Альфонсо под звуки фанфар занял освободившийся трон — здесь даже те, кто горестно вздыхал, присоединились к приветствиям юному королю, против которого никто не держал зла и от которого можно было ждать так много хорошего. Чучело, брошенное на землю, было забыто, все вокруг веселились, и король Альфонсо с триумфом вернулся в Авилу.
Изабелла, находясь в алькасаре в Сеговии, узнав о такой «коронации», была опечалена.
В более организованном государстве одновременное существование двух королей потребовало бы немедленного разрешения этой проблемы: либо тот, либо другой должен быть повержен. Но уже в течение многих лет в Кастилии порядка не было.
Хаос нарастал. В состоянии беспорядка можно было жить только тогда, если это становилось привычным. Теперь, когда Альфонсо был коронован, понимая, что битва при Альмедо вовсе не была блистательной победой, мятежники лишились определённой доли своего энтузиазма. Гражданская война не возобновилась. Вместо неё разразились бесчисленные малые войны по всему королевству: сосед против соседа, крепость против крепости. Дороги стали опасными. В лесах хозяйничали банды разбойников. Крестьяне всего боялись: никто не знал, будет ли собрано то, что посеяно, и возможно ли будет сохранить собранный урожай, или его заберёт хозяин крепости, находящейся на расстоянии лье. Ходили слухи о вспышке чумы. Среди знатных грандов процветай интриги, постоянные переходы от одной враждующей стороны к другой. Страна замерла в ожидании...
В Авиле Альфонсо умолял архиепископа:
— Сир, неужели моя сестра должна навсегда остаться пленницей в Сеговии?
— Мой дорогой, — отвечал прелат, — она вовсе не пленница. Ну, не совсем пленница. Мы не можем выступать до тех пор, пока не станем сильнее.
— Я хочу немедленно повести армию в Сеговию!
— Хм-м... — отозвался Каррилло, потирая подбородок своей огромной рукой. — Я не могу сказать, что армия не пойдёт за тобой, но вы все погибнете. Сеговия неприступна.
Это была правда. Сеговия была самой мощной крепостью в Испании. Эти древние стены были воздвигнуты ещё римлянами, а во времена империи римляне строили на века.
На глазах короля Альфонсо появились слёзы гнева и досады.
Каррилло положил тяжёлую руку на его плечо:
— Не принимай этого близко к сердцу. Твоя сестра дважды, трижды в безопасности. Она, конечно, страдает от волнения и скуки, как и все женщины во время войн. Но она в полной безопасности.
— Я не разделяю благодушия вашего преподобия, — сердито ответил Альфонсо.
Каррилло разразился громким смехом.
— Тогда я должен сказать тебе следующее. Первое: если уж мы не можем взять Сеговию, то и никто не сможет, поэтому тебе не нужно бояться, что на этот город совершит набег гранд в случае каких-либо беспорядков по соседству. Второе: каким бы сильным ни был этот город, он падёт сам, как только наша партия станет достаточно сильной, чтобы внушить страх королю Генриху. Защитники сами распахнут ворота. Самый лучший способ усиления нашей партии — это причинить вред Изабелле. Испанцев очень раздражает, когда причиняют зло молодым красивым принцессам. Генрих хорошо эго знает: он постарается избежать такой грубой ошибки.
Альфонсо охватила дрожь, как будто ему стало холодно.
— Но ведь королева Хуана пыталась отравить меня!..
— Да, это так. Но поверь мне, Альфонсо, я больше знаю об этом грешном мире, чем ты, и смерть твоей сестры, которую я люблю так же сильно, как и ты, не является целью, на которую теперь направлена злая сила королевства. Её будут охранять тщательнее, чем сокровища самого Генриха, вернее, то, что от них осталось, — всем известно, что он перевёз свою казну в Сеговию для безопасности. Хотелось бы мне, чтобы эти остатки были у меня! — Добродушное настроение Каррилло сменилось мрачным. Он был слишком горд, чтобы признать, что средств у мятежников слишком мало.
— Я уважаю вашу мудрость, сир, но не могу быть спокойным, пока Изабелла находится в пределах досягаемости королевы Хуаны.
— Спокойствие, юноша: справедливость на нашей стороне, и она восторжествует с помощью молитв и денег.
Каррилло помолчал.
— Я могу получить деньги у Великого Рабби, он уже стал христианином больше чем наполовину. Я могу взять деньги у Исаака Абрабанеля, он хотя и безнадёжен в том, что касается религии, но обеспокоен возможностью гибели своих людей от чумы.
— Евреи окажут мне поддержку?
— Хорошие — да, плохие — нет. У них всё так же, как и у христиан. А почему бы и нет? Великий Рабби ненавидит Генриха за то, что тот сделал с этой страной. Абрабанеля больше интересует судьба его людей, и, если я скажу ему, что моим проповедникам позволено в своих проповедях напоминать, что евреи в действительности не занимаются отравлением колодцев и не насылают чуму, он без всякого сомнения сделает взнос в нашу пользу.
— Разве проповедники всегда говорят об этом в своих проповедях?
— Они проповедуют Евангелие. Я никогда не позволяю им вмешиваться в политику, если только в этом нет необходимости.
Альфонсо бросил взгляд на руку Каррилло, всё ещё находившуюся на перевязи.
— Я благодарю Бога, сир, за то, что вы вмешались в политику. Если евреи смогут помочь Изабелле, я буду благодарить Бога и за это.
— Ты станешь хорошим королём — мягко произнёс Каррилло. — Помни, они не все плохие люди, и никто из них не может быть настолько плох, как мавры. Иногда фанатики, такие как Торквемада, святой приор Санта Круз, который считает мои взгляды слишком либеральными, меня упрекают — называют это слабостью. Но храбрый еврейский воин является комендантом алькасара короля Генриха в Сеговии и охраняет королевские сокровища, как будто они принадлежат ему самому. А еврейский врач только что удалил катаракту, которая лишила зрения короля Хуана Арагонского. И теперь он видит, как двадцатилетний юноша. Нет-нет, у евреев есть много хорошего, они обладают большими способностями. Хотя, естественно, мы никогда не должны ослаблять наших усилий, чтобы обратить их в христианство.
Насколько простыми были уроки Торквемады по сравнению с уроками управления государством, которые нужно было изучить Альфонсо, ставшему королём.
— Я думаю, что дон Фадрик тоже поможет нам, — продолжал архиепископ. — Дон Фадрик, верховный адмирал Кастилии. Возможно, он ослабит «завязки кошелька» своего внука Фердинанда Арагонского. Ты должен получше узнать Фердинанда, Альфонсо; он управляет финансами своего отца. У принца острый ум, на его плечах голова государственного мужа! Но он скуп! Во славу Божью! Как он скуп!.. Луи Французский — просто мот по сравнению с наследным принцем Арагона!
Архиепископ анализировал возможные новые доходы так же спокойно, как расставлял войска в битве.
— И тогда я поведу армию в Сеговию?
— Обещаю. И я буду вместе с тобой.
— Как скоро это случится?
— Я в таком же нетерпении, как и ты. Но нужно ещё немного подождать, мой мальчик...
Королева Хуана обладала острым чувством самосохранения. Она умела предвидеть перемены политических ветров. Сейчас она ощутила прямую угрозу для себя. Поэтому она была вежлива, едва ли не почтительна по отношению к своей заложнице и к её любимой подруге Беатрис. Им определили самые лучшие апартаменты в старой крепости. Группа высокорожденных фрейлин должна была им прислуживать. Никогда прежде Изабелла не жила в такой роскоши. Однако выходить за пределы крепостных стен было запрещено.
...— В беспокойные времена, — сказала королева Хуана, пожимая своими красивыми плечами, — что могут сделать женщины? Король никогда не простит мне, если я разрешу его сводной сестре уехать, когда дороги стали так опасны.
— Король скоро сделает все дороги безопасными ради своей сестры, — насмешливо ответила Беатрис.
Хуана покраснела от злости.
— Ты прекрасно знаешь, какого короля я имею в визу.
Изабелла улыбнулась, слушая этот диалог...
Летние дни были длинными и жаркими, ночи гнетущими и шумными, полными возгласов стражников и солдатских шагов по гранитному полу. Изабелле, которая редко пила вино, казалось, что вода из крепостного источника была горькой; она тоскливо смотрела на мощный древнеримский акведук, который снабжал остальной город прозрачной водой прямо с гор Сьерра-Фуэнфиа на юге. Горы казались близкими и безупречно чистыми. Часто приезжали и уезжали герольды, все они носили ливреи короля Генриха. Хуана говорила, что они не привозили никаких политических новостей, и, так как её отношение к пленницам не менялось, Изабелла была склонна ей верить. По-видимому, неопределённое положение сохранялось. Лето шло к концу, и голубовато-зелёный цвет гор Гуадаррама сменился на свинцовый: период роста заканчивался, и зелень умирала.
Беатрис часто беспокойными шагами мерила зубчатую стену крепости, бросая уничтожающие взгляды на стражу, которая отказывалась отвечать на любые вопросы, хотя всегда с уважением приветствовала её. После того как она проходила, солдаты хмыкали, подмигивали друг другу, подталкивая друг друга локтями в бок. «Разве ты не отдал бы свой дневной заработок за одну только ночь с ней?» — «Годовую плату!» — «Ты не смог бы протянуть целый год!» — «Кому удастся выдержать целую ночь с пантерой?» — «Но зато какую ночь!» Стража тоже скучала и ничего не знала о том, что делается в мире.
В один особенно душный день Беатрис решилась пренебречь единственным ограничением, которое установила королева Хуана на их передвижения в крепости. Она остановилась у дверей квадратной главной башни и вошла внутрь. Башня была самым высоким и крепким сооружением крепости: массивная, кирпичной кладки, по сути — крепость внутри крепости. Вся остальная часть крепости могла быть захвачена, но если защищавшиеся удерживали в руках главную башню, то надежда оставалась.
Беатрис не могла войти в запретную дверь без сопротивления. Стражник-ветеран с лицом, покрытым шрамами, взглянул на неё, пользуясь преимущ