Эх, сейчас мне бы горячую грелку на живот, да полежать, поспать. Да выпить антибиотик – я бы вылечилась. А так, боюсь, перейдёт в хронический и всё, мне капут.
Я опять сходила и дёрнула рычаг.
Улыбнулась одобрительно – время увеличилось почти до четырех минут.
Четыре минуты – это лучше, чем одна!
Я довольно рассмеялась. Как мало надо человеку для счастья.
В тетради не писала, но для себя решила – нужно откладывать еду на чёрный день. Насушить сухарей, может, ещё что-нибудь придумаю.
Очень хотелось спать. Но я себе не позволяла. Боялась. Ходила постоянно умывалась, чтобы взбодриться. Надо держать себя в руках, сейчас самый сложный период, который усугублялся моим отравлением и общей слабостью, если смогу преодолеть – выживу, а если нет – то и думать не хочется, что дальше будет.
Но я выживу! Хотя бы ради того, чтобы отомстить Щукарю и Фавну.
Кстати, кроме этих двух уродов могут быть ещё и другие.
И как мне быть?
Я задумалась. Наверное, буду поступать вот таким образом: во-первых, с собой нужно брать одеяло или что-то подобное, чтобы, в случае опасности – успеть быстро заткнуть щель. Во-вторых, нужно давать вещи только в ответ, на обмен. Щукарь же меня не только попытался убить, он меня ещё и обворовал. Забрал золото, три пары носков, сухари. При воспоминании о сухарях мой желудок жалобно квакнул.
В ответ я сходила дёрнула рычаг и попила воды.
Мой крест уже прогрелся достаточно для того, чтобы можно было раздеться. Нет, ещё было не так жарко, как до стыковки со Щукарем, но и не так холодно, как тогда, когда я пришла в сознание в темноте.
Время у меня есть – почти четыре минуты. Поэтому я сходила к своему «складу», вытащила мыло. Сменной чистой одежды у меня не было. Я поступила просто – взяла кусок ткани, которую я планировала пустить на запасную простыню, аккуратно разрезала по центру, примерно сантиметров пятнадцать. Получилось подобие пончо.
Вот и отлично. Похожу пока так.
Затем я сходила опять дёрнула за рычаг и пошла отмываться.
Я была очень грязная, прямо очень. И я, и моя одежда.
Поэтому я намылилась, тёрла себя кусочком плотной тряпочки, которая заменяла мне мочалку, намылила волосы. Сбегала дёрнула рычаг. Вернулась, ополоснулась.
Всю одежду я замочила в мыльной воде.
Мда, эта ситуация нанесла ещё и урон моему мыльному запасу. Мыло я старалась расходовать экономно. Но сейчас не до экономии…
Я таки преодолела этот ужасный период. И вышла на дёрганье рычага в промежутке полтора часа! А это уже кое-что! А это значит, что я могла понемногу спать. И я спала. Весь мой день строился по примитивному графику: сплю – бегу дёргаю рычаг – сплю – рычаг… и так до бесконечности.
Боли в мочевом я купировала анальгином. Посчитала, что сейчас именно такой момент, когда надо лечиться, а не экономить. И я лечилась, как могла. Ходила, обмотанная ниже талии одеялом. На ноги натянула тёплые носки (хорошо, что я впопыхах просто за них забыла и не отдала ещё и эти Щукарю).
И вот долгожданный момент наступил – раздался такой знакомый, такой желанный щелчок и кормильня порадовала меня едой.
Как же бережно я несла свою богатство, свою ценность, к топчану. Как же я радовалась и предвкушала!
Сегодня мне дали тарелку из теста с супом. Густой, пахучий, гороховый, с миниатюрными волоконцами мяса и перца. А ещё дали кусочек какой-то то ли лепёшки, то ли оладьи. Она была размером с мою ладонь, если без пальцев. Тесто пористое, жирное.
Лепёшку я отложила. Сейчас нельзя объедаться. Два дня голодовки и перед этим такой удар на все органы. Нужно поберечься. Я бы и от суповой «тарелки» кусок отложила. Но от жидкости лепёшка размокнет, придётся её съесть.
Это я так говорю «придётся», на самом деле я аж пищала, так хотела сесть и сожрать всё за две секунды, проглотить не жуя.
Но я себе этого не позволила. Села перед тарелкой с супом, аккуратно отломила с краю тесто. Получилась ложка. Зачерпывая по чуть-чуть, я принялась неторопливо наслаждаться каждой крошкой. К сожалению еда быстро закончилась. Я с вожделением посмотрела на оладью. Но нет, не сейчас.
Я решительно встала и отошла подальше от топчана. Сейчас я должна заняться чем-то, что отвлечет меня от мыслей о еде.
И я знала, чем.
Конечно, первое что мне нужно было и то срочно – это отмыть пол. Там, где я упала, где мне было плохо – ох, там было что отмывать. Я туда старалась сейчас вообще не ходить.
Но нет, я сперва постираю одежду, и уже этой мыльной водой начну мыть. И это не потому, что я экономлю мыло, у меня ещё не прошла слабость, я была больна, и больна серьёзно. Если говорить честно – я была очень больна. Поэтому в приоритете – беречь силы. Отмою всё позже.
Я взялась вязать носки, но руки были ещё слабыми, нет, это не работа, а издевательство – петли получались кривыми, постоянно запутывались. Поэтому вязание я отложила. Читать тоже не могла – мысли хоть и были ясные, но надолго концентрироваться на чём-то я тоже не могла.
И я даже понимала почему. У меня был слишком сильный эмоциональный шок от того, как поступил со мной Щукарь. Человек, которому я ничего вообще не сделала, которого видела впервые. Причем меня коробило даже не то, что он пытался меня убить, а то, что он хладнокровно обворовал меня. Знал же, что я новичок, и все равно позарился на мои скудные запасы.
Я могу оправдать мародёрство на войне, когда победитель забирает оружие и ценности с трупа побеждённого. Это – законная добыча. Но Щукарь мародерствовал, до того, как стал убивать меня. Сволочь.
Я медленно подошла к моим богатствам. Точнее к остаткам. Взяла тетрадку, где было написано что-то на луковианском. Аккуратно вырвала из середины один двойной лист. Он был исписан мелким почерком, но чернила выцвели. Я нарисовала на листе жирной линией несколько мишеней. Лист прикрепила напротив топчана.
Села на топчан. Швырнула в центр мишени нож.
Нож удалился о стену, гораздо ниже листка, и, звякнув, отскочил в сторону.
Со вздохом я пошла поднимать нож. Мда, работы предстояло много.
Мысль о мести придавала мне сил. Злость – вот что держало меня. Когда я выруливала с четырех минут дёргания рычага – только мысль о том, как я буду убивать Щукаря и Фавна, поддерживали меня. По сути эти эмоции оказались для меня тем якорем, за который я уцепилась и не позволила себе сложить лапки и умереть.
Прошло несколько дней, я вышла на чуть больший промежуток между дёрганьем рычагов, сейчас мне стал доступен и второй рычаг. Моя келья вновь стала лететь. Думаю, уже скоро у меня будут стыковки с другими узниками.
Честно говоря, я теперь не испытывала совершенно никакого азарта от стыковок. Даже более того, мне больше ни с кем не хотелось общаться. Эти люди, они были гнилыми внутри. И они вполне заслужили свою участь – жить сорок лет в кресте, бегая, как белка в колесе, между дёрганьем рычагов. Скотское существование.
А я? Получается, что и я такая же гнилая внутри и тоже заслужила всё это?
Может быть.
Но зато я не обворовываю последние сухари у наивных новичков и не убиваю их ядом.
Не убиваю? Кроме Щукаря и Фавна, пожалуй. Их я приговорила.
Осталось только найти способ.
Я метнула нож в листочек – он опять упал, ударившись о стену, но теперь он уже ударился почти рядом с нарисованной мною мишенью.
Ничего, ничего, вода камень точит.
Я миллион раз, миллиард брошу этот нож, но рано или поздно я таки попаду в центр. Я представила, что это глаз Щукаря и запулила в листок – и попала в самый центр!
Бинго!
Стыковка произошла внезапно, когда я спала. Я подскочила, торопливо натянула на себя одежду (я благополучно всё отстирала, зашила, так что вид у меня был вполне приличный) и, схватив носки, пошла к окну.
Да, я теперь не неслась с нетерпением, сейчас я шла с опаской, гадая, кто это там может быть.
Мне повезло. С той стороны оказалась толстая луковианка. Она активно жестикулировала. Что она от меня хотела – я там и не поняла. Показала ей носки – она не захотела. И от небольшой полоски кружева, которое я умудрилась связать почти что на пальцах – тоже отказалась. Так ни к чему и не договорившись, мы расстались.
Ну ничего страшного. Нейтральная стыковка. Зато живого человека хоть увидела. Точнее луковианку. Я до сих пор так и не решила для себя – луковианцы это люди или нет?
Прошло ещё несколько дней. Я начала поправляться, хлопотала по своим домашним делам, пыталась читать криптографию, много тренировалась. У меня уже почти прошли головокружение и тошнота. Головные боли и боли в мочевом остались, как и кашель. Кашель стал докучать особенно сильно.
Я таки тогда здорово простудилась, пролежав столько времени на холодном каменном полу.
Теперь из каждой кормёжки я откладывала немного еды и сушила. В основном это были лепёшки, какие-то оладьи или что-то наподобие лаваша. Я мелко их резала и сушила на куске чистой ткани. Сушилку я сделала очень остроумно – в стенах кое-где были набиты типа гвозди или штыри, но немного закрученные неровными петельками. Я протянула над головой две веревки, на которых закрепила кусок ткани. И вот на этой ткани я и сушила сухари. Печки-то не было, приходилось сушить на тёплом воздухе. Пока получилось мало. Ну так, чтобы сесть и за раз хорошо покушать. Ну или два раза, но понемногу.
Но я не расстраивалась – времени у меня полно, так что насушу ещё. Тем более, я уже научена горьким опытом, поэтому каждый раз к окну стыковки я подходила с большой осторожностью и с одеялом.
Следующая стыковка произошла утром, я только-только успела дёрнуть за рычаг, умыться и привести себя в порядок. Наскоро одевшись, подошла к «окну». В этот раз оказался какой-то печальный старичок с нечёсаной бородой. Представился Акимычем.
– Мария, что вяжет носки – ты? – строго спросил он.
– Я, – ответила я, не зная, радоваться или огорчаться от такой популярности.
– Носки есть? – опять также кратко спро