Ножом подрезал убитому обер-лейтенанту накладные карманы: документы, портмоне. Какие-то фотографии. Сдёрнул Железный крест. Засунул всё в подсумок, к вымазанному кровью гаману. Хекнув, взвалил легкотелого Живчика на плечо.
– Уходим!
Копоть нёс Живчика, Лютый тянул Пичугу, командир толкал «языка». А Дьяк гнулся под передатчиком и аккумулятором. Разведчики почти добрались до леса, когда с дороги их достал пулемёт.
С передового мотоцикла пулемётчик работал уверенно: первая очередь под пятки, вторая над головами. Командир сбил пленного с ног: «Дьяк, уползайте с ним!» Ого, первый раз командир обозвал его Дьяком…
Как же не вовремя! Раздвинув фланги, постарались охватить пулемётчика, прошить с разных точек. Нет, бесполезно, надо уходить. Бой без толку, только время терять.
Копоть положил Живчику ладони на грудь. Тот приоткрыл глаза.
– Говори, что хотел?
Нажимая всем весом, выдавил из залитых кровью лёгких последний воздух. Живчику хватило выпузырить:
– Я… ту бабу… Наталью… отпустил.
– В лес! Все в лес!
Перебежками, пригибаясь в полуприседе под осыпающимися ветками и листьями, заглубились. Отдышались, огляделись.
– Где Гаркуша?
– Умер. Не донёс.
Пригибаясь, продвинулись с километр. Впереди вздувалась серьёзная гора.
– Благословский, сгодится? Антенна возьмёт?
– Очень даже.
На продуваемой вершине промеж кривых сосёнок «диполь» растянули в три минуты. Копоть и Лютый вернулись на прикрытие.
– Время двенадцать ноль ноль. Передавай: «Координаты: высота 4492***, широта 3798***…»
Немец, уже осознавший случившееся, обильно потел, высматривая, кто здесь кто и как это должно отразиться на его положении. Пичуга вычитал его документы – обер-лейтенант. Заглянул в портфель – ого, да там… всем на Героя Советского Союза! Система ПВО южного фланга «Голубой линии»!
– Кто он?
– Оберст – полковник Клаус Альберт Гейтц. Родился 29 марта 1891 года, в Гамбурге. Участник Первой мировой. Лейтенант, Железный крест. Вернулся в армию в тридцать пятом. Воевал во Франции и Бельгии – майор, Железный крест первой степени, в Польше – подполковник, Рыцарский Железный крест. В России ранение летом сорок второго, лечение в Австрии и Крест за военные заслуги. Заместитель начальника штаба 73-й Пехотной дивизии генерал-майора Йоханнеса Недтвига! ПВО. Да и мёртвый обер-лейтенант Мартин Фазель – командир резервного 164-го тяжёлого зенитного артиллерийского дивизиона. Это его зенитки наших над горой сбили.
– Всё, выходим на фронт. Передач больше не будет – батареи выкинуть. Пичугин, раздай боезапас, оставь только магазины. И две гранаты.
– Товарищ командир, я всё равно не смогу. Я один выйду. Постараюсь. И, если что, прикрою.
– Отставить. Лютиков, ведёшь его.
– Товарищ командир…
– Отставить. Шигирёв, впереди.
Пошли северным склоном по границе леса и альпийского луга. Пленный старался, спешил, по тычку в плечо припадая в укрытие. Его фуражку и погоны, как и аккумуляторы, закинули на южный склон – хоть на немного сбить погоню. Пичуга, вися на плече Лютого, помогая себе палкой, прыгал, не скрывая слёз.
Копоть, двигавшийся метрах в пятидесяти, остановил группу, указал на открыто шедших в обход по гребню егерей. Растянувшись цепочкой, три десятка немецких горных стрелков шли споро, утяжелённые лишь четырьмя пулемётами. Пришлось спуститься ниже, здесь плотные заросли с густым колючим подлеском сразу замедлили ход.
Часам к двум вышли на давно заброшенную дорогу, местами едва угадываемую под сплошными завалами гниющих ив и верб. Скорее всего, её прокладывали вдоль ручья, от которого, кроме изобилия мхов и лишайника, ничего не осталось. И всё же это была дорога. С перевала. А куда?..
Оставленный черкесами небольшой аул. Сложенные из плоских камней замшелые стены десятка домов, сараев, коровников, конюшен, сплошь затянутых девичьим виноградном и плющами. Ломя, расталкивая каменные кладки заборов, из былых садов расползались готовящиеся зацвести корявые ветви одичалых слив и яблонь. А вот алыча уже взорвалась, зафонтанила своей белой пеной, одеколонно сластя воздух то там, то здесь, гудела облачками оголодавших пчёл и шмелей, жуков и мух.
Судя по провалам крыш и отсутствию труб, по остаткам грубо выломанных рам, рушили всё намеренно. Лет десять-пятнадцать назад кое-где не выбитые двери хоть и подгнили, но держались. Даже с остатками зелёной и белой краски.
Перебежками – от угла к углу – миновали улицу. Впереди подпруженный ручеёк играл тенями мелкой рыбёшки.
Справа на перевале ждут немецкие егеря. Слева, как и сзади, наверняка лес в две-три цепи уже прочёсывается румынскими горными стрелками. И жандармами. И местными полицейскими. С собаками.
А впереди вздуто лысели поросшие одинокими акациями и терновником широкие выпасы альпийских лугов. Там ещё и кавалеристы эсэсовского «Горца» подключатся.
– Возвращаемся. Переходим на южную сторону.
Двинулись в том же порядке: впереди Копоть, за ним командир и Дьяк вели «языка», замыкали на трёх ногах и палке Лютый и Пичуга.
На выходе из аула снайпер пропустил Копотя. А командир согнулся от удара в живот. Первая пуля из трофейной советской «СВТ-40» прошла насквозь, чуть царапнув галифе пленного – тот припал к забору, не дожидаясь команды.
Вторая застряла в рации, маячившей в прошлогодней крапиве. Дьяк скинул лямку, освободился от теперь уже ненужного груза. От удара до долетевшего звука – секунда, бьёт метров за пятьсот-семьсот. Если рвануть с немцем разом, то можно успеть за угол забора. Кто отвлечёт?
Пичуга, перекатившись вправо через открытое пространство, залёг за кучу камней и дал две короткие очереди. Все кинулись влево. Снайпер опоздал, значит – один, без пары.
Пичуга молодец, менял позицию. Но громобойный «ППШ» соберёт здесь всех преследующих за десять минут. Ползком пробрались к крайней, тоже каменной, изгороди скотного загона.
– Немцы! – Лютый аж захлопал ладошкой по камню: перед ними метрах в ста среди плотной листвы блеснула оптика. Егеря вернулись.
– Командир, ты ранен?
– В живот. Навылет.
– В дом давай.
Пичуга ещё стрелял. А ведь у него только три рожка?
Копоть метался по лабиринту межкомнатных перегородок. Есть! Яма. Под полом целая комната! Небольшая. Невысокая.
– Фашист первым, пусть командира принимает. Дьяк, ты, чепушило мукосное, молись! Если с командиром что, я тебя со дна нарою и кончу. Ты меня услышал: на ремни порежу! Так что молись, лошок, чтобы он выжил. Молись! Если что, фашиста мочи, а командира мне вымоли. – Копоть с Лютым набрасывали сверху камни и мусор, пока Пичуга стрелял. Уже одиночными.
Пленный, то ли икая, то ли всхлипывая, сам подставил сведённые за поясницей руки. Открыл рот для кляпа. Неловко присел рядом с лежащим командиром, расставив ноги.
Сверху по ушам больно бахнула граната, струйки песка и пыли полились на них. Удушливо завоняло сгоревшим тротилом. Зато отвалилась глиняная замазка, и открылась узенькая трещинка в углу над фундаментом, в которую можно было видеть улицу.
Стрельба уплотнялась. Вот и немцы: егеря с колен били куда-то вправо. Шорох почти над головой – бросили в дом свою гранату. Дьяк успел зажать уши. Опять осыпи и вонь. Простреляли по рикошетящим стенам. Перебежали позицию Пичуги.
Дьяк прижимал пистолет к виску немца. Если что – ударит за ухо, как тогда Копоть Живчика. Чтоб не запел. Если что…
Стрельба сузилась и пошла взахлёб: на кашель маузеровских «98k» и трескотню «МР-40» ответно зло барабанили «ППШ». Потом взрывы гранат – три, четыре, пять. И тишина. Полная тишина.
– Gibt es andere?
– Nein. Sauber.
Минут через десять на улице послышались шаги.
– Gab es mehr? Wo sind die anderen?
– Wir sind im Wald geblieben.
– Das kann nicht sein. – Два офицера встали прямо под выстрел. Молодые, спортивного вида. Да, горные егеря. К ним подтащили подвязанного проволочной петлёй за ногу Пичугу. Бросили рядом простреленную снайпером рацию и три вещмешка. Советские автоматы за плечами победителей.
– Wo sind noch die ermordeten Russen?
– Wir müssen suchen!
Дьяк прыжком свалил поднявшегося на колени пленного, вскользь, неточно ударил его рукояткой «ТТ». Полковник, мыча, извивался, освобождая кисти. Но после второго и третьего ударов обмяк, завалился на бок.
– Вниз лицом… Чтоб не задохнулся. – Командир, удерживая стон, пытался расстегнуть кобуру.
Дьяк, убедившись, что полковник не стянул узлы, припал к щели.
Солдаты прикладами и пинками подогнали залитых кровью, словно их из ведра оплескали, слепых и глухих от контузий Лютого и Копотя. Поставили на колени перед офицерами.
– Saboteure? Русские, вы есть диверсанты? Wo ist dein jüdischer Kommissar? Где твой жид-комиссар?
Копоть, страшно хрипя, медленно поднял то, что раньше было лицом. Он был по пояс голым – белое, в контраст с загорелыми шеей и кистями, мускулисто-сухое тело сплошь покрывали татуировки. Немцы, комментируя, тыкали пальцами в восьмиконечные звёзды под ключицами, в розу на фоне решётки, в трёхкупольный храм рядом с чёртом. Особый ажиотаж вызывал набитый на сердце Сталин напротив оскаленного медведя.
– Wie er seinen Stalin liebt. Aber, warum die Kirche und die Hölle?
Копоть, кажется, начал приходить в себя. Он по-своему, всем телом, стал оборачиваться на голоса. Дьяк видел, как он, скручиваясь, подбирал ноги.
– Ein widerliches Tier. Slawische Schweine.
У авторитетного вора, тем более коронованного, за голенищем обязано быть «перо»: дико заревев, ничего не видящий Копоть с присяда прыгнул в сторону говорящего, пытаясь достать его левой, не перебитой рукой. Офицер отскочил, но бедро было распорото. Копоть ревел, рычал, мотался и ревел, даже лёжа на спине, судорожно махал узкой «щучкой», а в него стреляли и стреляли.
Рядом свалили и стали бить прикладами Лютого.
Дьяк осторожно склонился над командиром.