ргнула от неожиданности:
— Это неправда.
Герцог переглянулся с сэром Уильямом, который теперь в сопровождении жены подошел к нам.
— Хотите сказать, что я вам лгу? — В его голосе впервые послышалась угрожающая нотка.
— Нет, что вы, ваша светлость, — ответила я и прикусила губу.
— Настоящий муж этой дамы — Уильям Чейн, брак с которым я устроил для нее десять лет назад. Он был еще жив, когда Маргарет сбежала на Север к Булмеру. Вы этого не знали?
— Но господин Чейн умер, — не сдавалась я.
— Он заболел и умер от сифилиса в апреле тысяча пятьсот тридцать пятого, этот никчемный развратник. Но факт остается фактом: Чейн являлся законным мужем Маргарет и был жив в тысяча пятьсот тридцать четвертом году, когда она поселилась у сэра Джона Булмера. У этого злокозненного бунтовщика. Между прочим, мои люди так и не нашли никаких документальных свидетельств ее второго брака.
— Я уверена, такие документы существуют, — сказала я, стараясь изо всех сил говорить почтительно.
— Что ж, возможно, они и обвенчались после смерти Чейна, но к этому времени она уже родила Булмеру сына. — Он дождался, когда его слова дойдут до меня. — Вы, кажется, совершенно не осведомлены о развратном поведении вашей кузины? Вы ведь тогда всё еще жили в Стаффордском замке? Еще не успели принести обет в Дартфордском монастыре?
Я отрицательно покачала головой.
— Значит, насколько я понимаю, вам неизвестны подробности последних лет жизни Маргарет. Вы никак не могли быть ее близкой подругой. И тем не менее, как мне сообщают, вы самовольно, не получив разрешения настоятельницы, оставили Доминиканский орден, добрались до Лондона и устроили целое представление во время ее казни. Вы оба — вы и ваш отец — вмешались в действия властей, осуществляющих королевское правосудие, что является преступлением.
— Я считала это своим долгом, ваша светлость.
— Но почему, госпожа Стаффорд? — спросил он, возвысив голос. — С какой стати вы вдруг сочли это своим долгом?
Я не находила слов. Бесполезно объяснять этому вельможе, этому суровому полководцу, сколь важна была для меня жертва, которую я хотела принести Маргарет. Он все равно никогда не сможет меня понять.
— А ваш отец? — настаивал герцог. — Почему он считал это своим долгом?
— Я не знаю, — заикаясь, произнесла я. — Мы не видели друг друга перед… перед сожжением. Вернее, и после казни Маргарет я тоже не успела с ним поговорить. И очень удивилась, увидев отца на Смитфилде. А он, в свою очередь, никак не ожидал встретить там меня.
Герцог подался вперед на своем стуле, его рука так сжимала кнут, что костяшки пальцев побелели.
— Ваш отец чуть не подорвал себя порохом. На кой черт ему понадобилось делать это ради выблядка его казненного брата? — Я поморщилась, услышав грязное слово. — Но если не отец приказал вам явиться на Смитфилд, то тогда кто?
— Никто, ваша светлость.
— А разве у вас не бывает видений, которыми вы руководствуетесь? — Герцог кинул взгляд на жену Кингстона. Она, вероятно, немедленно передала подробности нашего с ней разговора сэру Уильяму, как меня и предупреждала Бесс.
— Я приняла это решение благодаря молитве, но никаких видений свыше у меня не бывает.
Герцог покачал головой:
— Лично мне, как, впрочем, и всем остальным, это представляется полнейшей бессмыслицей. Если только ваши действия не имели другой цели — политической. Вы с вашим отцом пытались придать казни определенную окраску, возбудить недовольство присутствовавших. Так?
— Нет, ваша светлость, это не входило в мои намерения, — твердо сказала я. — Я верноподданная его величества. И руководствовалась мотивами сугубо личного характера.
Какое-то время герцог молчал. За окном на лужайке зачирикала какая-то птица. Ей ответила другая. Потом третья. Здесь было довольно много птиц. Кто-то, вероятно, подкармливал их.
Когда герцог Норфолк заговорил снова, речь его была осторожной и размеренной.
— Я не думаю, что вы со мной откровенны, госпожа Стаффорд. Не забывайте, что я для вас человек не посторонний, поскольку женат на вашей кузине, а потому от души советую: расскажите мне все как есть. И сделайте это прямо сейчас. Ведь следующий, кто будет задавать вам вопросы, вряд ли станет учитывать ваше происхождение и положение.
Я теребила руками платье. В чем, по мнению этих людей, состояла моя вина?
— Я сказала вам все как есть, ваша светлость, — проговорила я.
Дальше все произошло очень быстро. Он вскочил со стула, рука его резко взметнулась вверх — даже в глазах зарябило. Хлоп! Кнут ударил по деревянному столу в нескольких футах от того места, где стояла я.
— Тысяча чертей! У меня нет времени на ваши капризы!
Я не шелохнулась. И сэр Уильям с женой тоже не шелохнулись. Герцог стоял на прежнем месте, трясясь от злости.
— Отлично, Кингстон, давайте действовать, как планировали, — произнес он наконец.
Сердце мое забилось чаще, когда Кингстоны куда-то поспешили из камеры. Я услышала в коридоре мужские голоса, отдававшие приказы. Но герцог остался на месте. И за его спиной не появились бифитеры. Мы остались вдвоем. Он принялся вышагивать туда-сюда под окнами и морщил лоб, явно думая о чем-то весьма неприятном.
Пытаясь говорить как можно более смиренным голосом, я сказала:
— Ваша светлость, позвольте у вас кое-что спросить.
Его взгляд — неохотно, раздраженно — устремился на меня.
— Вы говорили о моем отце, — продолжила я. — Вы его видели?
— Ну, допустим, — крякнул он.
— В каком он состоянии?
— В каком состоянии? — Герцог некоторое время обдумывал ответ, наконец улыбка искривила его длинное лицо. — Скажем так: его больше нельзя назвать красивейшим из Стаффордов.
Поначалу я почувствовала боль, словно кто-то сильно ударил меня. Потом ощутила злость — она заполнила мое сердце, мой разум, все мое тело. Я едва могла дышать, видеть или слышать. Кончики моих пальцев от этих слов буквально окоченели.
Тут раздался приглушенный расстоянием звук распахиваемой двери — это вернулся сэр Уильям, один, без жены. Он принес что-то и отдал герцогу.
— Госпожа Стаффорд, я хочу показать вам это, — резко сказал Норфолк и положил на стол письмо Маргарет — то самое, которое я взяла с собой на Смитфилд. Ничего удивительного: они обыскали мое платье.
Герцог прочитал письмо вслух. Он с издевкой произносил слова своим хриплым голосом — точно таким же тоном он поздравлял меня с желанием стать монахиней и выражал скорбь по уничтоженным на Севере монастырям.
Пока Норфолк читал, я вспоминала, как мой отец охотился на кабанов. Убить кабана трудно, и поэтому он никогда не отправлялся в лес один. И когда отец находил зверя, слуги долго преследовали жертву, гнали, всячески сбивали с толку, меняя друг друга, пока наконец кабан, ослабевший и испуганный, не падал без сил в чаще и не умирал, заколотый пиками и ножами.
В камере Тауэра стояла напряженная тишина. Я поняла, что герцог закончил чтение, — он и Кингстон ждали моего ответа.
— Да, я захватила на Смитфилд последнее письмо кузины, — холодно произнесла я.
Герцог осторожно взял двумя пальцами еще что-то: ага, цепочка с медальоном Фомы Бекета, который много лет назад подарила мне Маргарет. За день до того, как отправиться на Смитфилд, я зашила медальон в подкладку кошелька, чтобы не потерять.
— А как насчет вот этого? — спросил он.
Я пожала плечами, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не вырвать цепочку из его пальцев.
— Вы скажете мне, зачем взяли медальон на Смитфилд, — прорычал герцог.
И тут вдруг я почувствовала такую злость, что решила: пусть Томас Говард делает со мной что угодно, но я больше не стану его бояться.
— Этот медальон кузина подарила мне десять лет назад. И я подумала, что если после смерти Маргарет смогу, будучи ее родственницей, получить тело, то похороню этот медальон вместе с ней.
— Как трогательно. Но мы подозреваем, что этот медальон имеет другой смысл.
Герцог опять принялся расхаживать по камере: пять-шесть шагов к двери, столько же назад, ко мне. Кингстон напряженно ждал.
— Фома Бекет бросил вызов своему сюзерену. Он поставил папу римского выше короля. Впоследствии Маргарет и другие бунтовщики сделали то же самое. Как, впрочем, и вы сама, госпожа Стаффорд: ведь вы взяли это с собой на Смитфилд как символ неповиновения королю.
Я отрицательно помотала головой, но мой собеседник этого не заметил. Его шаги ускорились, речь участилась. Слова эхом отдавались от высоких стен камеры.
— Когда король приказал мне вести армию на Север и покарать коварных бунтовщиков, которые подняли оружие против своего сюзерена, он дал мне особое поручение, госпожа Стаффорд. Хотите знать, какой приказ содержался в его письме? «Произвести в каждом городе, деревне и поселении ужасающие казни множества жителей, виновных в бунте, дабы преподать всем урок устрашения». — Он сделал зловещую паузу и затем продолжил: — У воронов на Севере сейчас много дела. Они пируют, расклевывая тела мужчин и женщин — о да, и женщин тоже! — болтающихся на деревьях и виселицах, которые мы установили вдоль дороги. Только представьте, сколь глупы эти крестьяне: поняв, что наломали дров, они слезно просили меня пощадить их, уверяя, что, дескать, просто ошиблись. Но мог ли король их простить? Я был безжалостен и, уж поверьте, не пощадил никого, ни единого человека. — В уголках рта герцога собралась слюна, и я видела, как она во время монолога стекает оратору на подбородок. — Почему северяне сделали это? Ради кого они бросили вызов своему монарху и Божьему помазаннику? — Он повернулся ко мне и заключил: — Они сделали это ради вас, Джоанна Стаффорд. Они сделали это ради всех монахов и монахинь. Они хотели, чтобы восстановили монастыри и вернули старые праздники. Северяне так и не приняли развода короля с Екатериной Арагонской, не приняли новую королеву. Они не желали присягать ему как главе английской Церкви. Бунтовщики шли в сражение со знаменами, на которых был изображен распятый на кресте Иисус. Священное паломничество, Благодатное паломничество — вот как они называли свое восстание. Их вождь… Роберт Аск… этот мерзкий законник — ничего, скоро его труп будет выставлен на позор в Йорке, уж я об этом позабочусь, госпожа Стаффорд. Но у бунтовщиков есть и другие вожди из числа знатных дворян Севера вроде сэра Джона Булмера и его «жены». Моей свояченицы, черт бы ее подрал. Я присутствовал на суде и слышал показания против нее. Она подстрекала мужа поднимать людей на бунт против короля. Она говорила ему, что «простолюдинам нужен только вождь». А если простолюдины не восстанут, то их семье придется бежать в Шотландию. Она заявила, что ни за что не вернется в Лондон — пусть уж лучше ее разорвут на части.