ме их в состав Германской епархии. В августе 1943 г. в епархиальном журнале сообщалось о созданном в Мангейме приходе Св. кн. Александра Невского, первое богослужение в котором состоялось 18 июля. Там служил свящ. Александр Попов[552]. А в дальнейшем, как только появились хоть какие-то полулегальные возможности, неудержимым потоком, одна за другой стали создаваться временные церкви в лагерях восточных рабочих.
Серьезным препятствием для развития церковной жизни, помимо противодействия властей, являлись ожесточенные бомбардировки, которым подвергалось большинство городов Германии. В октябре 1943 г. была разрушена недавно созданная церковь в Мангейме; 28 ноября сгорела квартира со всем архивом архим. Иоанна, а 24 ноября уже третья по счету квартира еп. Филиппа в Берлине; 13 сентября 1944 г. бомба почти полностью уничтожила храм Св. Николая в Штутгарте, так что остались лишь стены; в ноябре 1944 г. погибла церковь в Людвигсхафене; 13 февраля 1945 г. очень сильно пострадал старинный храм в Дрездене и т. д.[553] Обстановка того времени и чувства, возникавшие у верующих в связи с бомбардировками, хорошо переданы в воспоминаниях о. Иоанна (Шаховского): «Вокруг храма дома и улицы лежали в развалинах… Сопастыри мои проявляли большое самоотвержение среди агонизирующего города. Приходилось утешать и укреплять многих, всех. Служение мирян и мирянок, сестер Сестричества было беспримерным в эти годы. Церковь стала не духовным только, но и фактическим центром жизни всех. И принадлежать к ней хотели все — ворота ее открывались уже настежь в иной мир… Общая исповедь (кроме личной, когда это было нужно и возможно) стала не только правилом, но и необходимостью. Всем надлежало быть все время готовыми. И люди готовились. Падающие на нас бомбы я советовал воспринимать как явление самих апостолов и пророков»[554]. Существует много свидетельств, что службы в берлинских православных храмах не прекращались даже во время самых жестоких бомбардировок.
Но, несмотря на все препятствия, в феврале 1945 г. число приходов и мест, где постоянно совершались богослужения, только на территории довоенной Германии доходило до 80[555]. Если же учитывать заметное увеличение православных приходов в Венгрии, Словакии, Австрии и Западной Польше, то общее количество общин, входивших в период войны в Германскую епархию, по подсчетам автора, составляло примерно 165. Ее священники и миряне, оказавшись в условиях нацистской тоталитарной системы, искали Бога и свободу. Для подавляющего большинства духовенства и руководства епархии был характерен пастырский подход, делающий невозможным их использование нацистскими ведомствами. Попытки изолировать русских священнослужителей-эмигрантов от их соотечественников на оккупированной территории СССР, попавших в плен и угнанных на работы в рейх, зачастую заканчивались неудачей.
4Духовное окормление восточных рабочих и советских военнопленных
Среди новых задач, вставших перед Германской епархией РПЦЗ после вторжения вермахта в СССР, одной из важнейших было духовное окормление и оказание разнообразной помощи людям из СССР, попавшим в качестве военнопленных или принудительно угнанных на работы в Германию. Необходимость такой деятельности становится очевидной, если принимать во внимание, что, по немецким данным, за весь период войны в плен попало 5754 тыс. советских военнопленных, из которых к 1 мая 1944 г. умерло 3222 тыс. Кроме того, в Третий рейх с территории СССР было завезено около 5 млн. так называемых остарбайтеров (восточных рабочих), и, таким образом, к 1944 г. число граждан Советского Союза на немецкой земле составляло почти 7 млн.[556]Их стремление к вере оказалось очень сильным, что было неожиданностью не только для нацистских ведомств, но и для части русского эмигрантского духовенства. Однако последнее сразу же восприняло боль и страдания соотечественников как свои.
Согласно свидетельству одного из очевидцев, эта проблема «подняла на ноги всю эмиграцию. Вопрос о помощи военнопленным стал в эмигрантской среде самым животрепещущим вопросом; священники с амвона призывали свои паствы к оказанию помощи братьям, погибающим в неволе, а общественные деятели создавали комитеты по сбору пожертвований и продолжали это дело до самого конца войны… у лагерей военнопленных целыми днями маячили мужчины и женщины, пытаясь улучить момент, чтобы передать пленным принесенное»[557].
Изначально наиболее остро встал вопрос о душепопечении военнопленных, так как массовый ввоз в Германию остарбайтеров произошел только в 1942 г. Архиепископ Серафим (Ляде) в первые же недели войны оценил важность этой задачи. Уже 21 июля 1941 г. он отправил письмо в отдел военнопленных Верховного командования вермахта (ОКВ) с просьбой разрешить «организовать православное душепопечение пленных красноармейцев» и «посылать священников с целью совершения богослужений в лагере военнопленных». В тот момент архиепископ полагал, что речь идет главным образом о людях, которые в большей или меньшей степени отравлены большевизмом, и поэтому надо будет серьезно бороться за их души. Но одновременно он подчеркивал: «Я убежден, что среди пленных найдется немало тех, кто религиозно настроен и является убежденным приверженцем Православной Церкви — веры своих отцов и поэтому пожелает душепопечительного окормления»[558].
22 июля архиепископ также переслал свое письмо в Министерство церковных дел с просьбой поддержать его. Из многих документов известно, что референт Министерства по делам иностранных Церквей В. Гаугг положительно относился к православию и лично к митр. Серафиму. Не был он и противником посещения православными священниками лагерей военнопленных. Поэтому РКМ 13 августа написало ОКВ, что ему представляется целесообразным воспользоваться советом архиепископа, который уже известен по другим случаям душепопечения православных военнопленных [возможно, сербов][559].
И все же поддержка маловлиятельного РКМ не помогла. Нацистское руководство придерживалось совсем другой генеральной линии, которая предусматривала в конечном итоге недопущение распространения христианства среди населения оккупированных территорий СССР, в том числе среди военнопленных. Поэтому в оперативном приказе РСХА от 16 августа 1941 г., подписанном Гейдрихом и составленном на основе личных директив Гитлера, говорилось: «Религиозную опеку военнопленных не следует особо стимулировать или поддерживать. Там, где среди военнопленных имеются священнослужители, последние могут, если это отвечает желанию самих советских, осуществлять религиозную деятельность. Привлечение священников из Генерал-губернаторства или с территории Рейха для религиозной опеки советско-русских военнопленных исключается»[560]. Фактически этот приказ был близок к полному запрету, так как священники среди военнопленных, естественно, являлись редчайшим исключением, а какое-либо участие зарубежного духовенства категорически исключалось.
ОКВ практически весь период войны стремилось соблюдать процитированный пункт указа, почти дословно приведя его в служебной записке от 1 октября 1942 г. Поэтому оно ответило РКМ 20 августа 1941 г., что предложению Берлинского архиепископа «нельзя пойти навстречу»[561]. Повторное ходатайство постигла та же участь.
Однако в первые месяцы войны указанные директивы РСХА и ОКВ выполнялись плохо. Точно так же, как некоторые военнослужащие вермахта, несмотря на строгий запрет, вплоть до весны 1942 г. помогали открытию храмов и посещали православные богослужения, отдельные коменданты лагерей позволяли священникам окормлять военнопленных и иногда даже сами проявляли инициативу в этом вопросе. Например, 12 ноября 1941 г. архиеп. Серафим переслал РКМ сообщение священника В. Жиромского из Восточной Пруссии, в котором говорилось, что в начале июля комендант города Судауен предложил о. Владимиру заняться душепопечительной деятельностью у военнопленных. После согласования с комендантом лагеря 14 сентября состоялось первое богослужение на плацу с участием 750 советских офицеров, на втором, 12 октября, присутствовало уже 1500 человек. Третье же богослужение, 26 октября, из-за холодной погоды вообще проходило в русской церкви Судауена, причем пел хор из 50 военнопленных, знавший почти все церковные песнопения. Многие офицеры просили священника приходить в бараки с религиозными беседами, заявляя: «Мы были всегда верующей армией Христа и Христа не забыли». Но проповеди и частные беседы о. Владимиру не разрешали, и он писал о необходимости назначить специального священника для душепопечения[562].
10 ноября 1941 г. начальник генеральной команды IV АК из Дрездена написал в канцелярию местной русской церкви о том, что первое богослужение, проведенное для советских военнопленных в Хайденау, показало очень большой интерес к религии, и выразил благодарность настоятелю храма о. Д. Трухманову и членам церковного хора. Протоиерею предлагалось продолжить богослужения, расходы на проведение которых будут покрыты из лагерных средств. К письму прикладывались пропуска для настоятеля и участников хора. Видимо, вскоре у о. Трухманова возникли осложнения с гестапо, но 10 декабря он сообщал митр. Серафиму, что и с этой стороны ему удалось добиться разрешения посещать военнопленных[563]. 13 декабря 1941 г. настоятель украинского прихода г. Лодзи о. И. Ткачук извещал архиепископа, что получил разрешение совершать богослужение и проводить крестины в лагере военнопленных в Эрцгаузене. В течение первых 6 месяцев войны проникать в лагеря также удавалось игумену Гермогену (Берлин), священникам И. Малиженовскому (Штутгарт) и С. Рудыку (Берлин)