— Ты лекарь, — сказал пришедший.
Продолжая сидеть, Хунд кивнул.
— В нашем селении много тех, кто болеет и у кого не заживают раны. Мой сын сломал ногу, мы ее завязали, но она срослась криво, теперь на нее нельзя опираться. У моей матери болят глаза. Есть и другие — женщины, которым новорожденные разорвали чрево, мужчины, годами страдающие зубной болью, сколько бы зубов мы ни выдернули… Лекари сюда никогда не заходят. Ты не посмотришь больных?
— Ну вот еще! — ответил Хунд.
Лекари Пути не верили в человеколюбие, никогда не слышали о клятве Гиппократа.
— Если завтра ваш боец победит, вы нас или повесите, или кастрируете и сделаете рабами. С какой стати я буду лечить того, кто собирается завтра меня клеймить?
Норманн озадаченно посмотрел на остальных:
— Вигдьярф же не знал, что ты лекарь. И наверняка… что бы ни случилось… Он не про тебя говорил.
Хунд пожал плечами:
— Он говорил о моих товарищах.
Шеф встал, глянул на друга, едва заметно подмигнул. Хунд, который знал Шефа с детства, намек уловил и с непроницаемым лицом отвернулся.
— Он придет, — сказал Шеф. — Как только достанет свои инструменты. Подожди его там.
Когда норманн отошел, Шеф приказал Хунду:
— Лечи всех, кого он покажет. Потом вели показать остальных. Даже трэллов. Каждого, кому можно доверять, расспрашивай о мельнице. О мельнице, шум которой мы слышим. Что бы ни случилось, к вечеру вернись.
Солнечный диск уже уткнулся в зубцы горных вершин, когда в лагерь возвратился усталый Хунд. Бурые пятна засохшей крови покрывали рукава его рубахи. Днем время от времени были слышны отдаленные вскрики боли: лекарь за работой в селении, где не знают ни макового отвара, ни белены.
— Хватает тут работы, — сказал Хунд, садясь и принимая от Шефа миску с едой. — Тому ребенку пришлось ломать ногу заново, чтобы правильно срослась. В мире так много боли. И так много того, что легко вылечить. Теплая вода со щелоком — чтобы повитуха вымыла руки — спасла бы половину женщин от смерти родами.
— Что насчет мельницы? — поинтересовался Шеф.
— Напоследок они привели ко мне одну рабыню. Хозяева, да и она сама, сначала упирались, говорили, что все бесполезно. Они правы. Рабыня безнадежна. У нее внутри опухоль, и даже в Каупанге, располагая помощниками и самыми лучшими лекарствами, я бы вряд ли спас ее. Но я постарался облегчить ее муки. Телесные муки то есть. От того, что у нее на душе, лекарства нет. Она ирландка, угодила в рабство, когда ей было пятнадцать, сорок лет тому назад. С тех пор она ни разу не слышала родной речи, выносила пятерых детей от разных хозяев, всех у нее забрали. Теперь ее сыновья — викинги, сами крадут женщин. Ты никогда не задумывался, почему викингов так много? Каждый мужчина заводит от рабынь столько детей, сколько сможет. И все они пополняют армию.
— Мельница, — жестко сказал Шеф.
— Верно, рабыня подтвердила, что здесь есть мельница. Ее поставили не далее как в прошлом году, когда приходил жрец Пути, товарищ Вальгрима. И в прошлом же году привели человека, чтобы крутить ее. Как это человек может крутить мельницу?
— Я знаю, — сказал Шеф, вспоминая ниспосланное богами видение. — Продолжай.
— Она сказала, что это англичанин. Его все время держат под замком. Два раза ему удавалось вырваться и убежать в горы. И оба раза ловили. Сначала избили кожаными бичами около храма. Ирландка говорит, что была тогда на площади. Утверждает, что это настоящий богатырь. Норманны пороли его так долго, что можно было вспахать целый акр земли, а он ни разу не закричал, только проклинал их. А когда беднягу поймали во второй раз, они… поступили иначе.
— Иначе — это как? — спросил Бранд, прислушиваясь.
— Когда они говорят, что кастрируют трэллов, это обычно означает, что им отрезают семенники, как быкам или жеребцам. Чтобы стали смирными и покорными. Вместо этого ему отрезали другую штуку, которая делает мужчину мужчиной. Семенники оставили. Он силен как бык и так же свиреп. У него остались все желания мужчины. Но он больше не сможет быть с женщиной.
Слушатели уставились друг на друга, с ужасом вообразив, какая злая судьба поджидает их самих.
— Я вам скажу одну вещь, — решительно заявил Квикка. — Меня не волнует, кто что кому обещал. Если завтра Бранд — дай ему Тор победить — не справится с задачей, тот, кто его убьет, сразу получит от меня стрелу. И тогда мы все будем стрелять. Может, и не вырвемся, но я не хочу стать здесь рабом. Эти горные тролли ничуть не лучше черных монахов.
Все остальные, и мужчины и женщины, ответили одобрительным гулом.
— А еще, — продолжал Хунд, — она сказала, что этот человек безумен.
Шеф задумчиво кивнул:
— Английский богатырь. Сильный как бык и такой же свирепый. Мы освободим его сегодня ночью. Я знаю, что за нами наблюдают дозорные. Но они ожидают, что мы попытаемся сбежать на лошадях. Когда сядет солнце, мы по одному потянемся к нужнику, но троим нужно спрятаться с его противоположной стороны еще до темноты. Это буду я, ты, Карли, и ты, Удд. Спрячь под рубахой свои инструменты, Удд. И набери во флягу масла. А теперь, Хунд, изложи все, что узнал об этом городке…
Через несколько часов в густой тьме, рассеиваемой лишь слабым светом звезд, три человека сгрудились в тени около грубой постройки на околице селения — близ мельницы.
Шеф оглядел темные окна соседних домов, подтолкнул Удда вперед. Тяжелая дверь, засов, в нем увесистая железная чека. Замка нет. Это чтобы нельзя было выйти по собственному желанию. Тут таланты Удда не понадобятся. Коротышка вытащил чеку, откинул засов и приготовился распахнуть дверь.
Шеф вынул лампу и огниво, высек искру, подул на трут и после некоторой возни зажег фитиль, плавающий в плошке с маслом, которую закрывали тончайшие до прозрачности роговые пластинки, пропускавшие свет, но защищавшие огонек от ветра. Опасно, свет может выдать, как ни прикрывай лампу рубахой и телом. Но если рассказанное Хундом — правда, гораздо опасней лезть в логово зверя вслепую.
Светоч наконец разгорелся, и Шеф подал сигнал Удду; тот распахнул дверь. Шеф проскользнул внутрь как змея, вплотную за ним — Удд и Карли. Услышав, что дверь мягко захлопнулась, он стал высматривать жернова. В нескольких футах от него, у стены, под мешками угадывались какие-то очертания. Шеф сделал шаг вперед, другой; внимание привлек массивный рычаг, прикрепленный к верхнему жернову, прочная цепь вела от него к…
Мелькнула тень, и что-то хлестнуло его по лодыжке. Шеф отпрыгнул назад, удерживая лампу, и приземлился в трех футах. Чуть не попался!
Громкий лязг. В неверном свете лампы Шеф обнаружил, что на него смотрит пара широко расставленных сверкающих глаз. Гремела натянувшаяся цепь, прикрепленная к железному ошейнику на толстой шее великана. В блестящих глазах не мелькнуло и тени боли, только сожаление о неудавшемся броске.
Взгляд Шефа перешел на цепь. Да, она идет от рычага к ошейнику. И еще одна цепь — от ошейника к глубоко всаженной в стену скобе. Руки скованы вместе и цепью прикреплены к ошейнику, так что могут двигаться только между поясом и ртом. Зачем это сделано?
Не сразу Шеф догадался, что прикованного можно таскать на цепях от стены к рычагу мельницы и обратно к стене, при этом не попадая в пределы его досягаемости. В комнате воняло. Вон там параша. Сомнительно, чтобы пленник ею пользовался. Кувшин для воды. Воду он должен был брать. Ни еды, ни огня, только мешковина, чтобы спасаться от холода в весенние ночи. Как он выжил зимой? На человеке была лишь грязная рубаха, настолько рваная, что виднелись космы шерсти на груди.
А узник все ждал, все следил, даже не мигая. Ждал нападения. Надеялся, что сможет дотянуться до того, кто ударит. Он медленно отступал, с идиотической хитростью притворяясь испуганным. Пытался заманить Шефа поближе, на длину цепи.
Что-то шевельнулось в памяти Шефа. Нечесаный, волосы и борода стрижены под горшок, человек казался знакомым. И как ни странно, в его глазах тоже мелькнуло что-то вроде узнавания.
Шеф уселся, соблюдая дистанцию.
— Мы англичане, — сказал он. — И я тебя видел раньше.
— Я тебя тоже, — отозвался каторжник. Он хрипел, как будто уже много дней не подавал голоса. — В Йорке. Я пытался тебя убить, одноглазый. Ты был в первых рядах ворвавшихся в крепость. Стоял рядом с подонком-викингом, огромным таким. Я кинулся на него, и он отбил удар. Я бы убил его, а потом и тебя. Но нам помешали. И теперь ты на земле викингов издеваешься надо мною, предатель! — Его лицо исказилось. — Но Бог будет добр ко мне, как был добр к моему королю Элле. В конце концов я смогу умереть. И Господь освободит мне перед этим руки!
— Я не предатель, — сказал Шеф. — Я не предал твоего короля, наоборот, оказал ему услугу перед смертью. И тебе могу оказать. Услуга за услугу. Но сначала объясни, кто ты и где мы встречались.
Лицо снова безумно исказилось, как будто к груди пленника подступили рыдания, но он решил не проронить ни слезинки.
— Когда-то я был Катредом, старшим телохранителем Эллы, его чемпионом. Я был лучшим воином на всей земле от Хамбера до Тайна. Люди Рагнарссонов зажали меня между щитами, после того как я убил их с десяток. Заковали и продали как силача. — Катред беззвучно рассмеялся, закинув голову назад, точно волк. — И все-таки одну вещь они так и не узнали, хотя заплатили бы за это золотом.
— Я знаю, — сказал Шеф. — Это ты бросил отца Рагнарссонов в змеиную яму, где он умер от ядовитых укусов. Я был там и все видел. Именно там я и встретил тебя. Я и еще кое-что знаю. Это не твоя вина, а дьякона Эркенберта. Король Элла освободил бы Рагнара. — Шеф придвинулся, но не слишком близко. — Я видел, как ты бросил ноготь Рагнара на стол. Я стоял сзади Вульфгара, моего отчима, которого викинги потом сделали хеймнаром. Вульфгар — тот человек, который привез Рагнара в Йорк.
Глаза безумца теперь расширились от изумления и недоверия.
— Я думаю, ты просто дьявол, — пробормотал он. — Послан как предсмертное искушение.