Мне почему-то стало ужасно обидно. Неужели мне самой не суждено вот так беззаботно играть и искренне веселиться? Ну с какой стати Джеффри вдруг напустил на себя столь официальный вид, едва завидев меня?
Сестра Беатрис взяла за руку Артура. Улыбнувшись Джеффри и бросив на меня довольно странный взгляд, она увела мальчика. Мы остались в конюшне вдвоем.
— Я пришел рассказать вам о сестре Кристине, — начал констебль.
— Ее больше нет.
Он слегка удивился той поспешности, с которой я сказала это.
— Да, ее больше нет.
— И вы, конечно, ходили посмотреть на казнь? — предположила я.
Он наклонил голову, глядя на меня:
— Почему вы сердитесь?
— Ничего подобного, — отрезала я. А потом и в самом деле разозлилась, потому что понимала, насколько несправедливыми будут мои упреки. Но все-таки не сдержалась. — Похоже, это ваше любимое занятие, Джеффри: ходить смотреть, как казнят беззащитных женщин.
Он удивленно уставился на меня.
— Извините, — сказала я и уселась на тот самый короб, на котором только что сидела сестра Беатрис. — Нам столько всего пришлось пережить за последнее время. Но хуже всего сознавать, что очень скоро все будет еще хуже. Место, которое мне дороже всего на свете, перестанет существовать. Боюсь, впереди меня не ждет ничего хорошего.
— Но ведь у вас есть Артур, сестра Джоанна.
Я кивнула и устало сказала:
— Да, это верно.
— И куда вы с ним пойдете, когда монастырь закроют?
Я объяснила Джеффри, что написала письмо своему родственнику сэру Генри, и тот ответил, что мы с Артуром можем присоединиться к остальным членам семьи и жить вместе с ними в Стаффордском замке. Нельзя сказать, чтобы Генри обрадовался, но это и неудивительно. Стаффорды не питали друг к другу особой любви, однако, когда требовалось, в помощи не отказывали. По крайней мере, у нас с мальчиком будет крыша над головой.
Я глубоко вздохнула и попросила:
— Расскажите мне про сестру Кристину.
— Сестру Кристину повесили в Тайберне. Никто из ее родных или близких при казни не присутствовал. Судебный чиновник зачитал приговор, а потом ее повели на эшафот. Мне сказали, что последние несколько недель сестра Кристина была не в себе. Но перед казнью она прочитала какую-то молитву на латыни.
— Это наверняка была доминиканская молитва спасения, — прошептала я.
— Закончив молиться, сестра Кристина окинула взглядом толпу зрителей. К сожалению, там собралось немало зевак. Она ведь стала своего рода знаменитостью. Она узнала меня и окликнула.
— И что она вам сказала?
— Сестра Кристина просила передать вам кое-что.
Я замерла от дурного предчувствия.
— Что именно?
— Она сказала буквально так: «Пожар на холме! Пожалуйста, передайте мои слова сестре Джоанне».
Я надолго замолчала, потом из глаз у меня хлынули слезы.
— Вы понимаете, что это значит? — поинтересовался констебль.
— Да, — кивнула я, — между нами существовало какое-то взаимопонимание, вот почему ее преступления особенно задевают меня за живое. Я немного представляю себе ее характер. Сестра Кристина открылась передо мною больше, чем перед кем-либо другим. Хотя и недостаточно. И все же, не будь я такой слепой и глупой, я могла бы помочь ей, остановить, прежде чем случились все эти ужасы.
Джеффри сел рядом со мной. Короб затрещал под нашим весом.
— Можно провести в обществе другого человека часы, дни, недели, годы, но так и не узнать его. Поверьте мне — я это знаю. И пожалуйста, не надо называть себя слепой и глупой. Вы… вовсе не такая. Вы самая умная и смелая из всех женщин, кого я только встречал.
Он обнял меня, и я растаяла, почувствовав надежную силу, исходившую от Джеффри Сковилла.
Это произошло так неожиданно, что у меня перехватило дыхание.
Нечто похожее я испытала в детстве, внезапно оказавшись под водой. Помнится, абсолютно не умея плавать, я ребенком свалилась в озеро, и отец за считаные секунды выудил меня оттуда. Но то ощущение запомнилось мне на всю жизнь: ты вдруг проваливаешься в бездну, в полной мере чувствуя собственное бессилие.
Я должна была бы оттолкнуть Джеффри, однако отвечала на его поцелуи. И вела себя совсем не так, как подобает послушнице. Я прижималась к нему, гладила его волосы, искала его губы, а они то жадно впивались в мои, то касались их очень-очень нежно. Я ждала, что вот сейчас во мне поднимется волна отвращения, но она не поднималась.
Не берусь объяснить как, но я почувствовала, что молодой констебль знал толк в ласках. И мне стало больно, когда я поняла, что он любил женщин и до меня.
Поняв это, я отпрянула от него. Мы оба сидели, оглушенные, сбитые с толку. И тут меня охватило это ужасное чувство — разочарование в себе, раскаяние за собственную слабость.
Печальный смех Джеффри прервал мои мысли.
— Ах, Джоанна, если бы вы только знали, как тщательно я готовил это, продумывал все предварительные этапы, чтобы ненароком вас не напугать. Чтобы все было как полагается, уважительно. И тут мы вдруг бросаемся друг на друга. Да, Джоанна, боюсь, в моей жизни всегда отсутствовал здравый смысл.
Я обратила внимание, что теперь он называет меня просто по имени, не добавляя к обращению слово «сестра». И это тоже больно отозвалось в моем сердце.
Сковилл бережно взял мою руку в свою.
— Если не ошибаюсь, вас не очень-то вдохновляет перспектива воссоединения с родными. Я должен знать, как вы представляете себе будущее.
— Никак, — прошептала я. — У меня нет будущего.
— Тогда позвольте мне предложить вам… — Он замолчал. Никогда прежде, даже в лондонском Тауэре, я не видела Джеффри таким взволнованным.
— Не говорите больше ничего, — взмолилась я. — Прошу вас.
Он отпустил мою руку и встал.
— С моей стороны было глупо надеяться, что вы когда-нибудь станете рассматривать меня как возможного претендента на руку и сердце, — сказал он и страшно покраснел. — Понимаю, я ведь по положению настолько ниже вас. А в вас течет королевская кровь. Я видел вашего отца. А если бы вы увидели моего… — Его голос замер, он покачал головой.
— Неужели вы столь низкого мнения обо мне? — спросила я. — Неужели вы думаете, что я могла бы отвергнуть человека только из-за его происхождения? — Он ничего не ответил, и я поспешила объяснить: — Причина вовсе не в этом. — Горькие слезы обожгли мне глаза. — Ах, Джеффри, все дело в том, что происходит у меня в душе. Я ведь принесла обет стать Христовой невестой — именно к этому я всегда стремилась. Я сделала выбор. И если вы не понимаете этого, то, значит, вы вообще меня не понимаете.
Джеффри пытливым взглядом оглядел меня, печальная улыбка искривила его губы.
— Да, я вас совершенно не понимаю, Джоанна Стаффорд, и тем не менее очень вас люблю. — Он направился было к двери, но остановился и сказал: — Что бы вы ни решили, куда бы вы ни поехали, знайте: мои чувства никогда не изменятся. Я всегда буду ждать вас, Джоанна!
Я расплакалась, едва только он ушел. Я раскачивалась туда-сюда, и звуки моих громких, безнадежных рыданий заполнили пустую конюшню. Даже когда умер отец, я не испытывала такого отчаяния. Я оплакивала собственную слабость и в то же время жалела Джеффри, которому причинила боль. В глубине души мне хотелось выбежать из конюшни, найти дорогу в Рочестер и остаться с Джеффри навсегда. Но я не сделала этого. Понемногу мои рыдания стихли, и меня охватило какое-то новое, необычное чувство. Как ни странно, это было облегчение. Боль осталась, но мне стало значительно спокойнее.
Причина, по которой я испытала тогда облегчение, открылась мне значительно позже. Ласки Джеффри Сковилла нашли в моей душе отклик — пусть подобное безнравственное поведение и было совершенно неприемлемо для послушницы. После того, что десять лет назад сделал со мной Джордж Болейн, меня переполняли стыд, страх и отвращение: одна только мысль о том, что ко мне прикоснется мужчина, вызывала у меня протест. Однако то страшное надругательство, которое совершил надо мной Болейн, не нанесло мне необратимого вреда, хотя я и думала иначе все эти годы. И кроме того, я поняла и еще кое-что. Теперь я знала наверняка, что сделалась послушницей вовсе не из страха перед мужчинами, а потому, что истинно верила в Христа и хотела вести духовную жизнь.
Слезы мои иссякли, я поднялась на ноги и вернулась к своим обязанностям в монастыре.
В ту ночь — самую трудную после заключения в Тауэре — меня терзали кошмары. В них мы, сестры, в ужасе прижимались друг к дружке. В дверь ломились какие-то монстры с топорами, и мы слышали крики. Дым наполнил комнату. Я в страхе бросилась к окну. Сестра Кристина попыталась оттащить меня. Ее пальцы сомкнулись на моей шее.
«Нет, сестра Кристина, нет, не мучайте меня!» — закричала я и проснулась.
Я лежала в темноте, ничего не понимая, мокрая от пота. Сердце у меня стучало так громко, что в ушах стоял гул.
— Джана? — позвал Артур.
— Все в порядке, спи, мой хороший, — проговорила я и погладила его маленькую пухлую ручку.
Я глубоко вздохнула и стала составлять план на завтра.
Иногда ранней весной случаются дни, такие теплые и солнечные, что наши души оттаивают. Помню, как ярко светило ласковое солнце в тот день, когда после утренних молитв я взяла Артура за руку и повела к фундаменту древнего разрушенного монастыря на холме.
В другой руке мальчик держал длинную садовую лопату. Артур любил копать, и мы специально выделили ему для этого занятия часть земли в конюшне.
— Артур, давай походим по камушкам, — предложила я. — Смотри-ка.
Я нашла остатки фундамента в земле, где зеленые побеги только начинали пробиваться сквозь отходящую после зимы почву. Я шла очень осторожно, внимательно нащупывая камни ногами. Довольный Артур следовал за мной.
Потом я прошла в середину квадрата, в центр монастыря Святой Юлианы — мы с сестрой Кристиной так и не добрались туда в День всех святых. Наверное, именно здесь когда-то собрались монахини, принесшие себя в жертву. Я посмотрела вниз и увидела, что земля здесь свежая, словно ее не так давно копали.