– Душевная? – переспросил следователь. – То есть вы хотите сказать, что ему все померещилось? И роман, и сокровища?
– Главное его сокровище, – опять объяснил Вадим, – это любовь к моей матери. А роман… Роман он так и не написал.
– Но он же был известным писателем? – уточнил Шпак.
– Всю свою жизнь он прожил в собственном неведомом мире. И в этом своем мире он, наверное, действительно был писателем.
Следователь покачал головой:
– Загадками говорите… «в своем мире…», «душевная болезнь»… А между тем он совершенно ясно пишет… Вот послушайте…
Шпак опять вынул пожелтевшие страницы, поводил по ним пальцами и наконец прочитал:«Мне известен даже способ, каким указанный гражданин намерен совершить данное злодеяние – введение мне под кожу смертельной дозы инъекции».
Он вопросительно уставился на Матвея.
– Вы опять за свое? – воскликнул тот. – Мы же выяснили, что этим подозрениям тридцать лет!
– А наследство? – быстро спросил следователь, вставая из-за стола. – Кто получил наследство Бориса Григорьева?
– Я, – неожиданно ответил Вадим. – Сейчас я вам его покажу…
Он открыл свою сумку, стоящую под столом, и достал из нее старую, потертую тетрадь в клеенчатом переплете.
– Это и есть наследство Бориса Григорьева, – сказал он с грустью. – Тетрадь, в которой он писал будущее … Есть еще ножичек для бумаг.
– Ножичек для бумаг? – рассеянно переспросил следователь.
Казалось, он даже не слушал Вадима. Его взгляд нащупал какой-то интересный предмет на открытой полке между раковиной и кухонным пеналом.
Матвей проследил за этим взглядом, побледнел и сделал попытку быстро встать из-за стола.
– Минуточку, – остановил его следователь и небрежно подошел к полке. – У вас есть в доме больные диабетом?
Матвей хранил гробовое молчание.
– Нет у нас диабетиков, – растерянно пробормотал Вадим. – А почему вы…
– Тогда, наверное, есть кто-то, кому требуются инъекции? – Шпак осторожно, двумя пальцами, достал с полки использованный шприц с насаженной иглой.
Вадим открыл рот и медленно перевел взгляд на Матвея.
Тот шумно поднялся из-за стола.
– Да! – сказал он с вызовом. – Это мой шприц!
Следователь удовлетворенно кивнул и, повернувшись к окну, рассмотрел свою находку на просвет.
– Здесь было какое-то лекарство, – спокойно констатировал он и, обернувшись к Матвею, поинтересовался: – Мне нужно беспокоить экспертов, чтобы услышать, что в шприце был яд?
– Не нужно, – сказал Матвей. – В шприце был яд…
Он подошел к Вадиму и взял его за руку.
– Прости меня, мой мальчик… Мне пришлось это сделать, чтобы он не мучился. Каждый день превратился для него в пытку, и я избавил его от страданий. И – тебя тоже… Тебе было бы больно видеть это, и я дождался, когда ты уедешь в командировку.
– Я понимаю, дядя Матвей, – со вздохом сказал Вадим. – Понимаю…
– Секундочку, – нахмурился следователь. – Вы о чем говорите-то? Вы только что признались в убийстве, правильно я понял?
– Да, – развел руками Матвей, – я только что признался в том, что собственноручно усыпил Пунша.
– Это наш пес, – пояснил Вадим. – Он был очень стар и болен… А последнее время даже не вставал из своего угла и все время плакал.
Следователь бросил шприц обратно на полку.
– Прошу вас, – произнес он с досадой, – сейчас же ответить мне без загадок и головоломок: когда и при каких обстоятельствах умер Борис Максудович Григорьев?
– Это произошло, – с расстановкой сказал Вадим, глядя Шпаку в глаза, – двадцать шестого апреля тысяча девятьсот шестьдесят шестого года. Мне было три месяца от роду…
– Он погиб во время ташкентского землетрясения, – пояснил Матвей.
– Тогда же погибла моя мать, – добавил Вадим, – и еще один очень хороший человек, который спас мне жизнь. С тех пор дядя Матвей мне за отца и за мать…
В коридоре Шпак замешкался.
– Знаете, – сказал он вдруг, – а можно мне взглянуть на ваше наследство?
Вадим протянул ему тетрадь.
– Взгляните.
Следователь живо открыл клеенчатую обложку и замер, тараща глаза.
На первой, совершенно чистой странице застенчиво ежилась в самом углу единственная строчка, выведенная неумелой детской рукой:
«Моя Галинка самая лутшая вмире…»
– Да… – протянул Шпак, возвращая тетрадь. – А я хотел прочитать ту самую последнюю главу…
– Ее нет, – ответил Вадим.
– Она не написана? – уточнил следователь.
Вадим улыбнулся.
– Думаю, что написана. Но ни я, ни вы, ни мой отец, ни мистические старухи – никто не знает, какая у нашего будущего последняя глава…Последняя глава
Дима Мещерский провел Лику по длинному коридору, мимо двери комнаты с депозитными сейфами, через тяжелую штору, мимо стойки лобби – через просторный зал reception. Они вышли через распахнутую швейцаром дверь центрального входа, в свежую, наполненную пестрыми огнями осеннюю ночь.
Мещерский помог ей сесть на заднее сиденье такси и, захлопнув за ней дверцу машины, попятился на тротуар. Она посмотрела на него в окно, мгновенно вытерла слезы и, наклонившись к шоферу, скомандовала спокойным, деловым голосом:
– В аэропорт. Живо!
Водитель кивнул и включил передачу.
Несмотря на поздний час, Ленинградское шоссе шевелилось хвостами бесчисленных пробок. Лика кусала в нетерпении ногти, вертела головой и шепотом проклинала автолюбителей. Таксист поглядывал на нее в зеркало заднего вида и сочувственно вздыхал:
– Ездить по Москве невозможно стало… Вы очень спешите, фрау?
«Фрау» бросала на него злобные взгляды и молчала.
Только через полтора часа машина, шурша протекторами, подъехала к стеклянным дверям зала вылета аэропорта Шереметьево-2.
– Сдачи не надо, – сказала Лика, протягивая шоферу новенькую купюру.
– Мерси, мадам, – кивнул тот. – Данке шен… Хорошо вам отдохнуть… Одна летите? – Он скользнул взглядом по ее ладной фигурке. – Или…
– С мужем, – ответила Лика и, захлопнув дверцу, добавила: – С любимым мужем!Она быстрым шагом прошла через весь зал к табло, потом бросилась к стойкам регистрации, но, вспомнив, что так и не посмотрела номер рейса, вернулась обратно.
Ее била дрожь. Она едва могла совладать с прыгающим сердцем и без конца торопила себя:
«Быстрей, растяпа! Давай! Беги же, дура, беги!»
Возле стойки регистрации Лика беспомощно огляделась по сторонам, заняла очередь, потом вышла из нее, переместилась в конец и снова огляделась. Казалось, еще минута, и бешеный пульс разорвет ей виски, а дрожащие руки отвалятся и будут биться в конвульсиях на холодном полу.
– Лика! – услышала она и в ту же секунду, швырнув под ноги гудящей очереди свою сумку, кинулась на этот голос…В это самое время в ста метрах от служебного входа в «Националь», возле ворот старого здания МГУ, остановилась машина. Водитель заглушил мотор, выключил габаритные огни и не спеша открыл дверцу. Уличный фонарь равнодушно скользнул языком луча по стеклу машины и через мгновение выхватил из темноты густые, мохнатые брови, маленькие, колючие глазки и отвисший второй подбородок.
Юра Пень вышел на тротуар и огляделся.
В ту же минуту из-за телефонной будки показалась фигура. Человек с мрачным, прорезанным морщинами лицом и аккуратно уложенными седыми волосами приблизился к Пню и быстро спросил:
– Вы от Антона?
Юра кивнул.
– Слушаю вас, – процедил незнакомец и огляделся по сторонам.
– Антон просил передать, – негромко сказал Пень, – что мы свое дело сделали… Грамотно и профессионально.
– Доказательства, – коротко бросил мужчина.
Юра покопался в боковом кармане пиджака и извлек на свет небольшую фотографию, сделанную «Полароидом».
– Это вы Антону показывайте! – раздраженно сказал седой. – А мне нужны другие доказательства. Ваш человек… Ну, исполнитель… Должен был взять из номера папки с документами. Где они?
– А где бабки? – развязно спросил в ответ Пень.
– А разве Антон не расплатился с вами? – осторожно поинтересовался мужчина.
– Антон заплатил за кровь, – Пень смачно сплюнул на асфальт, – а за документы – счет отдельный.
– Деньги будут, – пообещал седой. – Через час я смогу их достать.
– Будут бабки – будут папки, – усмехнулся Юра.
Мужчина помедлил.
– А вы, если не ошибаюсь, охранник жены Антона, – сказал он, прищурившись. – Двум господам служите?
– Я служу тому, кто больше платит, – насмешливо ответил Пень. – Но в данном случае муж и жена – одна сатана!
И он расхохотался.
Седой нервно поморгал глазами.
– Это как понимать? Они заодно, что ли?
Юра кивнул:
– Точняк!
Эта новость почему-то встревожила мужчину.
– Они же собирались разводиться, – пробормотал он.
– А теперь – опять любовь-морковь! – весело сообщил Пень. – Они даже отдыхать вместе едут!
Седой непонимающе нахмурился:
– А ей-то какой смысл в убийстве?
Пень цокнул языком и наклонился к самому уху мужчины:
– Этим миром правят бабки! В них – ответ на любой вопрос.
Было заметно, что седой встревожился еще больше.
– А документы точно у вас? – спросил он. – Вы их не отдали Антону или этой… его жене?
– У меня, – заверил Пень. – Мне ведь тоже хочется сделать свой маленький бизнес!
Седой внимательно посмотрел ему в глаза.
– Деньги будут через час, – отрывисто сказал он и скрылся в темноте переулка…– Лика-а!
– Любимый… – Она кинулась ему навстречу через весь зал аэропорта, бросилась на грудь и, уже не сдерживая настоящие слезы, кричала: – Я так долго играла эту дурацкую роль безутешной вдовы, что и на самом деле мне стало страшно… Я вдруг испугалась, что больше не увижу тебя никогда! Глупая я, да? Господи! Что мне сегодня пришлось пережить!
– А мне? – шутливо возмутился Вадим. – Мне-то каково пришлось! Несколько часов кряду валяться недвижимо в этой кровяной луже! А потом, укрытым простыней, лежать на носилках, зная, что все окружающие на тебя глазеют и могут в любой момент раскусить!