Эхегоргун тихонько подошел к одному из пасущихся оленей, положил ему на голову огромную лапу и ласково свернул шею. Ноги оленя сразу подкосились, он завалился вперед, на мгновение аккуратно придержанный Эхегоргуном. Тот подошел ко второму оленю, ничего не заподозрившему, и с той же ловкостью и неторопливостью свернул шею и ему.
А потом исчез, растворился в тенях берез, будто его и не было, оставив как знак своего появления лишь двух мертвых животных.
Пирууси вдруг понял, что Шеф его не видит, и обернулся словно ужаленный. Увидел двух своих оленей бездвижно лежащими на земле. Его глаза раскрылись, челюсть отвисла, он повернулся к Шефу с выражением ужаса и недоверия на лице.
Шеф выразительно посмотрел на подкрадывающихся с обеих сторон финнов, крикнул Фрите с помощниками, чтобы держали под прицелом. Предостерегающе указал на приблизившихся арбалетчиков. Затем подошел к Пирууси, склонившемуся над своими мертвыми оленями.
— Как ты это сделал? — спросил Пирууси.
Неужели старый Пехто, мошенник он или нет, был прав? Есть ли у этого странного человека с одним глазом и со старым копьем какая-то колдовская власть?
Он ощупал сломанные шеи зверей, своих драгоценных бегунов, и снова спросил:
— Как ты это сделал?
— Я этого не делал, — ответил Шеф. — Но понимаешь ли, у меня есть друзья в этих лесах. Друзья, которых ты не можешь увидеть, друзья, с которыми тебе лучше не встречаться. Ты ведь слышал о таких существах?
Очевидно, финн слышал, поскольку стал нервно озираться, словно в любой момент позади могла появиться неведомая тварь и схватить его за горло. Шеф подошел и ткнул его древком копья.
— Хватит стрельбы, — сказал он. — Хватит фокусов. Нам нужен очаг, еда. Дадим золото, серебро. Идем в Ярнбераланд. Ты знаешь Ярнбераланд?
В глазах Пирууси мелькнуло понимание, а также сомнение.
— Я покажу вам Ярнбераланд, — согласился он. — Сначала выпьем вместе. Выпьем… — По-видимому, он затруднялся подобрать слово. — Выпьем напиток видений. Ты, я и Пехто.
Шеф не понял, но кивнул.
Глава 26
Вечером следующего дня Пирууси приволок старику Пехто традиционные подношения: комок соли, мешок пахучего полупрогорклого масла из оленьего молока, кровяные колбаски, щедро сдобренные салом, тщательно очищенную и пережеванную оленью кожу. Он не поскупился и приложил пару мягких сапожек с красными шнурками, чтобы завязывать сверху. Пехто осмотрел дары с отсутствующим, как и полагается, видом и дважды от них отказался. На третий раз он смахнул подарки в угол шатра и велел «старой карге» — своей жене, которой было уже за сорок, — подойти и забрать их.
— На сколько человек? — спросил он.
— Для тебя и для меня. Для одноглазого чужака и его приятеля.
Пехто задумался. Это был самый приятный момент — отказать все равно не в его власти, но, по крайней мере, Пирууси уважил его. И шаман решил не перегибать палку. Ведь подарки действительно были хороши — настолько хороши, что Пехто догадался о какой-то особой причине для такой щедрости.
— Приходи, когда стемнеет, — сказал он.
Без лишних слов Пирууси вышел. Он знал то, о чем старый шаман, при всем своем бахвальстве насчет способности видеть издалека и даже под землей, не догадывался, — одноглазый, когда Пирууси потребовал плату за убитых оленей, без единого слова снял с руки золотой браслет. Правда, оленей он забрал, но их ценные шкуры отдал опять же без споров. Хотя Пирууси и не видел раньше золота — желтое железо, как его называли финны, — но прекрасно знал, как ценят его норманны, с которыми не раз случалось торговать. За браслет такого веса можно купить все его племя вместе с потрохами, не говоря уже о паре оленей.
Однако пришелец оказался не совсем сумасшедшим. Когда Пирууси потребовал плату за двоих убитых соплеменников, тот лишь молча кивнул на своих убитых. Еще Пирууси заметил свирепый взгляд очень большого человека, который носил меч и шипастый щит. Умнее будет с таким воином, отмеченным духами, не связываться. В любом случае смерть оленей оставалась загадкой. Пирууси решил, что одноглазый — могучий норманнский шаман, каких он раньше не видывал. Должно быть, шаман умеет принимать разные обличья и в одном из таких обличий, например в медвежьем, убил оленей, пока его человеческое обличье стояло перед Пирууси.
После напитка видений многое выяснится. Пирууси решительно направился к родному шатру и позвал лучшую из жен, намереваясь самым приятным образом скоротать оставшееся до ночи время.
Шеф вместе с Хундом обходил временный лагерь. Изголодавшиеся люди разожгли костры и стали нетерпеливо обжаривать куски тут же разделанного мяса — два оленя исчезли быстро и без следа. Только после этого путники ощутили в себе достаточно сил, чтобы нагреть камни, бросить их в деревянные котелки и сварить нежнейшего вкуса похлебку. Ведь сначала они поглощали мясо полусырым. Шефу вспомнилось, как он съел кусок свежей печенки и наступило первое опьянение сытостью, сходное разве что с опьянением от зимнего эля. И тогда он понял, что днем раньше не только мечтал о большом ломте хлеба с маслом, но и сожалел, что когда-то отказался от протухшей акульей печенки.
— Что скажешь о настроении людей? — спросил Шеф.
— Просто удивительно, как быстро они оправились, — отвечал Хунд. — Дня полтора назад я боялся за Удда. У него почти не осталось сил. Мы могли потерять его, как потеряли Годсибб, слишком слабую для холодных ночевок. А теперь он трижды плотно поел и отоспался у жаркого костра, и он вполне готов выдержать еще несколько дней пути. Хотя одна вещь меня беспокоит. Некоторые показывали мне раны — старые раны, которые зажили много лет назад, а теперь открылись.
— Из-за чего?
— Неизвестно. Но так бывает в конце весны, когда люди долгое время питались запасенной пищей. Все лекари Идун знают: если дать такому больному свежей зелени, капусты, овощей, он быстро поправится. Чеснок и лук тоже помогают. Зерно давать бесполезно.
— Но ведь сейчас не конец весны, зима только начинается, и вдруг такая болезнь.
— Верно. Но вспомни, сколько времени мы питались корабельной едой. И что ели в Храфнси? В основном сушеное мясо да сушеную рыбу. Надо есть свежую пищу, и лучше в сыром виде. Думаю, сырое и полусырое мясо, как вчера, — то, что нужно. Достать бы еще сырого мяса, прежде чем дойдем до копей Пути. Там есть запасы капусты и лука, пусть даже не свежих, а соленых.
Шеф кивнул. Было в этом что-то странное, как будто еда — не просто топливо, которое сгорает в теле и которое необходимо лишь обеспечить в достаточном количестве. Однако он никогда не слышал, чтобы коровы, овцы, собаки, лошади или волки страдали от подобной болезни, оттого, что едят лишь один вид пищи. Он сменил тему:
— Ты знаешь, что нам придется пить сегодня ночью с вождем финнов?
— Узнаю, когда увижу, понюхаю и попробую на вкус. Но если это напиток видений, возможностей не так уж много. Либо слабый отвар болиголова, которым Рагнхильда отравила своего мужа, либо ягоды белладонны. Но я сомневаюсь, что они растут здесь. Скорее всего… ладно, посмотрим. Одну только вещь скажу тебе, Шеф. — Хунд вдруг стал очень серьезен. — Мы давно знакомы, и я хорошо знаю тебя. Ты человек жесткий, а сейчас стал еще жестче. Позволь сказать, мы попали в очень странные места, более странные, чем Хедебю, Каупанг и Храфнси. Финны, возможно, попросят сделать то, что ты сочтешь унизительным. Но они не желают тебе зла. Если сделает вождь, сделай и ты тоже.
— А ты?
— Я лекарь. Мое дело следить, чтобы тебе не причинили вреда. Возьми человека, чтобы он пил с тобой. Но делай именно то, чего от тебя ждут.
Шефу вспомнилась пословица, которую в юности они часто слышали от отца Андреаса:
— Если ты в Риме, поступай как римляне. Так, что ли?
— Другими словами, с волками жить — по-волчьи выть.
Немного погодя Шеф со своим неизменным копьем в руке вел Хунда и Карли в финское становище, расположенное в четверти мили от лагеря путешественников. Он чувствовал легкость и радостное нетерпение, как если бы в дни юности шел в Эмнет выпить пива с друзьями, а не собирался исполнить загадочные ритуалы с людьми, которые недавно чуть не убили его. Разобравшись в своих чувствах, он понял: это ощущение свободы от гнетущего присутствия Катреда. Разумеется, не могло быть и речи, чтобы привести берсерка к незнакомцам, которые могли невольно его разозлить. Карли тоже выглядел оживленным. Он пялился вслед каждому финну, которому случалось проехать мимо по легкому снегу на лыжах.
— Наверняка некоторые из них женщины, — изрек он наконец.
Шеф привел спутников к шатру, который ему описали, — к шатру чародея. Полог был откинут, иссохший старик поманил гостей внутрь, где уже сидел вождь Пирууси. Вождю, видно, не понравилось, что пришли трое.
— Только двое, — сказал он, показывая два пальца. — На всех не хватит.
— Я не буду пить, — мягко сказал Хунд. — Только посмотрю.
Вряд ли Пирууси удовлетворило это объяснение, но он промолчал, а старик предложил всем усесться на ковер из шкур, подал каждому подставку для спины, сделанную из березовых сучьев. Он завел монотонную ритмичную распевку, время от времени ударяя в бубен. Где-то снаружи шатра ему вторил маленький барабан.
— Он призывает духов, чтобы направляли нас, — пояснил Пирууси. — Сколько оленей хочешь за второй золотой браслет, что у тебя на руке? Я дам двух оленей, жирных, хотя никто не дал бы больше одного.
Шеф ухмыльнулся и в ответ предложил заплатить три серебряных пенни за трех оленей, одно пенни потом вернется в обмен на шкуры. Отметив с некоторым облегчением, что его гость не совсем безумен, Пирууси хихикнул и сделал новое предложение.
Когда они наконец сторговались — десять серебряных пенни и золотой перстень за пять оленей с возвратом шкур и за двадцать фунтов птичьего пуха для спальных мешков, — Пехто уже допел свою песню. С привычной, по-видимому, для финнов бесцеремонностью он высунулся наружу и принял из невидимых рук, оставивших в покое барабан, большой, пышущий паром сосуд. Шаман поочередно налил напиток в большие кружки из долбленой сосны и роздал Пирууси, Карли и Шефу, оставив четвертую себе.