– Только мы и имеем право так себя называть, – возразил папа.
– Чушь! Когда мы себя так называем, Кресты считают, будто им тоже можно. И вообще я о другом. Алекс Лютер – великий человек…
– Я не отрицаю, просто Генерал делает гораздо больше Алекса Лютера, чтобы изменить мир.
– Если бы у бабушки были колесики, она была бы трамвайчиком! – Мама фыркнула.
– Что ты имеешь в виду? Генерал…
– Кому война, а кому мать родна! – По маминому голосу было предельно ясно, какого она мнения о Генерале, главе Освободительного Ополчения, которого никто не знал ни в лицо, ни по имени. – Убивать и калечить, конечно, зрелищнее, чем устраивать мирные протесты, сидячие забастовки и пассивное сопротивление, но это не значит, что так правильно!
– Генерал…
– Не желаю больше ни слова слышать о Генерале. Ты говоришь о нем так, будто он родной брат самому Господу Богу!
– Вообще-то, можно сказать, так и есть, раз он глава ОО, – ответил папа.
Мама на это разразилась тирадой из таких выражений, каких я раньше от нее не слышал. Я оставил их с папой спорить, кто лучше, Генерал или Алекс Лютер, и украдкой поднялся по лестнице. Они что, вообще не собираются ложиться? Я уже полчаса прождал, когда им надоест и они заткнутся. В который раз они так спорят?! Победителем не выходил никто. Родители только злились друг на дружку. К чему тогда все это?
Я посмотрел на настенные часы в гостиной. Половина третьего ночи. Вечером Сеффи просигналила мне, что нам надо срочно поговорить. У нас был секретный условный сигнал. Она звонила три раза и каждый раз давала два гудка, прежде чем повесить трубку. Так ей не приходилось ни с кем разговаривать, и мама, папа и Джуд не догадывались, что это она звонит. Разумеется, такие краткие звонки доводили маму с папой до исступления, но фокус был в том, чтобы не злоупотреблять этим приемом. Если мне нужно было срочно поговорить с ней, я поступал точно так же, только днем дозвониться было сложнее, поскольку в доме Сеффи к телефону тут же подбегал кто-то из слуг. Услышав сигнал, я знал, что Сеффи позвонит мне от половины третьего до трех ночи, когда ей удастся незамеченной улизнуть из своей комнаты и добраться до какого-нибудь из телефонов в доме. А если телефонный сигнал подавал я, мы обычно встречались ночью, примерно в это же время, в ее розарии. Потому-то я и засел над единственным телефоном в нашем доме, словно стервятник, дожидаясь первого «бз-з-з», чтобы успеть схватить трубку, пока звонок не перебудил всех остальных.
Стрелки показали без четверти три, двинулись дальше, вот уже и ровно три. В пять минут четвертого я решил, что Сеффи, похоже, не позвонит. Может, оказалось трудно добраться до телефона. Я уже двинулся вверх, и тут телефон задребезжал. Я в жизни не бегал так быстро. И все равно, прежде чем я схватил трубку, телефон успел прозвонить один раз.
– Каллум!
– Тише! – шепнул я и испуганно посмотрел на темную лестницу, внимательно вслушиваясь, не откроется ли там дверь спальни. Шли секунды. Ничего. – Сеффи?
– Я поздно, извини, просто мама десять минут назад спускалась и только что ушла обратно наверх.
– Ничего.
Сеффи шептала тихо-тихо, как и я. Я стоял и разговаривал со своей лучшей подругой в кромешной темноте в нашей гостиной. От этого возникало ощущение, будто мы затеваем что-то авантюрное и не вполне законное.
– Каллум…
– Хорошо, что ты позвонила. – Я взял дело в свои руки. – Какие у нас завтра уроки?
– Две математики, потом история, английский, физкультура, информатика и факультатив по музыке. Куда ты задевал свое расписание?
– Забыл в школе, – тихо ответил я.
И тут до меня дошло, что сказала Сеффи.
– История? Только этого не хватало!
– А что плохого в истории?
– Мистер Джейсон, – мрачно ответил я. – Опять будет весь урок прикапываться ко мне, как всегда.
– Что ты имеешь в виду?
– Если сама не понимаешь, я не смогу объяснить, – сказал я.
Повисло напряженное молчание.
– Ты тут, Сеффи?
– Да, я тут, – откликнулась она.
– Почему ты хотела поговорить со мной? – спросил я. – Что-то срочное?
– Что ты делаешь двадцать седьмого сентября, в воскресенье через две недели?
Я нахмурился в темноту.
– Да вроде ничего особенного. А что?
– Придешь ко мне на день рождения?
– Конечно. Только день рождения у тебя вроде бы двадцать третьего.
– Да, просто я буду праздновать дома двадцать седьмого. Заходи.
Похоже, я неправильно ее понял.
– Прийти к тебе домой?
– Ну да.
– Ясно.
– Что ясно?
– Ты хочешь, чтобы я пришел к тебе домой?
– Я же так и сказала, ты чего?
– Ясно.
– Перестань так говорить.
А что еще она хочет услышать от меня? Зачем она приглашает меня домой, если ее мама бросит на меня один взгляд и велит вышвырнуть вон? Зачем это? Что она затеяла?
– Ты уверена, что хочешь, чтобы я пришел? – уточнил я.
– Совершенно точно. Придешь?
– Твоя мама знает, что ты приглашаешь меня?
Сначала я решил, что Сеффи не ответит.
– Нет, – произнесла она после паузы.
– Но ты ведь собираешься ей сказать, да?
– Конечно.
– До или после того, как я приду к тебе на праздник?
– Хватит умничать! – рассердилась Сеффи: вот и ответ, другого и не надо. – Ну что, придешь?
– Если хочешь, то приду, – медленно выговорил я.
– Я хочу. Подробности завтра после школы. Договорились?
– Договорились.
– Пока, Каллум.
Я повесил трубку – глаза привыкли к темноте, и мне впервые удалось не промахнуться. Сеффи хочет, чтобы я пришел к ней на день рождения, хотя знает, что ничего хорошего из этого не получится.
Что она задумала? В голову мне приходила только одна причина, но, если я был прав, из этого следовало, что Сеффи относится ко мне совсем не так, как я к ней. Если я прав, это доказывает, что для Сеффи я в первую очередь нуль, а потом уже все остальное.
Глава 29× Сеффи
Мне не спалось. Я повернулась на левый бок, потом на правый, потом легла на живот, потом на спину. Я бы и на голову встала, если бы это помогло. Не заснуть – и все тут. Мой план, поначалу казавшийся таким прекрасным, весь порос поганками и завонял. Я хотела, чтобы Каллум пришел ко мне на день рождения. Да пропади все пропадом! Будь все иначе, он оказался бы первым в списке приглашенных!
Но все не иначе.
Я легла на живот и врезала по подушке кулаком. Ну почему все вечно так сложно?!
Глава 30• Каллум
– Цель сегодняшнего урока истории – показать вам, что все знаменитые ученые, изобретатели, художники, теле- и кинозвезды, словом, все выдающиеся люди – прежде всего люди, такие же, как мы с вами.
– Мы это и так знаем, сэр, – сказала Шаде. – Люди, конечно, кто же еще?
Мне и самому было непонятно.
– Когда мы думаем о великих исследователях, изобретателях, артистах, их легко принять за небожителей, решить, будто они обитают в каких-то горних высях, куда нам вход заказан. Я хочу, чтобы все вы поняли, что они ничем не отличаются от нас с вами, что и мы можем стремиться к величию. Каждый в этом классе может стать ученым, астронавтом, кем захочет, надо лишь быть трудолюбивыми и целеустремленными.
Мистер Джейсон говорил все это, глядя прямо на меня со знакомым презрительным выражением. За что он взъелся на меня? Чем я его так раздражаю – цветом кожи или чем-то еще? Я белый и ничего не могу с этим поделать, как он не может перестать быть темнокожим. Да, по правде говоря, не такой уж он и темнокожий. Кожа у него скорее бежевого цвета, чем коричневого, причем очень светлого бежевого, так что гордиться нечем. Я украдкой улыбнулся про себя, вспомнив вечное папино присловье: «Если ты чернокожий, радуйся; если коричневый, так уж и быть, оставайся; если ты белый, сразу прощайся».
Если честно, у мистера Джейсона было куда меньше поводов смотреть на меня свысока, чем у миссис Пакстон, которая была и правда чернокожая – точнее, темно-коричневая, – но она как раз держалась со мной иначе. Она относилась ко мне как к человеку. Видела не только цвет кожи, не считала, что я прежде всего нуль и этим все исчерпывается. Она мне нравилась. Будто оазис в этой выжженной пустыне.
– Ну, кто знает, кто изобрел автоматический семафор, на котором основаны наши нынешние светофоры? Он же изобрел и противогаз, которым пользовались солдаты во время Первой мировой войны.
Все молчали. Я медленно поднял руку. Мистер Джейсон это увидел, но оглядел класс – вдруг удастся спросить кого-то другого. Но больше никто руки не поднял.
– Да, Каллум? – неохотно спросил мистер Джейсон.
– Гаррет Морган, сэр.
– Верно. Ну, класс, тогда следующий вопрос: кто первым создал банк крови?
Снова никто не поднял руку, кроме меня.
– Да, Каллум?
Теперь в голосе мистера Джейсона звучала ирония.
– Доктор Чарльз Дрю, – ответил я.
– Полагаю, вы знаете даже, кто первым сделал операцию на открытом сердце?
– Доктор Дэниел Хейл Уильямс.
– Кто первым добрался до Северного полюса?
– Мэтью Хенсон.
Весь класс уставился на меня. А мистер Джейсон смерил меня таким ядовитым взглядом, какого я еще ни от кого не удостаивался.
– А в честь кого говорят «настоящий Маккой», когда хотят сказать, что это точно не подделка?
– В честь Элайджи Маккоя[2], – ответил я.
Мистер Джейсон выпрямился во весь рост.
– Может, я лучше посижу, а вы проведете урок за меня?
Чего он от меня хочет? Он спрашивает, а я знаю ответы. Или мне надо было сидеть тихо и притворяться, будто я ничего не знаю?
– Кто-нибудь может сказать мне, что общего у всех этих ученых и изобретателей? – спросил мистер Джейсон.
На это поднялось несколько рук. И не один мистер Джейсон вздохнул с облегчением – правда, я уже зарекся отвечать на его вопросы.
– Да, Гарриет? – спросил мистер Джейсон.