— Тем хуже для него и лучше для нас, — повторил он шепотом отцовские слова и, окончательно успокоившись, широким, как у Константина, шагом, тщательно стерев все слезы с лица, зашел в покои своей матери, княгини Феклы, с увлечением румянящей лицо новым составом, только что изготовленным специально для нее старым лекарем-азиатом.
Сыне же оного слуги антихристова Святослав, а во святом крещении Евстафий, бысть тож с младых лет отцом толкаем на путь греха и порока. И на своего учителя во Христе благочестивейшега князя Глеба по наущению Константинову сей отрок злобу лютую затаиша и сердцем вельми жарко на него взъяришася.
Евстафий же, сын Константинов, хоть и младень летами бысть, одначе о ту пору показаша всему люду резанскому разум свой здравый. И ходиша в поруб ко отцу своему с единою мыслию — како батюшку-князя из желез вынути.
Пожалуй, случай со Святославом, сыном князя Константина, стал последним, когда крестильное имя упоминалось только изредка и исключительно в летописях. В остальной же литературе встретить имя Евстафий, а именно так нарекли в христианстве Святослава, невозможно. В этом усматривается немалое влияние отца, который имел себе кумиром одного из первых Рюриковичей, и, назвав своего сына его именем, очевидно, мечтал, что тот будет достоин его славы.
Будущее покажет, что Константин серьезно ошибался, но, во всяком случае, твердость характера и целостность натуры его сын сумел проявить уже в детстве, в тот памятный год, когда его отец оказался в плену.
Глава 11Любитель хороводов
С тех пор, как справедливость пала,
И преступленье власть забрало…
Они почти столкнулись нос к носу у крыльца княжеского терема. Слева ухватился за перила еще не старый, но очень сильно взволнованный чем-то священник с простым добрым лицом, одетый как и подобает лицу духовного звания, то есть в черную, слегка запылившуюся рясу с простым крестом на груди. Судя уже по одной левой руке, лежащей на гладкой желтой балясине перил, можно было сразу же сделать вывод, что крестьянский труд знаком этому человеку далеко не понаслышке. Если же присмотреться чуть повнимательнее, то вполне определялись и сроки окончания его трудовой деятельности — не далее как прошлая зима. Сопровождал его эскорт из двух вооруженных дружинников, изрядно потрепанных в стычке, произошедшей совсем недавно.
Обгоняя их, даже не поднимая больших черных ресниц, совершенно закрывающих глаза, на первую ступеньку лестницы легко, почти воздушно вспорхнула совсем еще юная деваха. Небольшая смуглость кожи лишь придавала своего рода законченность всему ее задорному виду, которому никак не соответствовало чересчур серьезное, сумеречное выражение лица. Вся она была как ветер, вся в движении, и даже небрежно накинутый узорчатый платок, кое-как прикрывающий копну волос цвета вороньего крыла, издали отдаленно напоминал парус, волнуемый легким дыханьем встречного ветра. Когда она поднимала свою худенькую ножку, занося ее на очередную ступеньку, то из-под сарафана выглядывали не только ее кокетливые сапожки синего сафьяна с узенькими носочками, но и вытачанный на внешней стороне каждого из голенищ нехитрый цветок. За образец неведомым мастером была явно взята самая обычная луговая ромашка, вот только на сапогах она поменяла свой естественный цвет и превратилась в яркоалую. Небольшой узелок в правой руке, судя по легкости, с которой она его несла, особой тяжести не составлял и общей картины не портил.
Оба они были столь сильно заняты какими-то думами, что даже не взглянули друг на друга. Первый, да и то мимолетный взгляд девушка бросила на священника, лишь возвращаясь, когда ее бесцеремонно выпихнул назад на лестницу рябой дружинник.
— А я говорю, нет Глеба Володимировича и все. Ишь ходят тут всякие, а вчера глянули, ан бронь дедову у князя нашего утянули. Известно, вещь дорогая, каждый мог стянуть. Тоже, поди, какие-нибудь калики перехожие татьбу эту и учинили.
— Где же он? — упрямилась девушка, не желая просто так поддаваться грубому нажиму парня.
— Где, — передразнил рябой и неожиданно для себя смилостивился, пояснил: — Ждать надо. Час назад по порубам пошел. Проведать, стало быть, как воры и тати поживают.
— И сколь ждать? — не отставала шустрая деваха.
— Ну, изрядно. Он быстро оттуда не возвращается.
— Тогда я прямо тут и обожду, — заявила бойкая девица, тут же усевшись на самую верхнюю ступеньку.
Такая наглость парню не понравилась, и он легонько, но с достаточной силой, подпихнул ее сапогом:
— Чай, не лавка тебе. Вон спускайся и на приступок садись, ежели желаешь.
Девушка пошатнулась и обязательно упала бы, если бы не один из вооруженных дружинников, спокойно поднимавшийся наверх и успевший не только ловко подхватить девушку, но и на один короткий миг крепко прижать к своей груди.
Впрочем, он тут же смущенно выпустил ее и, виновато улыбнувшись, посоветовал:
— Ступеньки крутехоньки, так что ты, лапушка, поостерегись порхать так резво.
— Лапушка у гуся в подружках ходит, — зло огрызнулась девица, настроенная почему-то непримиримо враждебно и с явным намерением поругаться, причем все равно с кем.
— Вот тебе и раз, — опешил от неожиданной агрессии дружинник, а рябой парень, стоящий на верхнем крыльце, весело захохотал, заметив восхищенно:
— Ну не язык, а сабля вострая, — и, уже закончив веселиться, не преминул ободрить отчаянную девку: — Так его, красавица. А то он привык, что баской[40] на рожу, да цельными днями только баб и щупает. — И вновь заливисто и гулко захохотал.
— А ты тоже не больно-то здесь, — обратилась уже к рябому парню девка. Дружинник молчал, глядя на нее во все глаза, а ей очень хотелось услышать острое ответное словцо, чтобы соперник показал себя тоже умеющим не лезть за словом в карман, или, правильнее будет сказать, в калиту, поскольку до карманов мысль человека в ту пору еще не додумалась.
— Сейчас стадо кобылиц из конюшен княжьих прискачет, небось, по-иному запоешь, — злорадно сообщила она рябому.
— Как кобылиц? Как так из конюшен? Зачем? — не понял тот.
— Да ржешь ты зазывно, как жеребец стоялый. Они ужо давно, поди, услыхали, стало быть, вот-вот прискачут.
— А вот я спущусь к одной языкатой да укорочу малость то, чем она стрекочет без конца, — пригрозил рябой, но спускаться не пожелал.
— Нетушки. Лучше расплющь его, на это я согласна, — прищурившись, не заставила она себя ждать с ответом.
— Да я бы вмиг, только за молотком идти лень, — продолжил рябой словесную дуэль.
— А голова на что? — лениво протянула девка. — Ею и долби. Все равно она у тебя более ни на что не годна.
— Вот дурная баба, — с восхищением выдохнул парень и пояснил: — А есть-то я чем же буду? Опять же шапку таскать на чем?
— Так ты ею уже стукал, и ничего не стряслось, — не унималась она. — Вон какие гвозди железные вбивал, аж следы по всей морде остались.
Явный намек на ямочки от оспин, и впрямь усыпавшие все лицо, всерьез разозлил рябого, а тот уже вознамерился спуститься и впрямь задать трепку не в меру говорливой девке. Но тут еле приметная тяжелая дверь, расположенная очень низко, у самой земли, с тягучим скрипом медленно отворилась, и из нее вышел невысокий худощавый человек, одетый во все черное, включая сапоги. Лишь алого сукна корзно, в которое он, невзирая на жаркое июльское солнце, зябко кутался, оставалось единственным, радующим глаз исключением из хмурого темного одеяния.
Следом за ним вынырнул здоровенный детина с одутловатым, мучнисто-белым жирным лицом и принялся тут же запирать дверь на засовы, вдевая в дужку каждого по огромному, с полпуда весом, висячему замку и сноровисто запирая их столь же огромными ключами.
— Вот видишь, какое подлое создание — человек. Ни единому верить нельзя, — обратился человек в алом корзне к детине, продолжавшему возиться с замками. — Он же брат мой единокровный, которого я выкормил, выпестовал, вынянчил, и туда же — лжа голимая на каждом слове.
Людей, разом умолкших при его появлении, он то ли не хотел замечать, то ли и впрямь не обратил еще внимания на их присутствие. Способствовало этому и их расположение. Трое, включая дружинника, языкастую девку и рябого, находились на крутой лестнице, намного ближе ко второму этажу терема, куда ока и вела, нежели к первому; оставшиеся двое — священник и второй дружинник, стояли хоть и на земле, но за лестницей, примостившись так, чтобы она защищала иx своим дощатым полом от палящих солнечных лучей, которые безжалостно разили все вокруг с исключительным демократизмом, то есть уделяя князю, равно как и боярину с дружинником, ровно столько же жара, сколь и простому смерду.
Вновь зябко поежившись и глядя в противоположную от лестницы сторону, на распахнутые настежь главные ворота и улицу, вид на которую открывался сразу за ними, он продолжил свою жалобу:
— Ведь только прошлую осень, медку подвыпив, он мне клятву давал, что деда этого из дубравы выкорчует и саму ее спалит, место игрищ бесовских. Ей-ей сам обещал. И никто его за язык не тянул. А епископ Арсений, который по соседству сидел, тоже все это слышал.
Детина, продолжая возиться с упрямым нижним замком, в котором никак не хотел проворачиваться непослушный ключ, молча кивал в ответ, но жалобщику этого вполне хватало для продолжения своего монолога: