потолку. Нащупав крышку, толкнул ее, уцепился за край лаза, подтянулся и одним рывком взобрался наверх.
Огонь пробился и на чердак, и дыму здесь оказалось не меньше, чем в избе.
Сорокоумов на четвереньках подобрался к чердачному окну, вдохнул воздух, бросил быстрый взгляд на двор. В свете пламени, на подступах к избе, он увидел два распластанных тела: лиц не разглядеть… Да и не важно теперь, кто это: казаки или ясашные! Несчастные кинулись тушить пожар, да были убиты. Понял Сорокоумов: попадись он в руки инородцев, и его ждет такая же участь! …
Он торопливо перебрался к задней части чердака, выбил ногой деревянную заслонку и вылез на дымящуюся тесовую крышу. Перекрестившись, прыгнул вниз. Неловко приземлился, но не чувствуя боли, тут же вскочил и, опасливо озираясь на горящую избу, побежал к ближнему лесу.
Ветер выл и стонал. Летний балаган раскачивался, словно утлая лодка на бурунах Большой реки. Ивовые сваи натужно скрипели. Казалось, зыбкое строение не выдержит бурю и вот-вот развалится. Но, непрестанно качаясь, балаган оставался невредимым. Только яростно метались языки костерка в нем, разбрасывая в разные стороны снопы искр.
Подоткнув под себя полы длинной ярко-желтой кухлянки, расшитой белыми волосами с шеи оленя и красными лоскутами кожи нерпы, над огнем склонилась шаманка Афака.
Её длинные седые пряди, заплетённые в десяток косичек, были собраны в одну толстую косу и уложены на темени в виде колпака. Волосы блестели от рыбьего жира и кишели насекомыми. Когда Афака встряхивала головой, крупные, напившиеся крови вши срывались в костёр, сгорали, потрескивая и вспыхивая искорками. Она только что проглотила несколько кусочков свежего мухомора, непривычно рано для месяца кукушки[47] выросшего в ближнем овраге, и теперь дёргалась из стороны в сторону, повторяя движения языков пламени. На тёмных сморщенных ладонях Афака перекатывала горячие, мерцающие синим угли, время от времени дула на них, словно хозяин гор – гамул в жерло вулкана, довольно жмурилась, когда всполохи на углях становились ярче. Когда же они угасали, лицо её искажала гримаса ужаса.
В эти мгновения с губ шаманки срывались резкие звуки. Она бормотала что-то непонятное. Сидящие вокруг очага тойоны затаивали дыхание и напрягали слух, пытаясь угадать, о чем духи говорят с нею.
Движения Афаки с каждым мгновением становились всё быстрее и быстрее, как будто невидимый бубен задавал ей ритм. Её широкоскулое, изрезанное оврагами морщин лицо покрылось потом. Афака резко бросила угли в огонь, воздела худые, жилистые руки к крыше и пронзительно засмеялась. Резко оборвала смех и столь же внезапно исторгла дикий вопль, напоминающий крик раненой болотной выпи. Она скрючилась, распрямилась, упала на спину, вытянулась, как струна, и задрожала всем телом. Жёлто-коричневая пена выступила на губах.
Тойоны напряжённо ждали. Неожиданно Афака заговорила, но не своим низким и скрипучим голосом, а каким-то незнакомым, молодым и звонким:
– Биллукай[48] бросил кита с горы. Далгоаси[49] дал милчен[50] людям Кутки[51]. Милчен заберет к себе милченгата![52]
Афака умолкла. В балагане воцарилась тишина. Лишь свистел ветер за тонкими стенами да скрипели опорные столбы.
Первым заговорил старейший из тойонов Ивар Азидам. Выплюнул жвачку из толчёной ивовой коры и сушеной кетовой икры и сказал:
– Братья, вы слышали слова духов?
– Да, мы слышали слова духов… Мудрые слова… Непонятные слова… – вразнобой отозвались старшины.
– Огонь сделал Огненных людей сильными, – стал толковать услышанное Ивар Азидам. – Он же заберет их силу к себе. Дым унесет Огненных людей к их повелителю. Дети Кутки станут жить, как жили их предки, которые не знали Огненных людей. Нам не нужен повелитель Огненных людей и их бог, живущий за облаком. Наши боги и наши предки живут под землей. Они смотрят на детей Кутки из подземного мира и зовут к себе… Мы пойдем к ним. Но сначала пусть Огненные люди сделаются дымом.
Многие из тойонов согласно кивали, внимая ему. Но, как только Ивар Азидам замолчал, заговорил Федька Харчин:
– Мы слышали слова духов, которые передала Афака. Люди Кутки внимают этим словам. Но твои слова, почтенный Азидам, так не похожи на те, которые ты говорил, когда Огненные люди впервые пришли к нам. Ты велел отпустить пришельцев с миром и дать им соболей больше, чем они просили. Когда твои уста говорили правду?
Ивар Азидам метнул в Харчина взгляд, острый, как костяной наконечник гарпуна, но ответил мягко, будто шкурку постелил:
– Много зим прошло с тех пор, брат. Когда Огненные люди впервые пришли на берег Большой реки, их было меньше, чем пальцев на моей руке, – он выставил вперед левую руку с загнутым большим пальцем.
– Отец рассказывал мне, как это было… – склонил голову Харчин, пряча усмешку: Азидам не показывал свою правую руку, на которой прошлый мороз отгрыз три пальца, когда старейшина пьяным заснул в сугробе.
Ивар Азидам заметил усмешку, но продолжал невозмутимо:
– Их было так мало, а говорили они так смело, требуя платить ясак своему повелителю. Они сказали, что дети Кутки живут на его земле. Мы поверили им. Только могучие и умные люди так могли заставить служить себе огонь. Они привезли нам нужные вещи: иглы, котлы, железные ножи. А соболей в наших лесах было так много, что не стоило из-за нескольких шкурок делать пришлых людей своими врагами. Я решил отпустить их. Мои люди дали им шкур, сколько они могли унести, проводили за реку и сказали больше никогда не возвращаться…
– Но они вернулись! – сказал Харчин с укором.
И тут, перебивая друг друга, заговорили остальные тойоны:
– Казаки отняли у меня дочь!
– Моя вторая жена ушла к Огненным людям и забыла про меня!
– Злой казак забрал у меня сына и сделал его рабом!
– А моего старшего проиграли в кости! Раздели, обмазали рыбьим жиром и бросили голодным псам!
– Огненные люди обманывают нас. Они берут каждый раз по два ясака! Сначала дают табак или иголку в долг, потом забирают всё, что есть. А когда нечего больше взять, бьют палками, как сивучей!
Тойоны вскочили со своих мест, размахивали руками, посылая проклятья казакам.
Их возгласы перекрыл голос Афаки.
Все мигом поутихли и обернулись к ней.
– Дети Кутки сами виноваты в своих бедах, – гневно сказала она, встав во весь рост и сверху вниз глядя на присевших тойонов. – Мужчины перестали быть мужчинами. Они стали рабами своих жен. Ради их прихотей забыли о своих предках. Перестали приносить жертвы духам. Потеряли свою силу. Женщины не любят слабых. Они выбирают новых мужей среди Огненных людей, которые сильнее детей Кутки…
Тойоны опустили глаза и закивали:
– Ты права, мудрая Афака. Мы давно не приносили жертву нашим духам…
– Наши предки жили иначе. Мы потеряли былую силу…
– Так принесите жертву и докажите вашим женам, что вы – мужчины. Пошлите гонцов к нашим сородичам. Пусть все придут к жертвенному огню! Пусть этот огонь запылает ещё до того, как новая луна родится на небе! Огонь заберёт к себе Огненных людей.
…Через половину луны к еловским ительменам присоединились крестовские, каменные и ключевские соплеменники. Военным тойоном выбрали Харчина.
На рассвете ительмены на больших долбленых лодках – батах выступили из Ключей. Продвигаясь вверх по реке Камчатке, к концу летнего месяца Аехтемскакоатч[53] подошли к Нижнему Камчатскому острогу.
Когда стемнело, Харчин направил нескольких соплеменников ко двору иеромонаха Иосифа, стоящему вне острожка, а сам с остальными воинами притаился в лесу.
Вскоре дом Иосифа заполыхал. В острожке ударили в набат. Казаки, не подозревая об опасности, выбежали из крепости без оружия и бросились тушить пожар. Тут по сигналу Харчина на них и набросились ительмены.
Забыв свой многолетний страх перед Огненными людьми, они резали, кололи, душили беззащитных казаков. Расправившись с ними, ворвались в острог и добили всех остававшихся там. Не пощадили ни жён казаков – корячек и ительменок, ни их детей. Даже ездовые собаки Огненных людей были безжалостно истреблены. Все до одной.
В центре острожка дети Кутки разожгли большой костер. В огонь побросали книги, указы, кипы собольих и лисьих шкур, найденные в ясашной избе. Здесь же сожгли тела убитых врагов. В жертву духам закопали в землю уши и губы убитых собак. До рассвета праздновали победу.
Пили огненную воду. Похвалялись друг перед другом недавними ратными подвигами.
Ближе к утру затеяли танцы. Десятки воинов встали вокруг костра и начали медленно переступать с ноги на ногу. Они подбадривали себя громкими криками и речитативом, славящим духов, давших им победу. Гремели бубны. Ноги танцующих всё сильнее ударяли о землю, вздымая пыль.
Остальные хлопали в ладоши, издавали звуки, подражающие уханью филина, крикам чаек, вою волка и рыку медведя.
Тойон Федька Харчин не пил огненную воду, не участвовал в танце. Глядя на своих веселящихся соплеменников, думал, что ждёт их завтра.
Он давно знал Огненных людей и понимал: они не простят разорения острожка, придут сюда, чтобы отомстить. Их будет много. Все будут вооружены палками, извергающими огонь, и длинными железными ножами. Против этого оружия бессильны луки и копья детей Кутки.
Неожиданно к Федьке пришла мысль, ранее не посещавшая его: «Чтобы победить врагов, нужно научиться владеть их оружием».
Федька радостно поблагодарил духов умерших предков, подсказавших ему, что делать.
Он ласково погладил ложе мушкета, лежащего у него на коленях, и, провожая взглядом дым, столбом уходящий вверх, беззвучно шевеля губами, попросил могучего духа Далгоаси открыть ему тайну извержения молний.