— Сказал же я, что нет тут никого, — успокоил заробевших дружинников Гремислав.
— А не углядят вои Глебовы? — нашел новый повод для беспокойства лучник.
— А это уже все равно — углядят или нет, — мрачно заметил Гремислав. — Даже и нам все равно, а уж князю и вовсе.
— Чего? — грозно спросил Епифан.
— А того, — зло огрызнулся Гремислав. — Ты глянь-ка сам на его рану. И ручищами своими махать пред рожей моей нечего. Очень много крови из князя вытекло. Если бы ведьмачка рядом была, глядишь, и смогла бы его излечить. А теперь что тут сделаешь — хоть от погони и оторвались, но до Ожска нам с ним не пройти ни конным, ни пешим. Неужели сам не знаешь, что дубрава эта куда ближе к Рязани стольной, нежели к Ожску. Стало быть, вои Глебовы все равно выйдут на нас, если не сегодня, так денек-другой погодя. Загонят, как зверей диких. Так что если и отдаст князь к утру Богу душу, то, может, оно для него и лучше будет. Ведь если он братцу в лапы угодит, тот его никак в живых не оставит. Да еще и не просто убьет, а замучает. И пусть мы все вчетвером удавимся тут, князю нашему от того не полегчает нисколько. Вот и весь мой сказ.
Всю эту беседу Константин, лежащий неподвижно, выслушал с закрытыми глазами, но когда в нее вмешался еще один голос, на этот раз вовсе ему незнакомый, он вновь их открыл.
Посреди небольшой полянки, на которой они находились, стоял высокий старик в длинной свободной рубахе до пят и с увесистым посохом. Роскошная седая борода ползла у него по груди, постепенно истончаясь и заканчиваясь аж где-то ниже живота.
— Ишь ты, удавятся они. Не след в дубраве святой на себя руки накладывать. За такое и после смерти взыщется.
Голос у него был низкий, глубокий, но очень чистый и сочный.
— Вот дьявол. Откуда он вынырнул-то? — оторопело выдохнул Изибор.
— А ты, Гремислав, ведь говорил, что нет никого кругом, — пискнул Афонька, торопливо отступая за спины товарищей и быстро крестясь.
Епифан молчал, шумно сопя и настороженно разглядывая старика.
— А я думаю, что не дьявол он и не святой, — недобро прищурился Гремислав и медленно потянул меч из ножен. — Мнится мне, будто волхв это к нам в гости пожаловал, да не простой, а сам Всевед.
Блеснув лезвием меча, он решительно шагнул к старику, недобро оскалив зубы:
— Дозволяю помолиться в последний раз, старее. Хоть Перуну, хоть еще кому из идолов своих поганых.
Однако зарубить старика ему не позволил Епифан, хранящий до сего момента молчание. Он решительно остановил руку Гремислава и, видя что тот еще порывается высвободить ее из медвежьей хватки, грозно рявкнул на дружинника:
— Погоди, я сказал! — и уже тише пояснил: — Мечом махнуть — дело нехитрое. Раз — и нет человека. А может, он хороший. Эка беда — другим богам кланяется. За то ему самому ответ держать придется на том свете, а нам нечего в это мешаться.
— Ты что мелешь? — недоуменно спросил Гремислав. — Как это нечего? И где ты слыхал, чтоб волхвы хорошими бывали?
— А это мы и проверим, — пробасил Епифан. — Видишь, дедушка, какие грозные тут людишки собрались. Чуть что — и голова с плеч. А ты, не мешкая, докажи иное.
Старик, стоящий молча все это время, слегка склонил голову набок и лукаво осведомился:
— И как мне это сделать? Разве что вывести вас из дубравы этой?
— Это завсегда успеется, — небрежно махнул рукой Епифан. — Уйти мы и сами сможем.
— Ох, это навряд ли, — загадочно усмехнулся волхв. — Без моего дозволения ныне вам нет отсюда ходу.
— Да не об этом речь, — отмахнулся Епифан, посчитав произнесенную угрозу за пустое бахвальство. — Ты в другом пособи. Вон, видишь, человек лежит. Рана у него глубокая. Руды много утекло, пока остановить не удалось. Ты вылечи его, тогда и поверим вмиг, что добрый ты.
Старик безмолвствовал.
— Еще и золотишка с собой подкинем, — пытался соблазнить его Епифан.
— И много дадите? — нехотя, наконец, откликнулся тот.
— А сколько есть, — заторопился стремянкой. — Нам оно ни к чему, а тебе сгодится. Обувку к зиме купить, шубу добрую, еды какой-никакой.
— Лето, чай, стоит, — возразил волхв.
— Вот-вот, — охотно согласился Епифан. — А за летом завсегда зима ручищами ледяными машет. И смерд хороший тоже завсегда сани зимние в лето готовит.
— Ну, ежели злата дадите, — усмехнулся в бороду старик и, не договорив, направился к лежащему Константину.
Склонившись над ним, он несколько секунд пристально вглядывался в лицо князя и вдруг резко отпрянул назад.
— Так это ведь князь Константин, — произнес он растерянно и оглянулся назад, как бы надеясь, что его опровергнут, скажут, что он ошибся, но этого не произошло. Даже напротив. Епифан тут же радостно подтвердил догадку волхва:
— Точно! Он самый и есть. Младшой брательник самого главного на Рязани князя Глеба. А уж как он его любит — сил нет. Видишь, правду я тебе сказал — за его спасение Глеб тебя золотом всего обсыплет с ног до головы.
При этих словах он угрожающе сунул кулак за спину, чтобы волхв ничего не смог увидеть, и погрозил им остальным дружинникам. Те продолжали хранить молчание. Ухмыльнувшийся было Гремислав тут же спрятал свою усмешку, а крякнувший Изибор резко поперхнулся. Афанасий продолжал спешно накладывать на себя кресты один за другим, словно собирался закутаться в их невидимую, но надежную пелену, которая сохранит от всего недоброго, что может произойти на поляне.
— Ну, как он? — шепнул осторожно Епифан, боясь спугнуть молчащего в раздумье волхва.
Тот выпрямился, очевидно придя к какому-то выводу, и зычно скомандовал:
— А ну-ка, все вон с поляны, и чтоб до рассвета сюда никто ни ногой.
— Зябко ночью-то без костра, — подал было голос Изибор, на что волхв без лишних слов выхватил большую горящую головню из костра и кинул к ногам Епифана.
— Вот вам, новый запалите, — и крикнул вслед уже уходящим дружинникам: — И чтоб ближе чем на двадцать саженей к поляне ни-ни, а то не смогу князю вашему помочь.
Гремислав, уходящий последним, внезапно обернулся перед самими дубками, обрамлявшими поляну, и с угрозой заметил:
— Ты вот что, старик. Ежели князю не подсобишь, так я сам с тебя, старая рухлядь, кожу со спины ломтями настругаю и за нее повешу… подыхать. Так что гляди. И улизнуть не надейся — мы всю ночь бдеть за тобой будем. В шесть глаз.
Старик в ответ только хмыкнул презрительно и, дождавшись, когда они все удалятся, вновь повернулся к Константину.
— Стало быть, рана у тебя, княже, — пробормотал он, усаживаясь поудобнее и кладя посох себе на колени. — Руды и впрямь стекло изрядно, коль ты только глазами хлопать и можешь. А голос подать — сил нет? — поинтересовался он и вдруг неожиданно и сильно сдавил Константину раненое плечо.
У того от боли потемнело в глазах, и на какие-то мгновения он даже потерял сознание. Когда оно вновь вернулось к нему, он увидел склонившегося над собой старика, который легонечко, одним пальцем тыкал куда-то в плечо, но, странное дело, боль от этого не усиливалась, а, напротив, проходила.
— Вот и снова очи свои растопырил, — недобро улыбнулся волхв, заметив: — Ишь они у тебя туманные какие. Может, от боли, а скорее всего, от того, что жизнь из тебя вытекает. Это хорошо.
— Чего ж тут хорошего? — шепнул еле слышно Константин.
— А то, что нечего таким, как ты, нелюдям по землице ходить, погаными своими ногами топтать ее, родимую. А еще лучше то, что ты и голоса подать не в силах. Вон я даже за плечо ухватил, а ты токмо застонал еле-еле. Так что не крикнешь и своих воев не позовешь.
— А если постараюсь?
— Пробуй, — равнодушно пожал плечами волхв. — Я и мешать тебе даже не буду. Все едино — не сумеешь.
— Это верно, — вновь еле слышно откликнулся Константин и, глядя на зловещую ухмылку старика, поинтересовался: — Стало быть, ждать будешь, пока я совсем не умру?
— Точно, — согласно кивнул тот головой. — В самое яблочко попал, княже. Стало быть, не весь ум в мед ах хмельных притупил. Ну что ж, коли так, еще лучше.
— Чем лучше-то? — не понял Константин. — И для кого?
— А мне, — отозвался волхв, внимательно вглядываясь в лежащего. Отблески костра, бросая свет на старика, накладывали на его лицо мрачный багрово-кровавый отпечаток, подчеркивали смертельую белизну щек Константина, отливавшую восковой желтизной потенциального покойника.
Видя, что князь ничего не понял, волхв пригнулся к нему пониже и шепнул:
— Да ты вглядись, вглядись в меня, батюшка. Или до сих пор никак признать не можешь.
Кроме широко раскрытых ярко-зеленых глаз с полыхавшими где-то там в глубине заревами двух костров мрачной ненависти, Константин уже ничего не видел — так близко склонился к нему старик. Тогда, угадав по лицу, что он так и остается неопознанным, волхв выпрямился и разочарованно буркнул:
— Никак добрый человек, который мечом тебя тюкнул, память всю отшиб. А ну-ка, — он оживился и вновь широко заулыбался, — напомню, пожалуй. Годков пять тому назад воевали вы вместе с еще одним нелюдем, который родным братом Глебом тебе доводится. Видать, с удачей назад ехали, да на соседней поляне привал устроили. Помнишь?
— Нет, — с усилием разжал спекшиеся губы Константин. Жизнь и впрямь сочилась из него, утекая прямо в землю, да не по каплям, а ручейком, и он чувствовал, что осталось ему совсем немного. «Как-то глупо все получилось — вначале с этими разбойниками, да и теперь вот тоже все неправильно», — подумал он вдруг. И, соглашаясь с ним, утвердительно шелестели листвой молодые дубы-крепыши, окружившие, подобно молчаливым часовым, двух человек возле костра. «Жаль, что так нелепо», — как краткий итог прозвучала последняя мысль, и он устало закрыл глаза, не желая вести бессмысленную беседу.
— Э-э, нет. Так не пойдет, — всполошился волхв и, бережно приподняв голову Константина, почти силой влил ему в рот из небольшого флакона какую-то горьковатую освежающую жидкость. Поневоле сделав несколько глотков, он и впрямь почувствовал себя значительно лучше.