— РАБ БОЖИЙ Я, а не адепт сектантский! — прошептал тихо, одними губами Аверьян. — А вера моя есть и будет истинная, православная!
Осторожно протиснувшись сквозь толпу собравшихся вокруг горящей лавки людей, он вынул из кармана фотографию девочки в цветущем саду, смял в комок и швырнул в огонь.
Вернувшись к телеге, Калачев отвязал купленную лошадь и не спеша повел ее, держа под уздцы, к выезду из города. «Прости меня, Аннушка, за поступок эдакий, — думал он, шагая по улице. — Не со зла я, а штоб искушений греховных избегнуть. Сама сказывала, што золото то скопцовское, вот и пущай оно навсегда в землице сырой остается!..»
Пройдя еще несколько десятков шагов, Аверьян присел на край телеги и подстегнул кнутом лошадь. Он был уже не тот, что несколько часов назад. Хотя карманы у него по-прежнему оставались пусты, голова его переполнялась мечтами о семейном счастье и думами о сыновьях, к которым он едет и из кого собирается вырастить настоящих мужчин — набожных, чистых сердцем, могучих духом и сильных характером!
Часть вторая. Тени прошлого
1
7 февраля 1932 года в степи бушевала пурга. Мощные порывы ветра разносили снег по равнине, заметая редкие дороги. Одинокий всадник пробивался сквозь пургу, подгоняя уставшую лошадь нагайкой. Царила глубокая, бешеная, снежная ночь. Вскоре лошадь окончательно выбилась из сил и не реагировала на удары нагайкой.
В селе избы стояли в снегу едва ли не по самые крыши. Верхне-Озерное спало крепким сном. Ни одна собака не залаяла, когда всадник проехался по главной улице. Остановившись в самом центре села, он привстал на стременах и осмотрелся:
— Где же тебя искать, Аверьяша?…
Все еще не зная, как поступить, мужчина пришпорил лошадь и, затравленно озираясь по сторонам, поехал тихим шагом.
— Эй, верховой? — услышал он в спину и обернулся.
На дороге по пояс в снегу стоял человек в тулупе с одноствольным дробовиком в руках.
— Чей будешь? — крикнул человек, не трогаясь с места. — Гляжу, не нашенский. Тады чей, спрашиваю?
— А твое какое дело? — тоже крикнул всадник. — Я же не интересуюсь, кто есть ты и почему с ружьем ночью по улице рыскаешь?
— Мое дело, конечно, маненькое, — отозвался мужичок, — только вот личностью твоей интересуюсь очень. Наши все по избам сидят. По селу в эдакую пору и непогоду токо лихоимцы разгуливают. Так ты кто будешь-то, мил человек? Говори, покудова не пальнул зараз в тебя из берданки, право дело!
— Эй ты, поосторожнее там, — усмехнулся всадник. — Из ГПУ[6] я. Ну как, вопросы кончились или еще что узнать хочется?
— Уж не взыщи, мил человек, — мужичок стал менее требователен и сердит. — Вот не разобрать мне отсель, брешешь ты иль правду говоришь. Документ имеется?
— Имеется, не сомневайся, подойди ближе…
Мужичок в нерешительности затоптался на месте, но ствол ружья отвел в сторону.
— Ты не серчай, товарищ, — крикнул он примирительно. — Бумаженцию твою я разглядеть не смогу, сам поди понимаешь. Да и грамоте я самую малость обучен. Так что на слово поверить придется, ежели…
Понимающе кивнув, гэпэушник сошел с коня и, держа его под уздцы, подошел к придирчивому поближе.
— Видишь форму на мне? — спросил он, расстегнув тулуп и похлопав по висевшей на боку кобуре с наганом. — А оружие при мне видишь, филин бдящий?
— Да ты не серчай, товарищ, — вздохнул мужичок, набрасывая ружье на плечо. — Я ведь так, для порядку. Сторож я колхозный. На прошлой неделе какая-то зараза лабазок наш обчистила. Вот мы теперя его малеха стережем.
— Это хорошо, это правильно. Добро народное беречь надо, — одобрил, ухмыльнувшись, гэпэушник. — Только вот один почему? Воры на дело по одному не ходят.
— Да не один я, — вздохнул сторож. — Напарник до избы на часок отлучился. Скоро уже и подойдет.
Они замолчали, больше не находя нужных слов для продолжения разговора.
— Вот хорошо, что я тебя встретил, — неожиданно заговорил гэпэушник. — Скажи, Аверьян Калачев в вашем селе живет?
— Стало быть, в нашем, — насторожился мужичок. — А чего Аверьяха натворить умудрился? Он же ведь тише мыши, а сынок его старший у вас, в ГПУ, работает.
— Я не за ним приехал, не ори, — перебил его гэпэушник. — Меня вот сын его как раз и послал: кое-что уточнить надо, — он строго посмотрел на умолкшего старика. — А ты вопросов поменьше задавай, понял? Тебе доверили добро народное сторожить, вот и делай свое дело.
Получив нагоняй, сторож стушевался и занервничал:
— Дык я что… да я так это, чтоб разговор поддержать… Моя хата с краю.
— Вот пусть с краю и остается, а мне избу Калачева укажи! — потребовал гэпэушник, сурово глядя на старика. — Избу укажи, а за мной ходить не смей. Сам покумекай, что я с тобой сделаю, ежели вдруг увяжешься или про меня напарнику вякнешь. Чтоб ни одна душа в селе не знала о нашем разговоре!
Внимательно выслушав пояснения, гэпэушник взобрался в седло. Подхлестнув легонько коня нагайкой, он заставил его бежать рысью. Улица, на которую указал сторож, была рядом, и мужчина быстро нашел интересующий его дом.
— Хозяин! — крикнул он и громко постучал в дверь.
Не услышав отклика, осторожно толкнул створку. Дверь оказалась незапертой. Тогда мужчина вошел в избу и, переступив порог, остановился.
— Хозяева?! — снова крикнул он, пытаясь увидеть хоть кого-нибудь сквозь мрак, царящий в комнате.
Откуда-то из дальнего угла послышался сухой надрывный кашель, затем скрипнули пружины кровати. Зажглась спичка, и кто-то, кряхтя и охая, поднес огонек к фитильку керосиновой лампы.
Пока хозяин настраивал в лампе фитиль, гэпэушник успел осмотреть его убогое жилище. «Ничего примечательного, — подумал он с усмешкой. — Даже глаз остановить не на чем…» У стен пара скамеек, стол у окна и пара табуреток. Посреди избы печь, а что за ней?
Хозяин подошел к столу, поставил на него лампу и лишь после этого указал гостю на табурет. Тот сбросил на пол полушубок и сел.
— Чего пожаловал? — спросил хозяин равнодушно, усаживаясь напротив. — И пурга людей не держит, надо ведь…
— Нужда заставила, Аверьян, — начал гость вкрадчиво, сквозь полумрак пытаясь разглядеть лицо Калачева. — А время не пощадило тебя, верно говорю?
— Гляжу, не нашенский ты, не деревенский, — заметил хозяин, проведя рукой по морщинистому лицу. — А вот голос твой мне будто бы знаком.
— Что ж, я помогу тебе вспомнить, — усмехнулся приезжий и осветил свое лицо чадящей лампой. — Ну так что, узнаешь?
Старик внимательно смотрел на него, и было видно, что силится вспомнить.
— Из ГПУ ты, я вижу, — сказал наконец Аверьян, перестав морщить лоб и напрягать память. — Сын прислал или за мной приехал?
— Да нет, я приехал просто навестить тебя, а не за тобой, — поспешил заверить его гость. — Захотелось увидеться после долгих лет разлуки, а ты даже не узнаешь, кто я есть такой.
— Ну, узнал бы, так что с того? — вздохнул старик. — Радости ты мне все одно не доставишь. Стар я уже, и все теперь в тягость. Вроде жил как и не жил. Ни счастья, ни радости. Так ты-то чего ко мне заявился? Забрать — так забирай. Нет — так нет…
— Ты не на форму, а на меня гляди лучше, Аверьян, — повысил голос гость. — Когда-то мы с тобой… Моложе я был, малец совсем. Тогда мы с тобой в лавке торговали. Я у тебя помощником был, ну, вспоминай давай.
Аверьян поднял на мужчину глаза, и тот заметил, как они оживились. В зрачках появился блеск, лицо утратило былое безразличие. Старик сложил перед собой на столе руки, сцепил пальцы и, набрав полную грудь воздуха, едва не закашлявшись, резко выдохнул:
— Так и есть, Васька ты Носов, кажется. Егора Мехельсона племяшка!
— В самую точку попал, варнак старый, — самодовольно улыбнулся гость. — Да, я тебя понимаю. Трудно теперь меня узнать, сколько времени минуло…
Удивление Аверьяна прошло быстро, и на смену ему тут же пришли настороженность и подозрительность. Он сжал ладони в кулаки.
— Одно непонятно мне, Васька, почто ты в форме ко мне заявился? — спросил старик, сдвигая к переносице седые брови. — И с каких это пор скопцов стали в ГПУ на работу брать? А может, чудо сотворилось и у тебя новые муди отросли?
Вместо ответа Васька рассмеялся:
— А может, это у тебя они отросли и ты не дурень, а мудак старый?
— Да-а-а, про эдакие чудеса слыхивать не приходилось, — старик остался тверд. — Да по возрасту моему оне теперя мне и не к чему. Так чего тебя ко мне привело? Помнится, мы с тобой в родстве не состояли и дружбу не водили?
— Эх, что было, то прошло, — вздохнул мечтательно Носов. — Все быльем поросло. Был у нас корабль, и кормчий был. Да вот только кормчего ты погубил, и кораблик наш ко дну пошел не без твоей помощи. Не мог он без кормчего существовать, так ведь, Аверьян?
— Я так понимаю, что ты спрос с меня чинить за кормчего пожаловал? — усмехнулся старик. — Что ж, я и смерть готов принять, ежели хочешь. Только вот в кончине Ивашки Сафронова греха на мне нет.
— Есть ли, нет ли, какая теперь разница, — махнул, ухмыляясь, рукой Васька. — Подох Ивашка, и черт с ним! Вот только… — он мгновенно сделался серьезным, — только золота много после него осталось, так ведь? Не мог он с собою забрать его…
Аверьян слушал гостя и тихо барабанил по столу пальцем. Он был в смятении, но старался, чтобы Васька не заметил этого.
— Чего умолк, Аверьян? — спросил Носов. — Только не сбрехни мне, что про золото то ничего не знаешь. Я слышал, как тебе Анька, умирая, исповедовалась. Вот тогда я и узнал, что Ивашка Сафронов отцом ей приходился. А еще узнал, что кормчий наш долбаный оскопленным никогда и не был. Он только людей калечил, чтоб власть над ними возыметь. Тогда и мы с тобой под раздачу попали и без мудей остались.
— Что ж, было дело, не убереглися, — кивнул Аверьян.
Он замолчал и закрыл лицо ладонями. Васька некоторое время с надеждой смотрел на старика, но когда понял, что тот больше ничего не скажет, вскипел и, вскочив с табурета, принялся расхаживать по избе.