Матвей же, движимый чувством голода и, не ожидая второго приглашения, быстро сел за стол и взялся за вилку. Гюльчатай села напротив и, подперев щеку рукой, молча наблюдала за ним. Утолив первый голод, он оторвался от еды и с благодарностью посмотрел на эту старую женщину.
В очередной раз утонув и вынырнув из омута ее мудрых глаз, он задумался. Кого в нем видит она, усталая и много повидавшая на своем веку женщина? Появившийся как снег на голову, в драной одежде, избитый и испуганный мальчик. Может, он напомнил ей сына, ушедшего из далеких заснеженных гор и потерявшегося в этом смутном и пугающем мире? Может, ее материнское сердце, заботясь о страннике, пыталось передать эту частичку тепла в надежде, что кто-нибудь пожалеет ее сына?
Он отложил вилку и смущенно положил руку на ее морщинистую кисть. Гюльчатай едва заметно улыбнулась — морщины веером разбежались от ее глаз. Матвей тихо произнес, опустив голову:
— Спасибо вам… за еду… и за одежду. Спасибо…
Женщина накрыла его кисть своей рукой, слегка наклонилась.
— Аллах велик, къант[1] …
Наступившую тишину разорвал раздраженный голос Андрея:
— Уси, пуси… Ты водку-то дашь, карга?
Гюльчатай сжала губы, порывисто встала и отошла к шкафу. Андрей быстро пересел на ее место, наклонился к Матвею, дохнув перегаром.
— Ты чего, корефан? Давай уж — выручай, шланги горят! Чё-то она на тебя запала, скажи ей.
Матвей поднял голову на Гюльчатай. Та, сурово глядя на Андрея, опустила руку за шкаф и вытащила недопитую бутылку водки. Пристально следящий за ней Андрей выхватил бутылку из ее руки и суетливо, дрожа всем телом, сделал глубокий глоток прямо из горлышка. Женщина спокойно и презрительно смотрела на него.
Матвею почему-то стало невыносимо стыдно перед Гюльчатай за Андрея, и он опустил глаза. Андрей с шумом выдохнул воздух и оглядел их с пьяной усмешкой.
— Чё?
Наступившую натянутую тишину разорвал звук тормозов подъехавшей машины. Матвей с облегчением вскочил.
— Это за мной! — Он быстро сходил в комнату и вернулся с сумкой, посмотрел на поникшую Гюльчатай и сбивчиво пробормотал: — Спасибо вам… я… это… позвоню как-нибудь!
Он протиснулся мимо застывшего Андрея и, уже привычно пригнувшись на входе, вышел в сенки. Взявшись за ручку двери оглянулся. Н-да… неудобно как-то получается. Вроде и чужие люди, но за это время что-то связало их. Какие-то ниточки появились, зацепки. Матвей вздохнул, и пообещал себе — ладно заедет он еще сюда, адрес-то знает…
Все еще сомневаясь, он приоткрыл дверь, выглянул наружу. И тут же сделал шаг назад, аккуратно прикрыв створку и почти нежно накинув защелку.
Кровь дикими толчками застучала в висках, ладони мгновенно вспотели, а в ногах появилась противная дрожь — за кустами, возле стоящего на обочине дороги черного «Круизера», сверяясь с бумажкой и оглядываясь по сторонам, стояли матвеевские враги.
Картавый главарь и молчаливый убийца Николай.
Часть четвертая
Сорняков, когда созреют, —
Всякий опасается.
Дураков никто не сеет —
Сами нарождаются.
Глава 1
«Достаточно погнать человека под выстрелами, и он превращается в мудрого волка; на смену очень слабому и в действительно трудных случаях ненужному уму вырастает мудрый звериный инстинкт».
Знал, ох знал, непростой русский писатель Михаил Афанасьевич, человеческую психику! Сам, на своей шкуре испытавший гонения и притеснения властей, вскормленный этим противоречивым временем он, как никто понимал — в безвыходной ситуации и кроткий кролик может вести себя как волк.
Матвей мгновенно и, как-то уже привычно, собрался — организм вновь включил все свои резервы. Быстрым шагом вернулся в кухню, вызвав оторопение у Андрея и Гюльчатай. Осмотрелся и очень по-деловому спросил:
— Андрей! Здесь есть еще выход?
Старый и прожженный Андрей по виду Матвея и тону вопроса сразу же смекнул — дела приобретали нехороший оборот. Он резко опустился на табурет, враз скукожившись и сделавшись еще меньше.
— Нет… нет! — запустил он руку во взъерошенные донельзя волосы, — хотя… нет… а что такое? Зачем тебе выход?
Гюльчатай одним плавным движением перетекла к окошку, встала сбоку и, не трогая занавески, пристально вгляделась во двор. Получилось это у нее очень и очень ловко и даже профессионально — видимо, непроста была старушка, непроста. Андрей, приоткрыв рот, проследил за ней и поднял жалкий взгляд на Матвея.
— Эт-т-то, что, корефан?
Матвей скривился, бросил сумку под ноги, еще раз огляделся в поисках оружия. Страха не было и в помине, была только злость и ненависть. Сделав шаг, взял в руки большой кухонный нож, висящий на магнитном держателе. Сжал в побелевших руках, и сердце сразу наполнилось уверенностью — оружие, даже такое, это весомый аргумент в предстоящей схватке.
Он ведь прекрасно понимал — если не получится сбежать, здесь и будет его последний «пункт ожидания». Ему не простят сопротивления, он это сразу понял, только раз взглянув в холодные глаза главаря. Чему быть, того не миновать. И единственное что он теперь знал — он будет убивать! Отбросив все то, что делает человека винтиком общества — стыд, жалость, терпение. Главное — спастись, любой ценой.
Вот о чем он не хотел думать сейчас, так это о том, как враги узнали, где он. Потом… все потом.
Он посмотрел на испуганного Андрея и жестко произнес, махнув рукой в сторону окна.
— Это мои враги, Андрей! И они хотят убить меня!
Андрей совсем скис и безвольно опустил руки меж колен. Гюльчатай оторвалась от окна и быстро прошла в комнату. Матвей, неотрывно глядя в бегающие глаза Андрея, так же жестко продолжал:
— Я прошу — задержите их! Вам они ничего не сделают… скажете — я еще вчера ушел!
Он залез в карман, достал початую пачку денег и бросил ее на колени Андрея.
— Вот возьмите! Здесь денег хватит надолго! Ну?
Андрей дрожащими руками взял пачку и непонимающе посмотрел на нее. Пробормотал побелевшими губами.
— Как же это? Что это? Зачем же, а?
В это время в дверь громко и требовательно застучали. Мужчины одновременно вздрогнули и посмотрели друг на друга. Матвей подобрал сумку и сделал шаг назад. Из комнаты раздался звон разбитого стекла, потянуло сквозняком. Выглянувшая из проема Гюльчатай тронула его плечо и кивнула за свою спину. Матвей тут же сообразил — она приготовила ему путь к бегству.
Он сделал шаг, но тотчас остановился. Судьба Андрея его мало волновала — он был уверен, что старый пес выкрутится как-нибудь, но вот Гюльчатай… Какие-то невидимые и чувствительные нити связали их. Глядя на нее, он понимал — она не будет договариваться, а будет драться, так же как собирался он. Насмерть.
Он заколебался, но Гюльчатай, словно прочитав мысли, очень мягко коснулась пальцами матвеевской щеки и забрала нож из его руки. Затем, сурово сжав губы, толкнула Матвея в спину и решительно вышла в сенки. Матвей отбросил лишнюю рефлексию — пусть все будет так, как должно быть и, крепко сжав ручки сумки, вошел в комнату. Он услышал скрип открываемой двери и невнятное бубнение главаря, перемежаемое громким голосом Гюльчатай, что-то объясняющей на непонятном, гортанном языке.
Через разбитое окно, выходящее в заброшенный и захламленный сад, Матвей быстро вытолкал сумку наружу. Прислушался. Градус объяснения в сенках все повышался, может, от того, что к ним присоединился Андрей, и вот-вот грозил перейти в открытое столкновение. Матвей вновь заколебался.
Проклиная свою нерешительность, шагнул было в кухню, но в этот момент все дипломатические методы переговоров были исчерпаны, и в сенках раздался громкий удар и женский визг.
Матвей, вываливая остатки стекла, с трудом протиснулся в окно и упал в кусты малины. Пригнувшись, продрался сквозь колючее препятствие, провожаемый громким ревом Андрея:
— Ах вы — с-с-суки! Бабу бить? Не взять вам, козлы, десантуру! За родину, за ВДВ!
Глава 2
Он бежал так, что встречный ветер выбивал слезу из глаз. Слезу, которой не было — не имеет права изгой на сантименты. Он снова должен бежать — бежать от так и не случившейся дружбы, бежать от укоров совести, переступая через собственное «я». Бежать, забывая кто он и зачем родился, потому что главная цель беглеца — бег.
Матвей несся по негостеприимной земле, не разбирая дороги — перескакивая через заполненные водой буераки попадал в заросший колючими кустами подлесок, прорвавшись через него, застревал в чьем-то убранном огороде, подворачивая ноги на свежевспаханной земле. Он был уже далеко от дома Андрея- остались между ними несколько страшных километров, но Матвей не мог остановиться.
Сердце колоколом билось в груди, ноги горели, а легкие отказывались прокачивать раскаленный воздух, но он бежал. И гнал его не страх, гнал его стыд. Раз за разом распаленное сознание рисовало картины того, как бандиты разделываются с Андреем и Гюльчатай и то, как он мог бы им помочь…
Но он сбежал, а они остались и прикрыли его позорное бегство.
Наконец последние силы покинули Матвея и он безвольным кулем рухнул рядом с удачно подвернувшимся стожком сена. Хватая воздух широко открытым ртом, перевернулся на спину и громко, размазывая грязными руками слезы по щекам, навзрыд заплакал.
Это неправильно говорят, что мальчики не плачут. Плачут. Когда не остается сил, когда кажется, что весь мир против тебя, когда ты переступаешь через себя и втаптываешь в грязь все то, во что верил — вот тогда и приходит время слез.
Но с каждой слезинкой, с каждым всхлипом ты не только выплескиваешь из себя ту слабую тварь, которая дрожащим желе окутала твое сердце, но и получаешь невозможную, невероятную энергию. Женщины плачут, чтобы выплеснуть боль, а мужчины, чтобы получить силу. Потому, что это дно, от которого отталкиваешься и всплываешь — омытый и чистый.