— Вои у тебя добрые, спору нет. Афоньку да Изибора в деле видать доводилось, особливо под Пронском. О Гремиславе слыхивал, будто он и народился с мечом в руках, ну а Епифан твой и вовсе стрыем[27] моему двухродному братану[28] доводится. Было дело, и добрый медок вместе не раз попивали. Словом, попотеть, ежели что, придется.
Он чуть помолчал, сделав паузу, и затем продолжил, многозначительно оглянувшись на свой отряд:
— Только зря это. Ну, положат они пяток-другой, а дальше-то что? А так, глядишь, и зачтется им у Глеба, коли без пролития руды нам в руки отдадутся.
— Тебя же за мной прислали? — уточнил Константин.
— Это так, княже, — согласился сотник.
— Стало быть, мои вои тебе не нужны. Давай тогда так — я с вами сам поеду, и никто из людей моих меча из ножен не вынет, но ты за это всех их отпустишь.
— Невозможно, княже, — отрицательно покачал головой сотник. — Князь Глеб строго наказал, дабы не только князя Константина, но и всех, кто с ним вместе будет, хватать, вязать и в Рязань немедля везти.
— Скажешь, что я один был, — попытался найти выход Константин.
— Я-то скажу, — усмехнулся сотник и вновь многозначительно оглянулся на своих дружинников, застывших в нетерпеливом ожидании окончания переговоров.
— Ну что ж, — слабо усмехнулся Константин. — Раз так, то ничего не попишешь. Плетью обуха не перешибешь. Поехали.
Сотник вздохнул с облегчением, повернулся к своим и вдруг на секунду застыл, пристально вглядываясь в дубраву, синеющую километрах в двух от них, из которой минут десять назад выехал князь. На краю дубравы одиноко белела крохотная человеческая фигурка.
Впервые за все время общения с Константином лицо сотника осветила легкая улыбка.
— Жив еще, стало быть, Всевед премудрый, — буркнул он себе в усы и уже веселее глянул на князя. — Поехали.
И далее они направились уже вместе. Сотник почти всю дорогу помалкивал, только изредка поглядывал на князя, собираясь что-то спросить, но в последний момент вместо вопроса только угрюмо подкашливал, будто першило в горле. Константин, подметив это, сам под конец не выдержал и обратился к нему, начав издалека:
— Как кличут-то тебя.
— Да на что оно тебе? — попытался уклониться тот от ответа.
— Хоть знать буду, кто пленил, — пояснил Константин.
— Невелика слава, — усмехнулся сотник, — десятеро меньших числом в полон взять. А звать меня Стояном.
— А может, отпустить повелишь? — влез в разговор Епифан, подъехав к сотнику с другой стороны, но держась почтительно, на одну конскую голову сзади дружинника. Мечи, луки, ножи и прочее у них всех уже забрали, оставив оружие только Константину, и потому сотник мог не опасаться внезапного нападения с целью задержать отряд и дать хотя бы минуту форы бегущему из плена князю.
— Чай, не чужой ты мне. И меды пивали вместе, и стрыем я довожусь, — добавил он для вескости.
— Пивали, — лениво и равнодушно согласился сотник. — Да мало ли с кем я их пивал. А стрыем ты не мне приходишься.
— Все ж таки сродственник, — не сдавался Епифан.
— Сродственник, — вновь не стал спорить сотник. — Двухродный плетень соседнему тыну. Все мы с одной дубравы, да разными топорами тесаны.
— А мы бы златом отдарились. Уж для такого дела, сам, поди, ведаешь, князь наш с ног до головы тебя осыпал бы.
— Глуп ты, Епифан, хоть и возле князя своего рядом ходишь. Сам ведаешь, что я роту князю Глебу давал и порушить ее мне совесть не велит. К тому же, — помолчав, веско добавил он, — рудою алою людишек безвинных это золото полито. То даже не Иудины сребреники будут, а Каиновы.
— Это как же? — поначалу не понял Епифан, но Константин, сразу сообразивший, какое страшное обвинение выдвинул против него этот немолодой воин, вздрогнув, тут же приказал стремянному отстать, желая поговорить подробнее и наедине.
— Стало быть, Каин я? — переспросил он Стояна.
— А то кто же? Чай, не чужими те князья были, что под Исады съехались. Братанами тебе доводились. А Изяслав с Глебом таки и вовсе самобраты[29]. Будь ты в моей воле, я бы тебя, княже… — он замешкался, и Константин пришел ему на помощь, предположив уверенно:
— Казнил бы прилюдно, нет? Или распял бы?
Сотник хмыкнул:
— Чести много. Ишь чего захотел, как Иисус Христос жизнь окончить. Это не по тебе.
— Тогда что же? — не отставал Константин.
— А как Господь Бог поступил бы. Жить оставил. Сдается мне, лучшей муки не выдумать — живи и вспоминай своих братьев Авелей. Я-то поначалу, когда услыхал о таком, не поверил…
— Так ты не был сам в Исадах? — перебил его Константин.
— В Рязани я оставался, — пояснил Стоян. — Там и услыхал весть страшную.
— От Глеба, поди? — прикусил губу Константин.
— От него, от князя нашего. Он у нас, конечно, тоже не медом намазан. Иной раз такое сотворит, что хоть беги. Однако до душегубства своих единокровных не додумался, как ты.
— А князю своему ты крепко веришь? — осведомился Константин. — Ведь он и солгать мог.
— Мог, — не стал возражать сотник. — Да я потом и тех, кто там был, поспрошал. Истинную правду на сей раз сказывал наш князь. К тому же я самолично Изяслава видел, како его на ладье в Колодках повезли в Пронск. Сказывали, твой боярин Куней его и порешил. — Он вдруг резко повернулся к князю: — Или вновь не так?
— Про Кунея — да, спорить не буду, — согласился Константин. — А про то, кто его самого порешил, не сказывали тебе?
— Так князь наш собственною дланью самолично зарубил гадюку.
— Да нет, не Глеб, — возразил Константин.
— Ну, может, и приврал чуток. Так ведь оно и не больно-то важно, кто именно суд правый свершил.
— Может, и не важно, — хмыкнул Константин. — А если это я сам был, тоже не важно?
Сотник вновь резко повернулся к нему. Какое-то время оба молчали, пристально вглядываясь друг в друга, затем, кашлянув, Стоян охрипшим голосом осведомился:
— Стало быть, как же? Выходит, одного ты пожалел? Или начал черное дело, да раскаялся? — и тут же успокоился от здравой логической мысли, пришедшей в голову, и уже обычным голосом иронично заметил: — Обеляешь себя? Только зачем?
Константин обернулся. Метров десять, не меньше, отделяло их от остальных всадников, и можно было идти на откровенный разговор.
— И правда, зачем мне перед тобой-то тень на плетень наводить, — согласился Константин. — Просто напраслину на меня князь твой возвел, и уж очень обидно стало. Я тебе больше поведаю, не Каина ты в Рязань везешь, а Авеля.
— Так ведь живой ты, — логично заметил сотник.
— Ну, будущего Авеля, — быстро поправился Константин. — А вот везешь-то как раз к Каину. На его руках руда братская застыла, не моих.
Сотник недоверчиво усмехнулся.
— Я понимаю, что ты мне не веришь, — продолжал Константин, нимало не смутившись от этой презрительной усмешки. — Но предлагаю проверить. Сейчас я тебе расскажу, что да как на самом деле было, а потом ты моих людей подзовешь по одному и расспросишь тихонько. А теперь слушай, — он чуть замялся, не зная с чего начать, но потом нашелся: — О том, что Глеб удумал, я случайно узнал, причем уже по дороге в Исады. Бояре мои с ним, это правда, в сговоре были, а дружина, знаешь, наверное, на мордву ушла. Будучи в опаске, порешил я следующее…
После подробного рассказа Константина о случившемся — только про гранаты он не стал говорить — сотник долго молчал, напряженно посапывая, затем искоса глянув на князя, испытывающе заметил:
— Дабы проверить, что не поклеп ты на князя Глеба возвел, вас бы свести[30] вместе.
— Я же сказал — людей моих опроси, коли мне самому веры нету, — напомнил Константин о своем предложении.
— Ну, это вы и сговориться могли, — не согласился Стоян.
— Могли, но только в главном, в сути, тогда остальное обязательно не сойдется, — возразил Константин. — К тому же не до того нам было. Я ведь тогда от погони Глебовой ушел и полумертвый в Дубраве валялся. Если бы не волхв, то и вовсе помер бы.
— Всевед? — удивился сотник. — Он что же, лечить тебя взялся?
— Как видишь, — улыбнулся Константин. — Иначе я бы с тобой не ехал. Хотя это не так уж и важно.
— Да нет, вот это как раз важно. — Изумление не сходило с лица старого воина. — А не дал ли он тебе чего с собой перед отъездом?
— Бутыль с настоем, — не стал скрывать Константин. — Сказал, чтобы я по утрам пил по два-три глотка.
— Ну да, ну да, для лечения, — охотно закивал Стоян и осторожно осведомился: — А боле ничего?
Константин немного помедлил, размышляя, стоит ли рассказывать, но, вспомнив, как сотник по-доброму улыбнулся, заметив стоящую вдалеке фигурку старика, решил ничего не скрывать:
— Еще вот это на грудь повесил и сказал, чтоб носил, не снимая.
Он извлек из-под рубахи небольшую деревянную фигурку, похожую на идола из числа тех, которые так любят показывать режиссеры в исторических фильмах. Вырезана она была несколько грубовато, однако можно было разглядеть и длинные усы, и другие черты лица неведомого божка.
Завидев ее, сотник даже присвистнул. Некоторое время он, ни слова не говоря, только бурчал себе под нос что-то невнятное. Затем пора напряженных раздумий сменилась робким вопросом, направленным даже не к князю, а скорее к самому себе:
— А может, ошибся старик? Чай, в годах уже немалых. По старости, по дряхлости, не разобравши толком, взял да нацепил кому ни попадя. Хотя чтоб Всевед, да вдруг ошибся… — Он вновь хмыкнул, не зная, как решить неразрешимое, и, наконец, поинтересовался у князя: — А долго ли он лечил тебя?
— Первый день и вовсе не отходил, — коротко ответил Константин, которого несколько озадачило такое странное поведение своего собеседника. — Точнее, всю ночь и весь день, — уточнил он. — Да и потом варил что-то все время.