5 мая 1957 года. Ленинград
— Товарищ майор, разрешите обратиться в Чрезвычайный комитет по розыску военных преступников? — сидя перед майором Ерохиным, официально попросил Борис. — Вот рапорт с обоснованием необходимости. А вот мои соображения, — положил он рядышком плотно исписанный листок.
— Гм. Основательно подготовился. Откуда столько сведений?
— Генерал Капустин рассказал. Зашел вчера к нему по-соседски, и вот, — скромно потупившись, сообщил Борис.
— Хитер ты, Беспалов, этакого легкомысленного дурачка тут из себя строил, а самому палец в рот не клади, — одобрительно усмехнулся майор. — Ладно, давай обращайся. Хотя… очень уж ты наворотил, что ли? Как-то все фантастично больно получается.
— А вот нам профессор Агапьин в университете рассказывал, — наклоняясь доверительно к майору, проговорил Борис, — как до революции одно путаное дело расследовали, там и таинственные перстни были, которые раздваивались, и воскреснувшие младенцы, и иностранные шпионы, и…
— Ладно, Беспалов, иди, — бесцеремонно прервал его майор на самом интересном. — Потом расскажешь, работы много.
Борис даже обиделся. Так хорошо беседовали, майор его даже похвалил вроде, а потом ни с того ни с сего «иди, дел много». А история, между прочим, была поучительная, и майору послушать было бы полезно.
Вот нахальный щенок, думал с обидой майор, глядя в спину уходящему Борису. И что это за манера, скажите, своими университетами старшим по званию в нос тыкать? А он к нему как к человеку. Тьфу.
И все же запрос куда следует майор направил, осталось ждать ответа.
— А сейчас-то что делать? — чесал задумчиво макушку Борис. Все его версии так или иначе упирались в Ивана Маслова. — Надо бы выяснить, где бывал со дня своего приезда убитый Петр Маслов. Вот что необходимо! Как же это они раньше не сообразили? Ведь если он где-то встретил старого знакомого, так наверняка в одном из мест, где бывал. Конечно, велик шанс, что он встретил его в автобусе или трамвае, но! Судя по словам жены Кирилла Масленикова, убитый всюду, кроме последней встречи, таскал за собой внука! Какой же он идиот! — хлопнул себя по лбу Борис. От избытка чувств и мыслей весь это красочный, глубокий монолог он вел вслух, счастье, что ребят в отделе не было. И Борис, подхватив пиджак, выбежал прочь из кабинета.
Масловых пришлось подождать. Борис терпеливо сидел на подоконнике в подъезде, изучая такую милую его сердцу лепнину.
— Борис Олегович? Извините, я с отчеством не ошиблась?
От этого голоса Борис мгновенно подпрыгнул, кажется, он задремал, сидя на подоконнике, хорошо еще, в окно не вывалился. Перед ним с большой сеткой в одной руке и двумя ребятишками в другой стояла Валентина Маслова.
— Добрый день. Извините, — приглаживая волосы и одергивая пиджак, поспешил ответить Борис. — Все правильно. Олегович. А я вас жду.
— Ну, пойдемте, мужа еще нет, а мы вот из детского сада. Уговорила заведующую принять Леню в детский садик, пока за ним мать не приедет. Дома-то не с кем оставить. Кирилл на службе, я на работе.
— А разве мать мальчика еще не приехала?
— Да ну что вы? Алапаевск — не Москва. Несколько дней добираться надо, и то из Екатеринбурга. Да еще поезда не каждый день ходят. Проходите, пожалуйста. Присаживайтесь. Дети, марш руки мыть.
— А я домой не хочу, мне здесь нравится, — подходя к Борису, доложил щекастый Леня. — Мы сегодня с Надькой подъемный кран строили и толстого Шурку побили.
— Леня! Надя! Кого это вы побили?
— Да никого, — стреляя глазами в своего простодушного родственника, буркнула Надя, не спеша идти на зов. — Шурку. И не потому, что он толстый, а потому, что у Гали куклу отобрал и кулаком ее ткнул, а мы заступились.
— А воспитательница? — не удовлетворилась объяснением Валентина Михайловна.
— В угол нас поставила. Сказала, что мы с Ленькой банда.
— Леня, Надя, прекратите безобразничать! Если вас из садика выгонят, я пропаду, — чуть не со слезами в голосе проговорила Валентина Михайловна. — Марш руки мыть. Беда с ними! Когда порознь, дети как дети, а как вместе соберутся, точно банда, — пожаловалась она Боре.
— А хотите, я с ними как милиционер поговорю? У меня документы с собой, — с улыбкой предложил Борис.
— Поговорите! — обрадовалась Валентина Михайловна. — А то сладу с ними никакого нет. А я чем могу помочь, или вы к мужу?
— Не знаю, ко всем, наверное. И к Леониду тоже.
— Опять? — нахмурилась Валентина Михайловна.
— Нет, нет. Мне просто нужно знать все места, где они были со времени приезда в город. Они какого числа приехали?
— Двадцать девятого апреля.
— Как, всего за два дня до убийства? — ошарашенно переспросил Борис.
— Ну да. Разве муж вам не говорил?
— Может быть, да я как-то забыл, — смутился Борис такой своей промашке. — А как они провели эти три дня с двадцать девятого по первое мая?
— Ну, — присаживаясь возле стола, задумалась Валентина Михайловна. — Приехали двадцать девятого, муж их встретить не смог, со службы не отпустили. Я на работе была до шести, пришлось им на вокзале часа два посидеть, потом уж к нам поехали. Соседи у нас тоже на работе были, кроме Клавдии Агеевны, но она лежачая, дверь открыть все равно не может. Вечером, пока умылись с дороги, пока поужинали, уже спать пора. А на следующий день они с Леней по городу пошли гулять. Муж с ними до Дворцовой площади доехал, а дальше они уж сами. Вернулись домой в этот день поздно, часов в восемь, уставшие, голодные. Дядя Петя вроде говорил, что в Эрмитаж ходили, по Невскому гуляли, в Пассаж заходили, в Гостиный двор. Галя с мужем ему заказов надавали, так вот ходили за покупками. А на следующий день вроде бы в Петропавловскую крепость собирались и в Музей артиллерии. Но тут уж я точно не скажу, вечером разговаривать с ними особенно было некогда. Хотелось перед праздником прибраться, еду заранее приготовить, все-таки Первое мая, с утра мы с ребятами на демонстрацию собирались, а вечером хотелось за праздничным столом посидеть, вот я и суетилась, а мужчин с детьми я даже на улицу отправила, чтобы не мешали убираться. Ну а первого утром Петр Федорович оделся, пожелал нам хорошего дня и ушел встречаться с товарищем. Больше мы его не видели.
— А припомните, Валентина Михайловна, как точно говорил о своем товарище Петр Федорович? Как он его называл? Старинный друг, фронтовой товарищ, старый знакомый. Дружок мой давний… — предлагал возможные варианты на выбор Борис.
— Гм, — задумалась Валентина Михайловна. — Так сразу и не сообразишь. Вроде сперва он сказал, встретил старинного своего знакомого… А потом уже стал говорить о фронтовом друге. А какое это имеет значение? Вы что, думаете, дядя Петя стал бы нас обманывать? Зачем?
— Нет, нет. Что вы, — поспешил успокоить ее Борис. — Это я так просто… Подумалось, а вдруг он с этим человеком еще до войны знаком был… ну земляк, может… — глядя на недоверчивое лицо Валентины Михайловны, спешил убедить ее Борис.
— Валентина, — прервал их разговор визгливый неприятный окрик, и крупная, сердитая краснолицая баба ворвалась в их комнату, таща за собой маленьких безобразников. На фоне крупной разъяренной соседки они выглядели особенно худенькими, а на их чистеньких, уже умытых личиках замерло выражение дикого ужаса. — Вот! Полюбуйся на этих бандитов! Ты бы хоть последила, чем они на коммунальной кухне занимаются! Это форменные бандиты, их в милицию надо, в тюрьму для малолетних разбойников! А сперва высечь, да так, чтобы попы все синие были, чтобы неделю сидеть не могли! А если сама не можешь, так мой Макар их живо в чувство приведет! — громыхала соседка, потрясая детьми, словно пучком петрушки. — У него ремень знаешь какой? С железной бляшкой. И рука тяжелая, он из них вмиг всю дурь выбьет!
Надя с Ленькой, услышав про ремень с бляшкой и тяжелую руку, еще больше съежились и заревели в голос, пытаясь вырваться из рук ужасной бабы и спрятаться за Валентину Михайловну.
— Олимпиада Романовна, успокойтесь, пожалуйста! — бледнея, попросила Валентина Михайловна. — Объясните толком, что случилось, и отпустите их, пожалуйста, я обещаю сама их наказать.
— Ага, накажешь, как же. Конфету не дашь лишний раз, вот и все наказание. Что я, не знаю вас, малахольных? Или что, думаешь, раз раньше вся квартира вам принадлежала, так можно тут свои порядки устанавливать и безобразить? Так не надейся. Вот я участковому-то напишу, вот я пожалуюсь куда следует!
— Олимпиада Романовна, ну что вы такое говорите? — безнадежным голосом спросила Валентина Михайловна. Видно, подобные разговоры велись тут нередко.
— Оперуполномоченный Беспалов, Ленинградский уголовный розыск. Отпустите детей, гражданка, и предъявите документы, — вставая между подавленной Валентиной Михайловной и ее нахрапистой гостьей, строго, по-взрослому распорядился Борис. — Вы по какому праву без стука врываетесь в комнату гражданки Масловой? Это ваши дети? Нет? Немедленно отпустите. Медицинская экспертиза установит степень нанесенных им увечий.
— Чего? Каких увечий? — упирая руки в бока, но все же выпуская маленьких заложников, очнулась Олимпиада Романовна. — Это что еще за стручок такой недоделанный? Мне в нос бумажкой тычет? Да ты знаешь, кто я такая?
— Да. Наглая зарвавшаяся баба, которую давно уже пора привести в чувство. И поскольку у вашей соседки на это не хватает решительности, это сделают правоохранительные органы. Итак, ваши документы? В какой комнате проживаете? — выдавливая Олимпиаду Романовну из комнаты Масловых, гнул свое Борис. Таких, как эта тетка, он с детства терпеть на мог. Наглые, думающие, что им все позволено, понимающие только грубую силу. Именно такие, как она, выдавливали больную, едва оправившуюся после операции мать из очереди к врачу, влезали без очереди в магазинах, выхватывали у более слабых, незащищенных лучшие куски. Не с помощью ума, способностей, а с помощью простой грубой силы. Борис их ненавидел и спуску не давал, даже в детстве. Никогда. И за маму всегда заступался, и в поликлинику с ней ходил, чтобы не обижали.