Я слышу, как в конце коридора щелкает замок бронированной двери. Джек вскакивает на ноги, выходит в коридор и встает у открытой двери камеры.
Вот, значит, и все. Я поднимаюсь и натягиваю футболку. Чувствую, как вся кожа покрывается мелкими капельками пота.
Я не хочу умирать…
В коридоре у моей камеры останавливается начальник тюрьмы Джустини. Смотрит на рассыпанные по полу карты, на койку, на меня.
– У вас есть последняя просьба? – сурово спрашивает Джустини.
– Давайте поскорее, – на последнем слове голос у меня дрожит. Ну вот, я сейчас сорвусь.
Боже, прошу Тебя, если Ты есть, если Ты существуешь, не дай мне сорваться…
Больше ни слова. Не могу рисковать.
Не показывай им, Каллум, как тебе страшно. Не показывай, как сильно ты хочешь вцепиться в них и умолять не убивать тебя. Не показывай…
– Каллум, убери руки за спину, – негромко просит Джек.
Я смотрю на него. Странно… Глаза у него подозрительно поблескивают. Надо его утешить. Никаких слов, только кратчайшая улыбка в благодарность за жалость – а потом я поворачиваюсь и складываю руки за спиной, чтобы на меня надели наручники.
– Не желаете ли вы поговорить со священником или получить какое-то духовное наставление? – спрашивает Джустини.
Я мотаю головой. При жизни я не был верующим, так что сейчас было бы лицемерием звать кого-нибудь.
При жизни…
Но я еще не умер. Еще нет. Дорога каждая секунда. Еще есть время. Нельзя терять надежду. Я должен надеяться до самого конца. Ведь и раньше случались чудеса. Дверь в камеру открывается шире. Джустини возглавляет процессию, по обе стороны от него идут два надзирателя, которых я раньше не видел. Джек шагает рядом со мной.
– Держишься молодцом, парень, – шепчет он. – Будь сильным. Осталось недолго.
Меня ведут по длинному коридору. Я здесь раньше не бывал. Предвечерний свет льется в высокие окна, по полу вокруг меня пляшут солнечные зайчики. Свет такой яркий, что я вижу, как вертятся в воздухе пылинки. Кто бы мог подумать, что пыль может быть такой сверхъестественно прекрасной. Я стараюсь идти помедленнее, впитываю каждый звук, каждую картину. Стараюсь, чтобы каждый миг тянулся целую жизнь.
– Удачи тебе, Каллум!
– Плюнь им в лицо!
– Пока, Каллум!
Я не знаю, кто окликает меня из камер с одной стороны коридора. Возникает искушение повернуться и посмотреть, кто стоит за этими анонимными возгласами, но это займет слишком много времени. А у меня его больше нет. Я смотрю прямо перед собой. В конце коридора открывается дверь. Снова слепящий солнечный свет. До чего же чудесный день. Мы выходим наружу. Я останавливаюсь как вкопанный. Лица. Целое море лиц, больше, чем тогда, когда собирались повесить моего отца. Множество Крестов – пришли посмотреть представление. Но солнце светит мне в лицо, слепит глаза. Я почти ничего не вижу. Кроме того, мешает эшафот с виселицей. И петля, тихонько покачивающаяся над головой на вечернем ветру.
Не смотри на нее.
Мне хочется плакать.
Господи, прошу Тебя, не дай мне заплакать.
Господи, прошу Тебя, не дай мне погибнуть.
Джустини с охранниками отходят на край эшафота. Джек ведет меня к ступеням. Я поднимаюсь. Он идет следом.
– Прости меня, Каллум, – шепчет он.
Я поворачиваю голову:
– Джек, не дури, ты не сделал ничего плохого.
– Ты тоже, – отвечает Джек.
Я останавливаюсь и улыбаюсь ему:
– А вот за это спасибо.
Мы уже на эшафоте. До петли меньше метра. А под ней закрытый люк. Я поворачиваюсь и смотрю на начальника тюрьмы. Рядом с ним стоит кто-то еще – светловолосый нуль в черном костюме. Он переходит к длинному рычагу. Этот рычаг откроет люк.
Моя жизнь в его руках.
Я не хочу умирать…
Еще есть время. Еще есть надежда.
Я обвожу толпу взглядом, всматриваюсь в лица, ищу ее среди зевак. Но я ее не вижу. Вот бы увидеть ее в последний раз… Где же она? И здесь ли? Сеффи. И мой ребенок, которого я никогда не увижу. Никогда не возьму на руки. Никогда не скажу: «Привет, я твой папа».
Здесь ли она?
Боже, прошу Тебя…
– Сейчас я надену на тебя капюшон, – тихо говорит Джек.
– Я не хочу.
Как я увижу ее в толпе, если мне наденут мешок на голову?
– К сожалению, у тебя нет выбора. Таковы правила, – извиняющимся тоном говорит Джек.
Он натягивает мне на голову мешок. Я отшатываюсь. Нет, я не пытаюсь убежать. Я просто хочу ее увидеть… в самый последний раз… Мешок у меня на голове, натянут до самых плеч. Перед глазами черно, как ночью. Джек берет меня за руку и ведет к петле.
Господи, прошу Тебя, я не хочу умирать…
Сеффи!..
Слезы текут у меня по лицу. Теперь я понимаю, как хорошо, что на меня надели мешок.
– КАЛЛУМ, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!
Что?..
– КАЛЛУМ, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! И НАШ МАЛЫШ БУДЕТ ЛЮБИТЬ ТЕБЯ! Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, КАЛЛУМ, И Всегда БУДУ ЛЮБИТЬ!..
На голову мне надевают петлю, затягивают на шее. Но я слышу этот голос.
Я слышу ее. Она здесь.
– КАЛЛУМ, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!
Спасибо Тебе, Господи. Спасибо.
– Я… Я ТОЖЕ ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, СЕФФИ!..
Слышит ли она меня?
– Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, СЕФФИ! Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, СЕФФИ!
Подождите, пожалуйста, подождите… еще хотя бы секунду…
– Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, КАЛЛУМ!
– СЕФФИ, Я ЛЮ…
Глава 117× Сеффи
Люк открывается.
– Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, КАЛЛУМ! – отчаянно кричу я.
Он падает как камень. Слова замирают у меня на губах.
Ни звука, только скрипит и стонет веревка, на которой болтается туда-сюда тело Каллума.
Слышал ли он меня? Не знаю. Должен был услышать.
Сказал ли он, что тоже любит меня? Может быть, я все нафантазировала. Не уверена. Не знаю.
Господи Боже, пожалуйста, пусть он услышал меня. Прошу Тебя. Прошу Тебя.
Если Ты есть.
Если Ты существуешь.
Объявления о рождении
В полночь 14 мая в Государственной больнице Милосердия у Персефоны Хэдли и Каллума Макгрегора (покойного) родилась прелестная дочь Калли-Роуз. Персефона желает объявить, что ее дочь Калли-Роуз будет носить фамилию отца – Макгрегор.
От автора
Афроамериканские ученые, изобретатели и первопроходцы, упомянутые в тридцатой главе, существовали в действительности, и все их достижения более чем реальны. Когда я училась в школе, нам о них не рассказывали, – только об исследователе Арктики Роберте Пири, белом американце европейского происхождения. А жаль, что не рассказывали. Впрочем, если бы мы проходили их в школе, я, вероятно, не написала бы эту книгу…
Из объявления, которым завершается книга «Крестики и нолики», вы знаете, что Сеффи все-таки родила ребенка Каллума. Однако отрезок ее жизни, который привел к этому событию, прошел не очень гладко, о чем и рассказано в новелле «Око за око», опубликованной ограниченным тиражом к Международному дню книги в 2003 году.
После первой публикации к Мэлори часто обращались с просьбой снова напечатать «Око за око», и мы включаем рассказ в это издание.
Переверните страницу и познакомьтесь с новой главой из жизни Сеффи…
Око за око
Посвящается Нилу и Лиззи – с неизменной любовью!
Впервые опубликовано к Международному дню книги в 2003 году
Было по-зимнему поздно, по-зимнему холодно, по-зимнему темно. Идеальная февральская ночь. Я оставил машину на первой передаче и бесшумно прокатился вперед пару десятков метров за беременной женщиной, которую выслеживал. Фары были выключены, и я нарочно не прибавлял оборотов двигателя. Только чуть-чуть жал на газ – ровно столько, чтобы машина катилась дальше. Осторожность не повредит. Даже если она обернется, я буду практически невидимкой благодаря тонированным окнам, но я не дожил бы до сегодняшнего дня, если бы рисковал. И не хотел, чтобы она догадалась, что ей сели на хвост. Рано еще.
Я глядел, как она грузно бредет по тротуару и с явным трудом тащит сумки с покупками. Ступала она тяжело и устало, плечи были ссутулены. Я глядел на нее, прищурясь. Персефона Мира Хэдли. Девица-Крест, которая ворвалась в жизнь нашей семьи, словно смерч, и оставила по себе одни руины.
Сеффи Хэдли. Девушка, которая в ответе за гибель моего брата Каллума Макгрегора.
Сеффи. Которая сегодня заплатит за все.
Око за око. Зуб за зуб. Жизнь за жизнь. Смерть за смерть. Вот так все просто. Вот так примитивно.
Я нажал нужную кнопку, и управляемое электроникой окно с моей стороны опустилось с еле слышным шорохом. В лицо мне пахнуло ночной прохладой – очень кстати. Холода я не боялся. Более того, чем холоднее, тем лучше. Я бы хотел, чтобы все вокруг заледенело и покрылось инеем в полном соответствии с моим настроением, с неутолимой жаждой мести. Я долгие месяцы ждал этого момента и твердо решил наслаждаться каждой секундой. Не помню, кто сказал, что месть – это блюдо, которое подают холодным, но он хорошо знал, о чем говорил. Наверняка был нулем. Я планировал все крайне терпеливо, но вот наконец настал момент, которого я ждал с того самого дня, когда умер мой брат.
Я смотрел, как Сеффи сворачивает ко входу в многоквартирный дом, знававший лучшие дни, но едва ли худшие. Она поднялась на четыре истертые каменные ступеньки, потом осторожно согнула колени – не спину – и поставила сумки на крыльцо, прислонив к ногам, чтобы не упали. Я оглядел обшарпанный фасад. Этот квартал, весь этот район считался белым. Крестов здесь было совсем мало, и они жили разобщенно – как правило, это были так называемые либералы и богема, а может, просто бедняки, которым не найти жилья в другом месте. Я в очередной раз удивился, почему Сеффи ютится в этих трущобах, а не осталась жить, как избалованная маленькая принцесса, в фамильном особняке в окружении фамильных акров. Причина могла быть только одна. Очевидно, мамаша с папашей выставили ее вон, когда узнали, что она беременна.