Затем воин легонько толкнул сапогами в бока коня и не торопясь направился к небольшой группе, разыскиваемой вот уже четвертый день чуть ли не всей дружиной Глеба, разбитой на полусотни и разосланной по всем направлениям.
Константин еще ощущал слабость — все-таки крови из него вытекло немало, но чувствовал он себя достаточно бодро благодаря многочисленным отварам, которыми Всевед усиленно пичкал князя. Фляга с одним из них и сейчас была пристегнута к его поясу.
Он помедлил, решаясь, но надежда, что удастся выторговать хоть какие-то поблажки для своих спутников, а в идеале просто договориться, чтобы их всех отпустили, еще теплилась в нем.
Вначале была и еще одна, совсем уж шальная, сродни мечте. Вдруг этот отряд вовсе не по его душу? Кто знает, возможно, это люди, ну, скажем, пронского князя Изяслава.
Однако почти сразу ее вдребезги разбил Епифан, упавшим голосом заметив, что, кажись, усача он знает и тот состоит на службе у Глеба.
«Язык до Киева доведет, — размышлял Константин, пока ехал навстречу всаднику. — Интересно, куда доведет меня мой? Вообще-то мне гораздо ближе, всего-навсего до Ожска, вот только…»
Додумать не успел — они поравнялись.
— Здрав буди, княже Константине, — поздоровался усатый сотник и без долгих вступлений перешел к делу, время от времени поглаживая длинную багровую полоску шрама, тянувшегося от уголка левого глаза аж до подбородка, но, как ни странно, совершенно не портившего благородства и мужественной красоты немолодого лица бывалого вояки.
Угольно-черные глаза его смотрели на Константина с неприязнью и каким-то затаенным презрением. Даже в речи его сквозила легкая тень сдержанной враждебности:
— Вои у тебя добрые, спору нет. Афоньку да Изибора в деле видать доводилось, особливо под Пронском. О Гремиславе слыхивал, будто он и народился с мечом в руках, ну а Епифан твой и вовсе стрыем[37] моему двухродному братану[38] доводится. Было дело, и добрый медок вместе не раз попивали. Словом, попотеть, ежели что, придется. — Он чуть помолчал, сделав паузу и многозначительно оглянувшись на свой отряд, и продолжил: — Только зря это. Ну положат они пяток-другой, а дальше-то что? А так, глядишь, и зачтется им у Глеба, коли без пролития руды нам в руки отдадутся.
— Тебя же за мной прислали? — уточнил Константин.
— Это так, княже, — согласился усатый воин.
— Стало быть, мои вои тебе не нужны. Давай тогда так: я с вами сам поеду и никто из людей моих меча из ножен не вынет, но ты за это всех их отпустишь.
— Неможно, княже, — отрицательно покачал головой сотник. — Князь Глеб строго наказал, дабы не токмо князя Константина, но и всех, кто с ним вместе буде, хватать, вязать и немедля везти к нему в Рязань.
— Скажешь, что я один был, — попытался найти выход Константин.
— Я-то скажу, — усмехнулся сотник и вновь многозначительно оглянулся на своих дружинников, застывших в нетерпеливом ожидании окончания переговоров.
— Ну что ж, — согласился Константин. — Раз так, то ничего не попишешь. Плетью обуха не перешибешь. Поехали.
Сотник вздохнул с облегчением, повернулся к своим и вдруг замер, пристально вглядываясь в дубраву, из которой минут десять назад выехал князь. На опушке одиноко белела крохотная человеческая фигурка.
Впервые за все время общения с Константином лицо сотника осветила легкая улыбка.
— Жив покамест Всевед премудрый, — буркнул он себе в усы и уже веселее глянул на князя. — Ну поехали.
Далее оба отряда направились вместе.
Поначалу сотник помалкивал, только изредка поглядывал на князя, собираясь что-то спросить, но в последний момент вместо вопроса лишь угрюмо покашливал, будто у него першило в горле.
Константин, подметив это, не выдержал и обратился к нему, начав издалека:
— Как кличут-то тебя?
— Да на что оно тебе? — попытался уклониться тот от ответа.
— Хоть знать буду, кто пленил, — пояснил Константин.
— Невелика слава, вдесятеро меньших числом в полон взять. А звать меня Стояном, — усмехнулся сотник.
— А может, отпустить повелишь? — влез в разговор Епифан, подъехав к сотнику с другой стороны, но держась почтительно, на одну конскую голову сзади дружинника.
Мечи, луки, ножи и прочее у них всех уже забрали, оставив оружие только Константину, и потому сотник мог не опасаться внезапного нападения с целью задержать отряд и дать хотя бы минуту форы бегущему из плена князю.
— Чай, не чужой ты мне. И меды пивали вместе, и стрыем я тебе довожусь, — добавил он для вескости.
— Пивали, — равнодушно согласился сотник. — Да мало ли с кем я их пивал. А стрыем ты не мне приходишься, не лукавь.
— Все ж таки сродственник, — не сдавался Епифан.
— Сродственник, — вновь не стал спорить сотник. — Двухродный плетень соседнему тыну тоже сродственник. Мыслю, все мы с одной дубравы, да разными топорами тесаны.
— А мы бы златом отдарились. Уж для такого дела князь наш с головы до ног тебя осыпал бы.
— Глуп ты, Епифан, хоть и возле князя своего рядом ходишь. Сам ведаешь, что я роту князю Глебу давал и порушить ее мне совесть не велит. К тому же, — помолчав, веско добавил он, — злато это рудою алою людишек безвинных полито. То даже не Иудины сребреники будут, а Каиновы.
— Это как же? — поначалу не понял Епифан, но Константин, сразу сообразивший, какое страшное обвинение выдвинул против него братец Глеб, приказал стременному отстать, желая поговорить с сотником подробнее и наедине.
— Стало быть, Каин я? — переспросил он Стояна.
— А то кто же? Чай, не чужими тебе князья были, что под Исады съехались, а братанами доводились. Изяслав же с Глебом Володимеровичем так и вовсе самобраты[39]. Будь ты в моей воле, я бы тебя, княже… — Он замешкался, и Константин пришел ему на помощь, предположив уверенно:
— Казнил бы прилюдно, нет? Или распял бы?
Сотник хмыкнул.
— Чести много. Ишь чего захотел, как Исус Христос жизнь окончить. Это не по тебе.
— Тогда что же? — не отставал Константин.
— А как господь бог поступил. Лишил бы всего, но жить оставил. Сдается мне, лучшей муки не выдумать — чтоб ты все остатние лета, кои прожить еще доведется, и до самой своей смертушки братьев Авелей вспоминал. Я-то поначалу, когда услыхал о таком, не поверил…
— Так ты сам не был в Исадах? — перебил его Константин.
— В Рязани я оставался, — пояснил Стоян. — Там и услыхал весть страшную.
— От Глеба, поди? — прикусил губу Константин.
— От него, от князя нашего. Он у нас, конечно, тож не медом мазанный. Иной раз таковское сотворит, что хучь беги. Однако до душегубства своих единокровных, яко ты, не додумался.
— А князю своему ты крепко веришь? — осведомился Константин. — Ведь он и солгать мог.
— Мог, — не стал возражать сотник. — Да я потом и тех, кто там был, поспрошал. Истинную правду на сей раз сказывал наш князь. К тому ж мне самолично Изяслава зрить довелось, како его на ладье в колоде повезли[40] в Пронск. Сказывали, твой боярин Куней его и порешил. — Он вдруг резко повернулся к князю: — Али вновь не так?
— Про Кунея да, тут спорить не буду, — согласился Константин. — А про то, кто его самого порешил, не сказывали тебе?
— Так князь наш собственною десницей самолично зарубил гадюку.
— Да нет, не Глеб, — возразил Константин.
— Ну, может, и приврал чуток. Так ведь оно и не больно-то важно, кто именно суд правый свершил, — буркнул он и отвернулся от князя.
— Может, и неважно, — хмыкнул Константин. — А если это я сам был, тоже неважно?
Сотник вновь резко повернулся к нему. Какое-то время оба молчали, пристально вглядываясь друг в друга, затем, кашлянув, Стоян охрипшим голосом осведомился:
— Стало быть, как же? Выходит, одного ты пожалел? Или начал черное дело, да раскаялся? — И тут же успокоился от здравой логической мысли, пришедшей в голову, и уже обычным голосом иронично заметил: — Обеляешь себя? Токмо зачем?
Константин обернулся. Метров десять, не меньше, отделяло их от остальных всадников, и можно было идти на откровенный разговор.
— И правда, зачем мне перед тобой-то тень на плетень наводить, — согласился ожский князь. — Просто напраслину на меня князь твой возвел, и уж очень обидно стало. Я тебе больше поведаю: не Каина ты в Рязань везешь, а Авеля.
— Так ведь живой ты, — логично возразил сотник.
— Ну будущего Авеля, — быстро поправился Константин. — А вот везешь-то как раз к Каину, ибо на его руках кровь братская застыла, не на моих.
Сотник недоверчиво усмехнулся.
— Я понимаю, что ты мне не веришь, — продолжал Константин, нимало не смутившись этой презрительной усмешкой. — Но предлагаю проверить. Сейчас я тебе расскажу, что да как было на самом деле, а потом ты по одному подзовешь к себе моих людей и тихонько расспросишь их. А теперь слушай. — Он чуть замялся, не зная с чего начать, но потом нашелся: — О том, что Глеб задумал, я узнал случайно, причем уже по дороге в Исады. Бояре мои с ним, это правда, в сговоре были, а дружина, знаешь, наверное, на мордву ушла. Будучи в опаске, порешил я следующее…
После подробного рассказа Константина о случившемся — только про гранаты он не стал говорить — сотник долго молчал, напряженно посапывая, затем, искоса взглянув на князя, заметил:
— Дабы проверить, что не поклеп ты на князя Глеба возвел, вам бы свод[41] учинить.
— Я же сказал, людей моих опроси, коли мне самому веры нету, — напомнил Константин о своем предложении.
— Ну это вы и сговориться могли, — не согласился Стоян.
— Могли, но только в главном, в сути, тогда остальное обязательно не сойдется, — возразил Константин. — К тому же не до того нам было. Я ведь, когда от погони Глебовой ушел, все эти дни полумертвым в дубраве провалялся. Если бы не волхв, то и вовсе помер бы.