— Однако негоже нам речи в чистом поле вести. Посол с дороги, устал, в покое нужду имеет. Мыслю я, что разговор удобнее продолжать в моем шатре. К тому же слуги, наверное, и угощение приготовили.
— И то дело, — поняв, что Данило Кобякович выгадывает время, согласился с ним Ратьша, первым поворачивая коня по направлению к уже установленному ханскому шатру. Хоть и смотрелся шатер богато, но рядом с убогими домиками посада, которые теснились чуть поодаль, в каких-то двухстах — трехстах метрах, что-то терял, напоминая Вячеславу шатры цыганского табора, который иногда стоял в его Ряжске в маленьком сквере близ железнодорожного вокзала.
Честно говоря, он вообще не понимал, зачем его взял с собой Ратьша. Вести переговоры никогда не было его стихией. Совсем другое дело — загнать очередную шайку бандитов в горы и, злорадно ухмыляясь, не докладывая ничего начальству, самостоятельно договорившись с командиром артдивизиона, накрыть гадов почти прямой наводкой, аккуратно сровнять их с землей и уже после этого, с сознанием честно выполненного долга, ставить в известность руководство об успешно проверенной операции. Вот там он был на своем месте, в своей тарелке, знал, что нужно делать, а главное — как делать. Начальство, как правило, долго ругало его по телефону за очередную партизанщину, еще дольше отчитывало при личной встрече, но дело уже сделано, поезд ушел, покойников не воскресить, а победителей, как известно, не судят.
Впрочем, строптивых и не в меру самостоятельных победителей еще и не награждают, так что за все время Вячеславу на грудь упала одна маленькая медалька. Называлась она «За отвагу», хотя правильнее ее было бы назвать «За переговоры».
Именно за них, как ни странно, получил он единственную боевую награду и потому слегка стеснялся ее носить. В тот раз черт дернул его все-таки доложить, поскольку артиллерии под боком не было, банда оказалась большая, а естественное укрытие эти бородатые подонки себе выбрали такое, что лучше не придумать. Тогда-то и пришлось запрашивать вышестоящий штаб о помощи. И нужно-то было всего ничего — каких-то пять, даже три гаубицы. Конечно, артиллеристам пришлось бы изрядно попотеть, но зато всего за пять-шесть часов достигался стопроцентный успех. Так Вячеслав называл лишь ситуацию, когда в ходе операции были соблюдены два обязательных для него самого условия: полное отсутствие груза-200, то есть покойников, со стороны внутренних войск и такое же полное отсутствие живых со стороны бандитов.
Но вместо того чтобы дать жалкие три пушки, пошли бесконечные доклады и согласования, и к концу вторых суток пришел приказ из Москвы о том, что необходимо провести переговоры. Если бы он проводил их сам, то, плюнув на офицерскую честь, просто наврал бы спустя сутки, что это бандиты из разряда непримиримых, от переговоров отказываются и желают сражаться до конца.
Однако проводить их прибыло из штаба аж два полковника и еще один мрачный подполковник, а Вячеславу досталось лишь обеспечивать охрану. Бандиты, видя, что положение безвыходное, с радостью согласились на свободный коридор и т. д., после чего один из полковников тут же бодро доложил об успешном достижении договоренности по всем вопросам, вся троица дружно залезла в вертолет и улетела в штаб.
Словом, ушли эти гады от справедливого суда Вячеслава, зато руководитель переговоров получил орден. Назывался он очень серьезно, хотя для порядочного человека это — учитывая, за что его вручили, — звучало бы просто насмешкой: «За заслуги перед Отечеством». Тогда наградили всех трех участников полуофициального предательства и всех орденами, от которого мрачный подполковник, по слухам, отказался.
Ну, ему-то было можно вставать в позу — с выслугой лет у него было все в порядке и даже приказ об увольнении был уже подписан. Вячеслав же после недолгих колебаний на такой шаг не решился, понимая, что за этим последует неминуемый досрочный дембель, и успокаивая себя мыслью, что уже теперь-то никогда и никаких переговоров вести с этой мразью не будет. В Москве подонков много, так что охотники награду получить всегда найдутся. Вот пусть они с ними лясы и точат. Слово свое он держал свято… до сегодняшнего дня.
И вот надо ж такому случиться, что судьба, забросив его аж в тринадцатый век, устроила такую подлость. Хорошо еще, что сам Ратьша оказался весьма порядочным мужиком и с теми козлами, что Костю предали, даже и говорить не стал. К тому же, пока они ехали до шатра, Вячеслав успел отвертеться от дальнейшего участия в беседе, и старый тысяцкий, понимающе глянув на юного дружинника, согласно кивнул, отпуская его с условием немедля послать гонца за Эйнаром.
Сидя в шатре и неспешно попивая мед, хитрый Данило Кобякович уже вызнал все необходимое у Хвоща, который и не счел нужным скрывать, сколько воев Константиновых сидят теперь в порубе у Глеба. Вошедший Эйнар тут же охотно включился в беседу, но результатами ее обе стороны остались весьма и весьма недовольны.
Хвощ, выполняя княжеское повеление, на уступки не шел, обещая выпустить малолетнего княжича из града и не чинить ему зла, ежели и Ратьша, и Данило Кобякович, и ярл Эйнар при всем своем войске, то есть принародно, дадут роту Глебу в том, что зла ему чинить ни в делах своих, ни даже в помыслах не будут. Более того, все они в этот же день отступят от града Рязанского — кто в Ожск, кто к себе в степь, — оставивши десяток ратников для достойного сопровождения княжича Святослава, которому в удел жалуется Ольгов. О самом же князе Константине сейчас и речи вести не можно, ибо тот от огорчений великих приболел сильно и с места на место перевозить его хворого никак нельзя.
— И у нас в Ожске кудесница есть, — попытался возразить Ратьша. — Она-то побыстрее его на ноги поставит, чем…
— Так она его как раз и пользует, — быстро выставил железный аргумент Хвощ.
— Так Доброгнева у вас? — удивился Ратьша.
— А то как же, — подтвердил Хвощ. — И духовник княжий отец Николай тоже у нас пребывает. Сами видите теперь, что Глеб своему родному брату ни в чем не отказывает, а держит его в бережении великом и не выпускает только ради его же блага, — тут он, заговорщически подмигнув и склонившись поближе к Ратьше, шепнул, будто от себя: — Еще скажу, что главная причина задержания князя вашего самая что ни на есть добрая. Не желает Глеб Владимирович отпускать его без замирья вечного. Хочет, дабы родной брат не врагом, а другом из Рязани выехал, — и, распрямившись, как бы официально добавил: — Но и болезнь у него впрямь открылась — в моей речи лжи не было.
Ратьша заколебался. Данило Кобякович с облегчением вздохнул. Словам посла был смысл верить, но гигант викинг, пристально глядя на Хвоща, предложил:
— О болезни княжьей пусть сама девка нам расскажет. Что да как, да так ли она опасна, что князь и выехать не может, да сколько длиться будет.
— Я сообщу князю о вашей просьбе, — уклончиво ответил Хвощ.
Подозрения с новой силой зашевелились в Ратьше.
— Да не просьба это будет, а повеление! — загремел он.
— Повеление князю Глебу? — усмехнулся Хвощ.
Данило Кобякович тронул тысяцкого за плечо, успокаивая, и уточнил как бы от имени всех троих:
— Пожелание такое у нас всех троих. Да еще пусть и духовник его с нею вместе прибудет. Как его — отец Николай?
— Он у одра княжеского неотлучно сидит, — возразил Хвощ.
— А мне помолиться нужда появилась великая, — не уступал половец. — Вот он как раз…
— Чтобы молиться, священник не нужен, — саркастически усмехнулся Хвощ. — Молитва из твоих уст должна идти, Данило Кобякович.
Хан смолк, нахмурив брови, и принялся срочно размышлять: а зачем тогда вообще сдался священник, если молитву христианин без его помощи произносит? То ли дело шаман — один за всех отдувается. А тут выходит, каждый сам за себя?
Но тут пришел на выручку Ратьша:
— Данило Кобякович, хоть нашей речью и чисто владеет, но тут спутал малость. Он хотел сказать про молебен, который отец Николай во здравие князя Константина отслужит, а мы все подхватим. Сообща оно, глядишь, до Бога быстрее долетит, потому как силы в молитве такой побольше будет.
— Мыслю я, что для цели всеблагой князь Глеб с охотой пришлет вам священника, возможно, даже самого епископа Арсения, — кивнул согласно Хвощ.
Ратьша удовлетворенно крякнул, но Эйнар тут же вежливо уточнил:
— Нам не надо епископа. Нам нужен отец Николай.
— Да такой молебен любой отслужить может, — Досадливо махнул рукой Хвощ, но, чувствуя, что дотошный викинг вряд ли отвяжется, попытался еще раз вильнуть для пущего правдоподобия. — Кто посвободнее будет от служб церковных, того и пришлем. Можно и Николая. Почему же нет. Словом, исполним мы, — и тут же заторопился, зачастил: — Конечно, это дело богоугодное. К тому же такой молебен во здравие непременно князю Константину поможет. Тут верно было говорено — общая молитва сильнее во сто крат и до Бога быстрее долетит. А уж коли она от души возносится…
— И ежели ее отец Николай честь будет, — добавил негромко Эйнар.
— Да он их неотступно у одра болящего читает, — снова вильнул лисьим хвостом Хвощ и изумленно развел руками. — Уж и заменить его хотели сколько раз — мол, отдохни малость от трудов всенощных, а он ни в какую, все…
— А завтра с нами на молитву встанет, — вновь негромко, но твердо произнес викинг. — Оно, глядишь, и ему веселее от одного вида нашего станет.
— В чем же тут веселье? — не понял Хвощ. — Молебен — дело серьезное, тут радость на ликах без надобности.
— А увидит, сколько у князя Константина доброхотов, готовых от всего сердца во здравие его помолиться, и возрадуется его душа, силы новые объявятся, — пояснил ярл.
— Ну, нечего тут из пустого в порожнее переливать, — хлопнул здоровой рукой себя по колену Ратьша и подытожил: — Завтра отца Николая и лекарку нам сюда приведешь, тогда и далее речи вести можно. Ныне уже время позднее, добрым людям отдыхать надо, — с трудом поднимаясь на ноги, тысяцкий добавил: — Прямо на зорьке утренней ожидать их будем. А покамест спите спокойно. Я вас тревожить не буду, — и криво усмехнулся. — Чай, не Иуда — в спину не бью.