еством своего роста, — он был на целую голову выше — и произнёс:
— Вы не можете войти сюда, юная госпожа.
У него перехватило дыхание от тех слов, которые в ответ Беатрис произнесла ясным чистым девическим голосом. Она с силой отпихнула его в сторону, так что доспехи зазвенели, ударившись о каменную стену, и вихрем пробежала мимо.
— Клянусь пятью священными ранами Господа! — воскликнул солдат. — Никогда прежде я не слышал, чтобы женщина произносила такие слова! — Он вглядывался в темноту внутри главной башни, но Беатрис уже исчезла. Ну что ж, пусть, ей будет хуже.
Он улыбнулся. В эту часть алькасара женщины редко заходили, и появление Беатрис внесло разнообразие в монотонное несение службы. Солдат не беспокоился: внутри башни находилась ещё стража, тем более что одинокая девушка, каким бы острым ни был её язычок и сильной рука, едва ли могла представлять собой угрозу для королевских сокровищ.
Беатрис пересекла тёмный зал, юбки её шуршали от быстрых шагов. Она миновала несколько тяжёлых дубовых дверей, крепко запертых на замок. Позади, как вход в туннель, ярко освещённая дверь становилась всё меньше и меньше. Казалось, она попала в подземную темницу. Беатрис почувствовала себя неуютно, ей захотелось очутиться на солнце; но она не повернула назад. Приблизившись к крутой лестнице в конце коридора, она подобрала юбки и стала поспешно взбираться наверх. Лестница была длинной и без перил. Беатрис поднималась по ней, придерживаясь за стену.
Внезапно лестница кончилась как раз под крышей башни. Здесь уже было не так мрачно, в огромной комнате было много окон, хотя и узких, забранных решётками, но всё же пропускающих свет. Вокруг — оружие, доспехи, груды пушечных ядер из камня и металла. Пол был покрыт толстыми мавританскими коврами, на стенах висели картины, в канделябрах стояли восковые свечи. В углу находилась медная жаровня, в которой зимой жгли уголь, чтобы обогреть комнату. У одной из стен стояли кровать и маленький обеденный стол, как раз на одного человека. Кровать была простой и прочной, такими кроватями пользовались солдаты в военном лагере. В противоположность этому столовый прибор был роскошен: серебряная тарелка, серебряный кубок, хрустальный графин, серебряная ложка. Рядом с ложкой лежала одна из тех странных штук, называемых вилками, которыми начали пользоваться утончённые люди, чтобы подносить пищу ко рту, вместо того чтобы пользоваться пальцами, как это делали все остальные. Говорили, что этот обычай, как и многие другие не менее странные, зародился в Италии. Большинство испанцев считало, что, должно быть, у итальянцев слишком грязные руки, если они опасаются трогать ими пищу. Беатрис никогда прежде не видела вилок, хотя и слышала об их существовании.
Внезапно мужской голос вкрадчиво произнёс:
— Какому счастливому повороту судьбы я обязан честью принимать у себя сеньориту де Бобадилла? Мне не сообщили, что королева Хуана изменила свой приказ.
Беатрис мгновенно повернулась, юбки её взлетели, как у танцовщицы, коснувшись обтянутых бархатом ног мужчины, стоявшего совсем рядом.
— Я думала, что я здесь одна, — выдохнула Беатрис.
— И я думал, что я здесь один, — отозвался мужчина, кланяясь, впрочем, не слишком низко. — Как приятно обнаружить, что между нами есть что-то общее. То есть что мы оба ошибались. — Мужчина был высок и смугл, с лицом учёного, которое странным образом противоречило его крупным солдатским рукам, В свою очередь, руки солдата были чистыми, как у монаха, правая была даже чуть испачкана чернилами.
Беатрис сделала реверанс и улыбнулась:
— Похоже, что вы знаете меня, сеньор, но я не имею чести знать вас, хотя я думала, что видела всех мужчин в крепости.
— Я — Андрес де Кабрера, — представился незнакомец.
— Комендант алькасара?
— Полностью к вашим услугам, сеньорита де Бобадилла.
— Но... я считала, что комендант болен, так как никогда не видела его за столом в обеденном зале.
Де Кабрера молча смотрел на неё. Может, он женоненавистник и ненавидит это нашествие королев, инфант и фрейлин в свой замок. Хотя он не был похож на женоненавистника, Беатрис казалось, что он разглядывает её с особым вниманием. Она опустила глаза: какое-то непривычное смущение охватило её.
— Я совершенно здоров, сеньорита.
— Я думала, что вы гораздо старше, — произнесла Беатрис. — Мой отец — комендант алькасара в Аревало.
— Да, я знаю. Дон Педро де Бобадилла счастлив и в выполнении своего долга, и в том, что имеет такую дочь.
— Крепость дона Андреса де Кабреры гораздо привлекательнее, и дочь дона Андреса, если она у него есть, должно быть, тоже.
— Об этом я узнаю только тогда, когда у меня появится дочь, сеньора, а её у меня не будет до тех пор, пока я не женюсь. — Он слегка улыбнулся. — Очень приятно отвечать на ваши вопросы обо мне.
Беатрис покраснела.
— Я не хотела интересоваться вашими личными делами, у меня вовсе не было такого намерения. Вы позволите мне уйти?
— Королева рассердится: вы не должны были приходить сюда. Старый Санчес, что стоит у двери, — сплетник, он всем расскажет, как девушке удалось одержать над ним победу, сначала с помощью слов, а затем и путём прямого нападения, в результате чего он оказался прижатым к стене.
Краска на щеках Беатрис выступила сильнее.
— Вы слышали, что я говорила?
— Увы, — улыбнулся комендант, — я всё слышал и видел, сеньорита.
— Он так сильно рассердил меня! Мне ужасно стыдно. Но как вам удалось это услышать?
— Идите сюда, я покажу вам.
Они прошли в угол комнаты: пол здесь был сделан таким образом, что располагался прямо над внешней стеной башни, люк в полу был открыт. Беатрис были знакомы обычные навесные бойницы в крепостях, которые давали возможность защитникам лить кипящее масло и расплавленный свинец на головы нападающих; но она никогда не видела такого большого отверстия, как это.
— Этот люк как раз над главными воротами башни, поэтому он так велик, — объяснил де Кабрера. — Я часто открываю его, чтобы подышать свежим воздухом, и случилось так, что я видел, как вы вошли в башню.
— Вы всегда здесь живете?
— Я имел честь уступить мои комнаты инфанте и вам.
Беатрис подошла к зияющему отверстию и наклонилась над ним.
Де Кабрера схватил её за руку.
— Осторожнее! — Он произнёс эти слова резко, будто обращаясь к непослушному ребёнку.
Беатрис позволила отвести себя в сторону.
— Я очень боюсь высоты, — призналась она, — но мне хотелось посмотреть.
— Я лучше закрою это отверстие, — сказал он. — Если с вами что-то случится, то мне лучше будет броситься вниз вслед за вами.
Над любым другим мужчиной Беатрис бы просто посмеялась: «Разве вам не всё равно, упаду я или нет?» Но у неё почему-то не было желания дразнить коменданта, лицо которого было мрачным и решительным.
— Я не понимаю, дон Андрес.
— Если король Альфонсо выиграет войну, он повесит меня за то, что я не уследил за лучшей подругой его сестры. Если победит король Генрих, то он повесит меня за то, что я позволил вражескому шпиону побывать в его сокровищнице. Вот так обстоят дела, сеньорита. Ваше присутствие здесь чревато неприятностями, хотя я и не хотел бы, чтобы вы уходили.
— Я уйду сейчас же, дон Андрес.
— Я уже закрыл люк, не так ли? Разве вам так уж необходимо идти?
— Я вообще не должна была сюда приходить. Я знала о приказе королевы Хуаны, но была сердита на весь мир: мне до смерти надоело быть пленницей.
— Я благодарю Бога за то, что вы пришли.
— Тем не менее я опоздаю к обеду, если ещё задержусь.
Он промолчал.
— Почему комендант крепости никогда не обедает вместе с королевой, дон Андрес?
Де Кабрера задумался.
— Позвольте мне показать вам портрет моего отца, сеньорита. — Он подвёл её к одному из портретов, висевших на грубой каменной стене комнаты.
Портрет изображал престарелого гранда Кастилии, на шее которого висела министерская цепь, с длинной неухоженной бородой патриарха времён Старого Завета. Его плечи были укутаны мантией с длинной голубой бахромой, какие носили евреи на молитве с незапамятных времён.
— Он был министром финансов покойного короля, — сказал де Кабрера. — И умер ещё до моего рождения. Моя мать, христианка, вырастила и воспитала меня в истинной вере. Но королева Хуана утверждает, что я еврей и что она не сядет за один стол с евреем.
Беатрис была озадачена. Ведь у любого гранда, даже у маркиза Виллены, есть хоть капля еврейской крови — достаточно покопаться в его родословной.
Дон Андрес продолжал:
— Я считаю, что в жилах наших знатных семейств течёт много крови евреев, особенно на юге. Было бы странно, если бы её не было после семи веков пребывания евреев в Испании. Что же касается меня, то, вероятно, моя христианская вера простирается не так далеко в прошлое, как хотелось бы королеве.
Этого было достаточно, чтобы успокоить Беатрис де Бобадиллу; и она подтвердила это со своей обычной прямотой. От благодарности щёки дона Андреса порозовели. Он взял Беатрис за руку и почтительно поцеловал.
— Моя сеньорита, я целую ваши руки...
Она не стала отнимать руки, хотя этот поцелуй был далёк от обычного лёгкого прикосновения губ, продиктованного простой вежливостью.
— А если бы я не контролировал себя, — добавил он с улыбкой, — я расцеловал бы и ваши ноги, воплотив в действительность слова: целую ваши руки и ножки.
Беатрис никогда не думала, что кто-нибудь и в самом деле так делает.
— Это устаревшее и довольно глупое выражение, — ответила она. — Но очень приятно его слышать.
— Когда-то эти слова отражали реальные действия, сеньорита. Это выражение ведёт своё происхождение от мавров: рабы у мавров всё ещё целуют руки и ноги своего хозяина.
— Я знаю, что не слишком образованна, сеньор комендант, — Беатрис коснулась чернильного пятна на его руке. С помощью этого лёгкого жеста ей удалось освободить свои руки: Андрес де Кабрера, по-видимому, собирался держать их всё время.