узанца.
Тихое покашливание нарушило течение его мысли. В сад на крыше явился слуга, принес записку. Ее только что доставил какой-то раб из баньо. Развернув бумагу, Тургут увидел, что она написана аккуратно и правильно, почерком знающего свое дело писца. Долгий опыт чтения иноземных карт научил Тургута понимать даже неразборчивые письмена неверных, и ему не составило труда прочесть написанное на лингва франка. Автор записки сообщал, что он хочет исповедовать веру в Аллаха и смиренно молит морехода дать свое согласие на совершение обряда обрезания. Это Тургута озадачило. Но тут же он вспомнил, что для принятия ислама раб должен получить разрешение своего хозяина. Тургут нахмурился, соображая, кто же из его рабов захотел принять истинную веру. Записка не была подписана. Однако, если гонец явился в последний час перед заходом солнца, когда ворота баньо еще открыты, и, надо полагать, бегом бежал в гору, чтобы успеть отнести записку, стало быть…
— Где человек, который это принес? — спросил Тургут.
— Он ждет на улице, — ответил слуга.
Спустя минуту гонец предстал перед Тургутом, и мореход узнал в нем того самого юношу, которого одолжил городскому казначею.
— Кто это написал? — спросил он, держа в руке бумагу.
— Я, эфенди. Я хочу стать мусульманином.
— А кто ее тебе написал?
— Никто, эфенди. Я сделал это сам.
Тургут вспомнил день, когда он купил юношу на аукционе. Он вспомнил, что уже тогда подумал, не станет ли этот юноша с таким живым лицом весьма полезным пополнением его челяди, полезным не столько силой, сколько умом. Если бы не злорадство этого скупца, городского казначея, он, Тургут-мореход, давно бы уже приспособил юношу-грамотея к соответствующему делу. И Тургут подумал: уж теперь-то он сможет обвести казначея вокруг пальца. Он одобрит обращение молодого человека, а потом сообщит казначею, что раб вскоре станет добрым мусульманином, а стало быть, должен жить в доме, где уважают истинную веру. Это умерит пыл казначея и заставит вернуть раба под надзор Тургута.
— Я рад, что ты решил сказать шахаду. Даю свое согласие, — объявил Тургут. — Напомни мне, как тебя зовут, чтобы я мог известить пашу-надзирателя и совершить обряд здесь, в моем доме. О свидетелях я позабочусь.
— Меня зовут Гектор Линч, эфенди. — Гектор бросил на Тургута открытый взгляд. — Не будет ли ваше превосходительство столь благосклонно, чтобы провести такой же обряд для моего друга? Он тоже хочет исповедовать истинную веру.
Тургут хотел было отказаться, но Гектор продолжал:
— У моего друга нет соотечественников в баньо. Он чужеземец из далекой страны, там, за западным океаном.
Тургут огладил бороду. Любопытство его разгорелось. На память пришли нарисованные на карте его предка западный океан и дальний берег, украшенный изображениями странного вида животных и загадочными описаниями. А вдруг появится возможность раскрыть какую-то из этих тайн?
— Я поговорю с ним. Приходите в это же время завтра, и я все решу.
На другой вечер Гектор привел Дана в дом предводителя галер. Оба оделись в чистую одежду. После недолгого ожидания их провели в библиотеку Тургута. То была просторная комната с потолком, расписанным непрерывным геометрическим узором красного, зеленого и черного цветов; вдоль стен стояли шкафы и полки. Юноши застыли в почтительном ожидании, а предводитель галер внимательно их разглядывал.
— Да пребудет с вами мир, — начал он.
— И с вами тоже да пребудет мир, — ответили они с почтением.
— Твой товарищ сказал мне, что ты тоже хочешь сказать шахаду. Это так? — спросил предводитель у Дана.
— Так, ваше превосходительство.
— Ты сообщил об этом своему хозяину?
— Еще нет, господин. — Дан помолчал. — Если ваше превосходительство окажет такую милость и купит меня, цена будет умеренной.
— Это почему же?
— Недавно у меня были неприятности. Но это произошло по ошибке.
— Меня не волнует, попал ли ты в неприятности справедливо или несправедливо. Гораздо важнее, что ты можешь быть мне полезен, — сказал Тургут и указал на свою подставку для книг. На ней была развернута карта западного океана, созданная его предком. — Посмотри сюда и скажи, видишь ли ты здесь что-нибудь тебе знакомое.
Дан некоторое время смотрел на карту и потом покачал головой.
— Нет, ваше превосходительство. Ничего такого. С вашего разрешения, я не умею читать.
— Ты не узнаешь ни одной из этих картинок и рисунков?
Дан вновь покачал головой.
Тургут был разочарован.
— Ну что ж, ты, по крайней мере, честен. В таком случае, подумай и скажи, чем ты можешь мне быть полезен. Зачем мне тебя покупать?
Дан растерялся, воцарилось неловкое молчание, которое прервал Гектор.
— Эфенди, мой друг хорошо плетет веревки и вещи из веревок, — сказал он. — Он будет очень полезен на верфи.
Тургут с тревогой вперил в Гектора взгляд своих карих глаз. «Значит, — подумал он, — даже рабы в баньо знают о том, что ему позарез нужно спустить „Славу моря“ на воду». Это было унизительно, но он не мог не восхититься сообразительностью молодого человека.
— Прекрасно, — согласился он. — Я поговорю с твоим хозяином. Если он запросит подходящую цену, я, пожалуй, куплю тебя, и тебе об этом сообщат.
Когда Дан и Гектор поспешали вниз по склону к своему баньо, Дан спросил:
— С чего ты взял, что я смыслю в веревках и могу работать на верфи?
— Помнишь мой первый день в баньо? — откликнулся Гектор. — В спальне не было свободных мест, и ты предложил сплести мне постель. Ты тогда сказал, что мискито плетут их, когда ходят на охоту, из чего следует, что ты умеешь плести веревки, вязать узлы и все такое.
Казначей, хотя и неохотно, согласился с тем, чтобы Гектора сняли с попечения бейлика и направили жить и работать в доме Тургута. Юноша явился туда прохладным зимним утром, завернув свои скудные пожитки в одеяло. Француз-управляющий, тоже раб, показал ему комнату в задней части дома, где Гектору предстояло жить вместе с остальной челядью.
— Сам увидишь, предводитель галер — хозяин хороший, — доверительно говорил управляющий, пока они шли по главному двору с подставками для цветов и вьющихся лоз и с большим фонтаном посередине. — Он малость отстал от времени в своих понятиях, потому что провел большую часть жизни в Константинополе при дворе султана. Но если ты будешь верно служить ему, он будет с тобою добр.
— А его семья? Она здесь? — спросил Гектор.
— Обе жены здесь, — ответил француз. — Но ты едва ли их увидишь. Дом у морехода устроен на старый манер, и женская половина расположена отдельно. Они занимают большую часть второго этажа, а у дверей — сторож. Нет, думаю, ты с ними не встретишься. Что же до детей, то у морехода их нет, и это его сильно печалит. Позже я познакомлю тебя с другими слугами, а теперь тебе пора узнать свои обязанности. Предводитель уже сидит над книгами и картами. Твое дело — помогать ему в библиотеке.
Когда Гектора ввели в библиотеку, мореход оторвал взгляд от пергамента, вполне приветливо поздоровался, после чего указал на груды бумаг, лежащих на низком столике, и сказал:
— Давай посмотрим, что ты в них поймешь.
Гектор понял, что его подвергают своего рода испытанию, и стал внимательно рассматривать бумаги. И почти сразу опознал в них страницы, вырванные из судовых журналов. Большая часть была на испанском, но немало было написанных по-французски или по-итальянски, а иные, скорее всего, по-голландски. Некоторые языки он даже не мог назвать, но вполне мог предположить, о чем говорят записи, поскольку кораблеводителей любой национальности заботит, надо полагать, одно и то же — ветер, погода, земля на горизонте, таможенные пошлины и цены. Так он и сказал Тургуту, которого, по всей видимости, такой ответ вполне удовлетворил.
— Хорошо. Дальше мне нужно, чтобы ты выяснил, содержатся ли в этих записях какие-либо полезные сведения и подробности, которые могут быть отображены на карте или вписаны в путеводную лоцию.
Весь день ушел на разбор бумаг. Гектор откладывал в сторону ненужные листы и разделял на стопки остальные, в зависимости от мест, которые в них описывались.
— Я составил список всех упомянутых портов и каждый отметил своим цветом, — доложил он Тургуту. — То есть я сделал так: каждую страницу, на которой упоминается определенный порт, я заложил нитью определенного цвета.
Тургут подошел к большому сундуку кедрового дерева, стоявшему в углу, и поднял крышку.
— Здесь я храню записки и наблюдения, которые собрал за полжизни странствий. Они в полном беспорядке. Мне нужно, чтобы ты нашел способ сверить сведения, содержащиеся в них, с описаниями в судовых журналах, а потом решил, что в каждом случае тебе кажется более правильным. Чтобы сделать это, тебе придется сперва научиться читать мой почерк, зачастую не слишком разборчивый, потому что записи делались на кораблях, да и пишу я турецкими буквами.
— Я сделаю все, что в моих силах, эфенди, — ответил Гектор. — В баньо один сириец-христианин, которого взяли в плен в Леванте, показал мне, как пишут арабы. Мне бы немного подучиться, и я смогу выполнить вашу волю.
— Великолепно! — воскликнул Тургут. Его надежда обновить китаб-и-бахрия возрастала с разрешением каждой новой задачи, которой он нагружал нового писца. — Я дам тебе учителя, известного мне образованного человека. У него ты получишь несколько уроков основ нашей каллиграфии, и не будет вреда, если ты к тому же поучишься у него турецкому языку. Лингва франка весьма годится для простого общения, но придет время, когда нам потребуется обсудить слишком тонкие предметы, касающиеся навигации и картографии. Отныне эта библиотека — место, где ты будешь работать каждый день, кроме, разумеется, пятницы. Я прикажу управляющему, чтобы полуденную трапезу приносили сюда, и тебе не придется понапрасну тратить время.
Прошло еще несколько дней, и Гектор обнаружил, что задачи, поставленные перед ним, доставляют ему удовольствие. Он с радостью принимал каждую новую трудность — будь то разбор выцветших или отрывочных заметок, нацарапанных неведомыми капитанами, или последующее сведение этих отрывков в целокупное последовательное описание, которое — так сказал ему хозяин — когда-нибудь превратится в карты земель или морей. Он научился разбирать почерк хозяина, несмотря на то что у предводителя галер была пренеприятная привычка использовать в одном и том же предложении и вычурное письмо