– Что, командир, и теперь награждение завернут? – Копоть и Живчик – герои из героев. – Обидно, уже год на испытании, сколько ещё?
– Думаю, теперь не откажут.
– Эх, а когда возвращаемся? – Живчик давил на немца из-за спины Пичуги, нарочито старательно правя на ремне свой нож. – Этот Пауль, поди, проглот: такая рама, метра два. А давай мы его заместо лошади загрузим. Слышь, немцы траву едят? Или овёс им подавай? Не, чего вы? Выходить-то двое суток.
Копоть и Старшой сошлись взглядами на командире.
– Нет. Этого мы не берём. Благословский, готовься. Через полчаса сеанс. Передаём. И уходим к железной дороге. К Нижнебаканской.
Горки хоть не настоящие, метров триста-пятьсот над морем, но сигнал ломают – штыревая антенна могла и не дослать до Абинской, нужно растягивать «диполь». Выбрав полянку, Дьяк подцепил канатик на двухметровой высоте меж двух молоденьких клёнов, поискал и зафиксировал наклон, расчехлил, осмотрел станцию, подсоединил питание. Головные телефоны, телеграфный ключ – всё готово.
Да чего они так долго с допросом? Ну, что ещё можно выдавить из этого плаксивого завоевателя? Всё уже выложил, даже со сплетнями: «из-за низкого морального духа союзников»! Ага, сами юберменши, конечно, юберморальны. Хотя чего Дьяк к словам придирается? Человек хочет жить. Хочет выжить. Он же не знает, что уже бесполезно молить, выпрашивать, что всё уже решено. И не этими пленившими и допрашивающими его людьми. Эти-то ничего не решают. А кто? Или что?.. Обстоятельства? Стечение обстоятельств…
Вот человек обречён на смерть. И, казалось бы, случайностями: случайно именно он попал в плен, а именно этот плен случайно оказался технически невозможен. То есть этот человек мог бы жить, пусть в лагере, пусть на каторге, но жить, если бы его жизнь не оказалась помехой для выполнения конкретно этого задания. Что – он жертва случайности? Жертва случайностям?
Вечный вопрос об адресности жертвы. Мученики приносились палачами в жертву идолам, демонам, а возносились ко Христу. Их жертвенность принимал Христос. А что доставалось демонам? Палачи. Да! Да! Жертву приносит не жрец, а сама жертва. Агнец, как бы Закланный: приимите, ядите, сие есть Тело Мое, еже за вы ломимое – Твоя от Твоих Тебе приносяще. Твое, Господи, только то, что Тебе. Твой, Господи, только тот, что сам решил, что он Тебе. Остальное, что не Тебе, то демонам: «Любяй душу свою погубит ю, и ненавидяй души своея в мире сем в живот вечный сохранит ю». Самопожертвование – в этом вся свобода! Вся. Это же совершенная свобода – самопожертвование. А где ты не сам, где ты только чья-то жертва, только чему-то…
Ну, вот идут командир и Пичуга. Значит, немца уже нет. И не случайно, не от случайности! – он был обречён самим собой, уже обречён, когда пошёл на войну, на желанную им войну. Он был обречён своими родителями, своими учителями, своими вождями, так жаждавшими этой войны. Это всё равно: умри он сейчас или доживи до девяноста лет, в тех или иных обстоятельствах или случайностях он неизбежно обречён – родителями, учителями, вождями, а главное, самим собой обречён в жертву этой войне.
Головной дозор – Сёма и Лютый, основная группа – командир, Старшой, Дьяк и Пичуга, тыльный дозор – Копоть и Живчик. Медленно продираясь сквозь заросли и переплетения в щелях меж горок, медленно карабкаясь на горки, то чуть быстрее сбегая, то ещё медленнее сползая с горок в заросли и сплетения следующего ущелья – к железной дороге добрались через четыре часа. А по карте карандашиком это всего-то восемь километров.
Перебежали насыпь с узкой, шириной в метр, колеёй. Углубились ещё на два часа до какого-то мелового или известкового карьера, который пришлось обойти – ещё час. Утешало то, что здесь, за железкой, крутых горок и щелей не было, так, лесные холмы. Выбрали старый, с пышной кроной, росший в низинке бук. Подкопали в корнях две ямки с туннелькой-соединением. В одной развели не видимый ни с какой стороны костёр, другая служила поддувалом и сушилкой дров. Дым поднимался вдоль ствола и рассеивался листвой. И так как бук рос в низинке, то его вершина не поднималась над другими – костёр можно было только учуять.
После пропажи капрала и фиксации выхода в радиоэфир всю партизанскую «запретную зону» сейчас должны прочёсывать с собаками вдоль и поперёк. И, если партизаны где-то огрызнутся или просто наследят, разведчики сутки могут не паниковать. Хотя побаиваться нужно всегда.
– Пичугин, у тебя всё нормально?
– Нормально, товарищ старший лейтенант.
Командир ткнул пальцем в Пичугину кобуру, осторожно принял вынутый пистолет. Скинул обойму, передёрнул затвор.
– Молодец, хорошо ухаживаешь. Почти без лязга.
– Тарас Степанович научил. Как и где подточить. И курок теперь лёгкий.
– С автоматом раньше воевал?
– Никак нет. На курсах «мосинку» изучали. А в штабе переводчикам только «ТТ» полагался. Обещали трофейный «MP-40» подарить, но не успели. – Понятно же, Пичуге сейчас хотелось говорить не об оружии. Очень хотелось. – Товарищ… Александр Кузьмич, можно вопрос?
– Конечно, Пичугин, задавай.
– Вот вы командир. На вас все решения. Тем более в разведке, здесь с вас за всё-всё спрашивают. Но ведь возможны ошибки? Обычные человеческие ошибки. В логике. В реакции. Как потом?
– Ты же, Клим, комсомолец. С какого года?
– С сорокового.
– Видишь, до войны. Значит, не под эмоциями, а разумно. Тогда и дальше давай разумно: есть главное, есть второстепенное. Есть вечное, есть временное. А ещё есть общее и есть личное. Разве можно это как-то спутать? Если разумом руководствоваться. Логикой, чему нас учит партия, учит товарищ Сталин. У Сталина просто примерная логика. Я учусь у него: в каждом, совершенно каждом рассуждении с непоколебимой последовательностью одно положение вытекает из другого, одно обосновывает другое, ничего разбросанного в мыслях и действиях. Общее всегда над личным – если всё будешь так оценивать, как ты ошибёшься? Да, проверяй себя, перепроверяй, но думай. Всегда думай. Или вон, ступай к Благословскому, ему нравится эмоциями всё мерить. И спиритической совестью. – Вставив обойму, вернул пистолет. – Если ты про этого капрала сомневаешься, то, поверь, мне пленных тоже убивать… неприятно.
Конина – не свинина, её вари – не вари, а зубами поработать придётся. И всё равно настроение поднималось с каждым срезанным в размер рта кусочком. Даже что-то вроде юмора замерещилось. Но сон в покрывающем от чужих взоров утреннем тумане, в предвкушении скорого солнечного тепла, сытый сон в пяток минут утихомирил самых шебутных. Только Старшой, вернувшийся с полным котелком от дозорного Сёмы, ещё немного поёрзал, заваливая щебнем костровые ямы и накрывая их срезанным дёрном. Только потом затих вместе со всеми.
Через три часа подъём. Десять минут на сборы. Итак, задача: наблюдение за движением по железной дороге и поиск вокруг станции пунктов наблюдения за гарнизоном противника. Никаких контактов. Учесть: Нижнебаканская – станица не малая: много выселок, хуторков, пасек, выпасов, то есть повышенная активность местного населения.
Пункт встречи в двадцать два ноль-ноль – каштаново-сумаховая рощица под выездом из карьера. Отсюда разошлись: определение мест оборонительных рубежей и укреплений противника в Нижнебаканской за командиром, Сёмой и Старшим – на станции, Копоть и Живчик, по возможности, обходят периметр станицы. Пичуга, Лютый и Дьяк наблюдают движение по железной дороге.
Пройдя по кромке леса метрах в пятидесяти выше насыпи, нашли хорошую прогалину в густых зарослях лещины, через которую открывался широкий сектор обзора узкоколейки с подъёмом и поворотом. Здесь составы движутся предельно медленно. Лютый и Пичуга расчистили от камней и мусора лёжку, стянули-связали накрывающие ветви. На возможных подходах из леса разбросали сухой валежник. Отступление – ползком под жутко колючую кислянку, она же терновник и барбарис, с прорубленным под сплошной шипастой плетёнкой длинным лазом в глубь леса. Над выходом из-под разросшихся радиусом в полусотню метров непроглядных колючек, на старом, давно расколотом молнией карагаче из натасканных веток Дьяк соорудил гнездо.
Так и работали: Лютый и Пичуга следили за узкоколейкой, Дьяк следил за ними. Точнее, за тем, чтобы за ними никто не следил. Периодически менялись – Лютый на дерево, Дьяк в кусты.
Каждые сорок минут в горы к Верхнебаканской поднимался состав из двадцати-тридцати грузовых вагончиков, буксируемый французским паровозиком «Decauville». За пять минут до поезда по рельсам прокатывалась мотовагонетка со сдвоенным зенитным пулемётом «MG-34» на станке и с тремя жандармами-румынами. После поднявшегося состава через двадцать семь минут следовал встречный спускающийся. Без предварительной разведки и, судя по грохоту болтающихся вагончиков, – пустой. В самостоятельном, не связанном с поездами временном тридцатиминутном режиме туда-сюда вдоль насыпи проходили румынские патрули, некоторые с собаками – овчарками, ризеншнауцерами, эрдельтерьерами. При встрече останавливались, обязательно закуривали, громко переговаривались, по-южному жестикулируя. Пару раз что-то распивали.
На втором и третьем поднимающихся составах – по восемь зачехлённых длинноствольных орудий, лафеты отдельно. На удлинённом четвёртом – порядка батальона румынских горных стрелков, лёгкие 50-миллиметровые миномёты с боезапасом, две горные пушки. Похоже, 105-миллиметровые «LG 40».
«Поклонимся Святому Господу Иисусу, единому безгрешному».
В анкетах девичья фамилия мамы – Сидова, а в записях со слов – Седова. Это к чему? К тому, что по окончании школы, если кто происхождением не пролетарий, тому придётся таковым стать. Для того чтобы поступить в институт, папино профессорство только помеха, и Дмитрию пришлось проработать пару лет на заводе «Металлист», сделав карьеру от ученика до слесаря-наладчика зуборезных станков третьего разряда. Почему «Металлист»? А самое идейное предприятие, вошедшее в историю Томска тем, что когда оно ещё называлось «Машинострой», то в преддверии Пасхи двадцать девятого года на общем собрании трудящиеся приняли решение: Пасху и Рождество не праздновать, и, вообще, с религиозно знакового воскресенья перенести выходной на среду – день свершения Октябрьской революции. Так что после получения двух-трёхгодичного рабочего стажа на этом предприятии поступай хоть в Москве. Но родители умолили остаться: папа что-то тут да значит, в университете любой факультет на выбор! А в столице абитуриентов из своих сыновей достаточно. Дмитрий решил – ни вашим, ни нашим: в Томский индустриально-педагогический институт, который только что выпочковался из университета. На электромеханику.