Но Аверьян уже не подавал признаков жизни, и это насторожило Носова. Он вздернул плечами, внимательно осмотрел притихшего у его ног старика и матерно выругался. Метнувшись к столу, Васька загасил лампу, после чего натянул полушубок и бросился к двери.
В два прыжка он миновал сени и, оказавшись во дворе, отвязал коня. Пурга стихла, на улице было пусто. Взяв коня под уздцы, он зашагал по улице, утопая в снегу, но не замечая этого, а с досадой понимая, какую сотворил непростительную глупость, забив до смерти больного старика и так ничего и не выпытав.
Васька уже подходил к центру села, как вдруг…
— У-у-уби-ли-и! Люди, Аверьяна уби-и-ли!
Этот истошный крик мог разбудить спящее село, а потому следовало как можно быстрее уносить отсюда ноги. Носов взобрался на коня, и тот, словно чувствуя нависшую над седоком смертельную угрозу, с места взял в галоп.
Оказавшись снова в степи, Васка выбрал направление, рванул уздечку, вздыбил коня и поехал шагом. Мысли в голове кое-как упорядочились. Он убедил себя: «Все, что ни делается, к лучшему» — и немного успокоился.
— Ничего, — прошептал он, засунув руку за пазуху. — Я отыщу то место… отыщу! Главное, карточка Аньки покойной у меня. Главное…
Ваську словно молнией поразило, едва не вышвырнув из седла. Фотографии Анны Сафроновой в кармане не было. В суматохе он позабыл забрать ее со стола, вместе с планшеткой.
Задрав голову к небесам, Васька завыл, глядя на луну так, будто она виновата в случившемся. В вое этом звучало столько ненависти и досады, что ночное светило, испугавшись, поспешило спрятаться за набежавшую тучку.
2
— Аверьян, Аверьяша, кто же тебя так? — причитала, склонившись над стариком, сердобольная соседка Марфа Плетнева. — А я ведь понаведать тебя зашла. Увидала свет в окошке и подумала, что худо тебе стало. Да кто же тебя эдак отдубасил, Аверьяша? Да у кого рука поднялась на старичишку безобидного?
Калачев был еще жив. Васька Носов ошибся, посчитав его мертвым, и это немного отдалило смерть несчастного.
— Чего тут у вас? — спросил муж Марфы Илья, входя в избу. — Ты так орала, что…
— Да вот, полюбуйся-ка, — вставая с колен, всхлипнула Марфа. — Встала вот я, неладное почуяв, да и свет в его окошке увидала. Подумала, что худо с Аверьяном, и навестить решила. Он ведь еще днем от простуды маялся.
— Цыц! Угомонися, бабья порода! — прикрикнул на жену Илья, присел рядом с Аверьяном и тронул его за плечо. — Ты как, сосед, ежели подсоблю, встать смогешь?
Веки старика едва заметно вздрогнули, и он часто-часто задышал. Плетневы встревоженно переглянулись, поняв, что Аверьян вот-вот отдаст богу душу. Тогда Илья, тяжело вздохнув, перекрестился и прикрикнул на тихо поскуливающую жену:
— Чего пялишься, к фельдшеру беги!
Марфа не тронулась с места.
— Ты чего, не слышала меня, что ль? — мужчина недоуменно посмотрел на супругу, сурово сдвинув к переносице брови.
— Да нету ее в селе нынче, — заливаясь слезами, закричала в отчаянии женщина. — На свадьбу к сестре она уехала давеча.
— Ладно, угомонися, — смягчился Илья. — Подсоби человека на кровать перенести.
Они подняли старика с пола и уложили на постель. Аверьян стал приходить в себя и даже привстал на локтях, но тут же упал обратно на подушку. Он открыл глаза и попытался что-то сказать, но разбитые опухшие губы не могли вымолвить ни одного слова.
— Господи, да ты не утруждайся, сосед, — всплеснула руками Марфа. — Опосля скажешь, чего хотел, а сейчас не трать силушку зазря.
Облизнув с трудом губы, Аверьян кое-как сказал:
— Фотография… Поглядите, на столе она?
— Какая еще на хрен фотография в твоем состоянии? — удивился Илья.
Калачев снова предпринял попытку привстать, но Илья положил ему на грудь свою тяжелую руку:
— Ладно, потерпи, щас погляжу.
Поднимаясь, Плетнев задумчиво посмотрел на жену:
— А ты, Марфа, ступай к татарке Байбаковой. Ежели фельдшерицы в селе нет, то пущай эта знахарка возле соседа до утра похлопочет.
Степан Калачев управлял лошадью сам. Сани птицей летели по степи. Следователь ни с чем не считался — ни с занесенной снегом степью, ни с тем, что конь уже порядком устал, хотя не проехали и половины пути до Верхне-Озерного. Он без устали погонял животное кнутом и думал, думал, думал…
«Интересная чертовщина получается, — размышлял Степан. — Отца избивают в родной деревне, в собственной избе… Неужто кто-то из односельчан решился на такое дерзкое нападение? А мотив? Какой может быть мотив при нападении на беспомощного старика? Со слов участкового, в селе объявлялся человек на коне и в форме сотрудника ГПУ. Но кто мог им быть? Со слов сторожа, „лжегэпэушник“ искал избу отца, и тот указал ему дорогу. Теперь самое главное: приезжий, со слов участкового и по описанию сторожа, очень похож на беглого вора-рецидивиста Купца. А если это так, то что может быть общего у матерого и чрезвычайно опасного беглого уголовника с моим отцом?»
В село Степан и сопровождавшие его оперативники прибыли ночью. При их появлении собравшиеся во дворе сельчане замолчали и расступились, освобождая дорогу. Степан поспешил к крыльцу, но вход в дом неожиданно преградил председатель колхоза Горбунов.
— Постой, Степан, обожди, — сказал он, прирастая к месту и разведя руки. — Отца твоего сейчас врач осматривает и…
— Прочь с дороги, Василий! — рявкнул свирепо Степан и, схватив за грудки, отшвырнул председателя в сторону.
Но не успел он и шагу сделать к двери, как та распахнулась, и в сени вышел доктор.
— А-а-а, — сказал он, увидев Степана. — И сын, и следователь ГПУ — все прибыли в одном лице…
— Как отец? — спросил Калачев-сын, с надеждой вглядываясь в задумчивое лицо доктора.
Тот ничего не ответил и неопределенно пожал плечами.
— Позволь хоть одним глазком взглянуть на него?
— Пойдем, прогуляемся. Я покурить хочу.
Доктор взял Степана за руку и потянул за собой во двор.
— Мне кое-что тебе сказать надо.
Они подошли к саням и уселись на солому.
— Отец твой успел мне кое-что сказать перед смертью…
— Он умер?!
— Крепись. Травмы были слишком тяжелые и несовместимые с жизнью. Пострадал мозг…
— Хотелось бы знать, кто с ним такое сотворил и, главное, за что? — скрипнув зубами, проговорил озлобленно Степан и посмотрел на луну, которая тут же превратилась в мутное пятно из-за выступивших слез.
— Может быть, тебе поможет вот это? — доктор достал из-под полы шубы планшетку и передал ее Калачеву.
— Чего это? — угрюмо спросил Степан.
Доктор посмотрел на него старческими подслеповатыми глазами, вынул из кармана очки и водрузил их на переносицу.
— Ты бы не спрашивал, а сам посмотрел, что в ней лежит, — ухмыльнулся он. — Я видел какие-то листы бумаги и обгоревшую фотографию маленькой девочки. Чьи это вещи, разбирайся сам. Хочешь выброси, а хочешь, поищи хозяина. Видимо, это он принимал непосредственное участие в чудовищном избиении твоего отца, Царство ему Небесное.
В глазах Степана потемнело, и он едва не задохнулся от приступа дикой злобы, всколыхнувшей грудь. Калачев открыл планшетку, из которой на снег выпала обгоревшая фотография. Он подобрал ее и поднеся к глазам, подумал: «И чего в ней необычного? Маленькая девчонка…» Следом мужчина вытянул листок с ничего не значащим рисунком. Дом — не дом… Какие-то штрихи и кружочки… Сам черт не разберет.
Степан вложил все обратно в планшетку и повесил ее на плечо. У него сейчас не было времени разгадывать головоломки: хотелось увидеть умершего отца и определиться с днем похорон.
Он не заметил, как ушел доктор. Постоял рядом с санями, опустив голову. На душе было гадко и пусто.
— Степан Аверьянович?
От ворот спешили участковый и оперативники.
— Может, нам опросить людей, пока они у избы толпятся? — несмело спросил один из оперативников, видя, в каком угнетенном состоянии находится следователь.
— Давно пора, — выдавил Степан, вздрогнув. — Это я в первую очередь к отцу приехал, а вы… Вас я с собой взял не для прогулки из города в село, а работать.
— Все поняли, — кивнул участковый и участливо поинтересовался: — Отец-то как, Степан Аверьянович?
— С ним уже все хорошо. Он помер, меня не дождавшись, — ответил изменившимся голосом Калачев. — А теперь уйдите все.
С трудом проглотив подпиравший горло ком горечи, он отвернулся в сторону от любопытных глаз сотрудников, закрыл лицо ладонями и, будучи больше не в силах сдерживаться, зарыдал, заливая слезами свалившееся на него горе.
3
В гордом одиночестве коротал свой век Аверьян Калачев. Мало с кем общался, был замкнут и неразговорчив. На работу в колхоз ходил, как и все, куда укажут. Люди знали о его увечье, но не тревожили глупыми расспросами, не донимали едкими насмешками.
На погост Аверьян уходил провожаемый односельчанами. Старика уложили в добротный гроб. Одетый в костюм, причесанный, он словно помолодел и теперь выражал односельчанам свою последнюю благодарность за то, что они почтили своим вниманием его ничем не приметную жизнь и оплакивали его незаслуженно ужасную кончину.
Когда старика-мученика похоронили, люди отправились в колхозную столовую на поминальный обед.
Разгоряченный спиртным Степан Калачев отыскал сторожа, указавшего преступнику дом его отца.
— Ты чего с похорон ушел, Лукич? — спросил он, укоризненно качая головой. — Все село на мазарки[7] ходило, а ты… Появился и ушел, а поминки?
— На кладбище сходил и будя, — ответил угрюмо старик, уводя в сторону глаза.
— А я думаю, что совесть тебя поедом ест, — сказал Степан, чувствуя, как сторож мучается, считая себя отчасти виновным в смерти его отца. — А ведь ты неподалеку с ружьем разгуливал, так ведь? И помочь мог?
Лукич принялся яростно тереть друг о друга шершавые ладони.
— И ты в эту же дуду дуешь, — сказал он неприязненно. — Участковый вон, сын собачий, проходу не дает, что мол да как… А что я сказать могу? Прискакал ночью верховой и пурги не побоялся. В форме, как у тебя, да с наганом в кобуре. Что я мог? А он вот спросил у меня, где Аверьян Калачев живет? Я показал. Кто я и кто он?! Я человечишка маненький… Разве спорить с эдакими, как вы, могу?