— Лизонька, родная, открой… Слышишь? Это я.
Она не открыла, пересилила себя. А так хотелось открыть! Руку кусала, кричала внутренним беззвучным криком, плоть ее кричала — Изольда, открой! Последний раз!..
Он звонил еще; негромко, понимая, что ночь, стучал в дверь, а потом опустился на ступеньки, да так и заснул на корточках, проспал до утра…
Когда Геннадий уехал из Грозного, она стала понемногу успокаиваться. Жизнь, кажется, входила в новое русло, в котором, может быть, и для нее найдется отдушина — вдруг она сумеет еще раз обрести счастье. Но осенью девяносто первого к власти в Чечне пришел генерал Дудаев, и для русских началось светопреставление: их стали из республики выживать, на них посыпались угрозы и оскорбления, их унижали… Так протянулось три кошмарных года, а в конце девяносто четвертого явилась российская армия-спасительница, и на головы жителей Грозного посыпались бомбы, снаряды и мины, дружный треск автоматных очередей перемежался с безжалостно точными выстрелами снайперов. Слезы и кровь полились рекой. Город, красивый южный город, который десятилетиями строила вся страна, некогда могущественный и дружный СССР, разрушили за месяц. Конечно, ломать — не строить, ума тут особого не надо. Толстосумы-правители сводили счеты между собой, с помощью армий выясняли отношения, устроив грандиозное побоище, и, как всегда, жертвами стали простые смертные, в том числе и она, Изольда Макарычева, обычный товаровед из обычного универмага на улице Космонавтов. И все же ей повезло больше других — она осталась жива, даже не ранена. А ведь смерть была рядом с нею, она не раз и не два видела трупы и молодых российских солдат в центре Грозного, и разорванных на куски грозненцев. Обглоданный собаками человеческий скелет видела! До сих пор перед глазами стоит. Это непередаваемый словами, неописуемый ужас!.. Кого этим зрелищем хотели запугать? Чеченцев, чтобы слушались русского президента? Или русских солдат, наводящих в Чечне «конституционный порядок»? Но при чем тут они, простые люди, поселившиеся на этой земле, в этом городе много лет назад и мирно, дружно жившие бок о бок?! За что их-то уничтожали и продолжают уничтожать и по сей день? Война в Чечне идет пятый месяц, есть тысячи раненых и убитых с обеих сторон, десятки тысяч сорваны с места, стали, как и она, Изольда Макарычева, беженцами в родной стране. Как все это осмыслить, понять?
Тяжело вздохнув, Изольда поднялась с постели. Подумала машинально: «Хорошо вот, нашлась добрая душа, Татьяна Морозова, пустила к себе, приютила. А так бы… Иди, куда хочешь! Никому до тебя дела нет!»
Зажгла на кухне свет, глянула на часы, вмонтированные в один из кухонных шкафов. Десять минут второго ночи. За черным окном — ветер, холодный дождь. А в доме — тепло, уютно. Какое это счастье — крыша над головой! Была бы эта квартира ее! Но… Татьяна с Тягуновым живут в особняке, у них «медовый месяц», зачем им мешать? И они пережили за эти последние недели много, пусть успокоятся, придут в себя. Да и ей самой стоит подлечить нервы — она ведь тогда, в истории с Бизоном, чуть-чуть не загремела. По-всякому ведь могло повернуться. Все четверо — Тягунов, Татьяна, Изольда и Игорь — могли, в лучшем случае, оказаться в тюрьме, но мафия могла расправиться с ними и по-другому, если бы они не приняли их условий. Зачем мафиози лишние свидетели?
Но повернулось все иначе, их оставили в живых; более того, взяли в свое дело, дали аванс на будущую жизнь — свободу всем четверым, Татьяне с Тягуновым особняк в рассрочку, хорошую работу. Живите, мол, работайте, но помните, ни на час не забывайте, кто все это дал и почему. Мафия посадила их всех четверых на золотую цепь, с которой не сорвешься, а сидеть на ней вроде бы приятно.
Изольда как-то спросила об этом Татьяну — мол, что же это мы из крайности в крайность: то воевать с мафией взялись, а теперь — с ними заодно, так получается?
Татьяна тогда вспылила: наговорила ей. «Неужели ты такая глупая, что не понимаешь: плетью обуха не перешибешь?» Но, поостыв, попросила у нее прощения, призналась: «Ты не думай, Лиза, что я все забыла. Я себе не изменила. И мы еще скажем о себе, напомним, пусть они не думают… Но, чтобы победить врагов, с ними нужно подружиться, войти в доверие, узнать о них все. Понимаешь? Слабые места разузнать. А потом уже бить — раз и навсегда!»
Разговор этот был в особняке после скромного того новоселья. Изольда, честно говоря, что-то не очень поверила Татьяне — одно дело, когда человека прижимают к стенке, вынуждают защищаться, кулаки сжимать или за автомат браться, а другое, если тебе дарят, пусть и в рассрочку, огромный домище, устраивают на престижную работу, мужа (даже не мужа — жениха!) повышают в должности и в звании. Какая тут может быть «месть»? Зачем? Где логика? Скорее всего, Татьяна сказала это для красного словца, может быть, ей неудобно перед Изольдой. Еще месяц назад Татьяна была другим, обиженным, несчастным и воинственным человеком, а теперь это важная, высокопоставленная по областным масштабам дама, живущая в прекрасном особняке, обеспеченная и обласканная вниманием вышестоящих начальников. Чего ей, в самом деле, желать еще? Конечно, ни сына, ни Алексея не вернешь, но нужно думать о жизни, а у женщины есть еще и возможность восстановить утраченное — выйти замуж и родить сына. Или дочь.
Чайник закипел, засвистал совсем по-утреннему — весело и радостно, ему, конечно, все равно, что уже половина второго ночи, что хозяйка не спит, ломает голову над прямо-таки философскими проблемами…
Хозяйка… какая она, к черту, хозяйка?! Чайник и тот Татьянин. Они с Тягуновым сразу же купили себе самовар, угощали из него и Каменцева с Дерикотом, и прокурора Шипунова, ну и, разумеется, ее, Изольду. Застолье у них в тот раз вышло славным, все остались довольны. На радостях Татьяна сказала Изольде: «Лиза, ты живи пока в моей квартире, ни о чем не беспокойся. Прописывать я тебя, правда, не буду, не обижайся. За особняк этот долго еще платить, он очень дорогой, и как еще жизнь повернется. Обживемся вот со Славой, распишемся, ребеночка заведем… а тогда посмотрим. Я помогу тебе встать на ноги. Может, и с жильем как-нибудь уладим. А пока что с нами будешь жить, а? Как ты на это смотришь? У меня работа такая, что времени ни на что не будет, даже на ребенка, а тут еще хозяйство, дом… Мы тебе платить будем со Славой, не обидим. Подумай. Время еще есть, рожать я собираюсь в октябре, если даст Бог…»
Вот как она заговорила, г о с п о ж а Морозова! Не успела превратиться из безработной в начальницу, а уже заявляет — времени на ребенка не будет, хозяйством некогда заниматься!.. Короче, ей, Изольде, предложили стать у г о с п о д Тягуновых (Татьяна наверняка возьмет фамилию Вячеслава Егоровича) домработницей и по совместительству нянькой. Две обязанности за одну зарплату, или как это Татьяна назовет, может быть, ж а л о в а н ь е? Что ж, госпожа Морозова, мерси, данке шен, сэнкью!..
Изольда обожглась горячим чаем, закашлялась. Пришлось попить из-под крана холодной воды, остудить рот. Глоток ледяной почти влаги остудил заодно и ее разгоряченную фантазию — и чего понесла, зачем? Люди приютили ее, оставили жить в двухкомнатной квартире, думают о ее будущем, а она тут пыжится, из себя выходит, мол, спасибочко вам за эти заботы, господа хорошие, сэнкью, мерси и больше не проси. Дура набитая, конечно. Это ж типичный сволочной бабский характер. А подумала бы: богатыми ведь тоже не все становятся, чего завидовать, точить себя?! Богатство — это как счастье, которое может с неба свалиться, от родителей перекочевать или достанется тяжким, каждодневным, изнурительным трудом. Кто-то гуляет да звезды считает, а кто-то вкалывает день и ночь, копейку к копейке складывает, о будущем думает. Да чего тут Америку открывать: в школе еще проходили дедушку Крылова, басню про попрыгунью-стрекозу кто не помнит?.. То-то. Нужно спокойно на все смотреть, другим не завидовать. Можешь и умеешь хорошую, достойную человека жизнь себе и семье обеспечить — честь тебе и хвала, молодец! А не можешь — иди в домработницы. Гордыню чего зря показывать, на других коситься? Люди и должны по-разному жить. Потому что все разные, у всех разные способности, каждый по способностям и должен получать. Потребности, конечно, у всех одинаковые, увы, всем хочется и сладко кушать, и мягко спать. Да работать бы поменьше…
Ладно, раз Татьяна решила, что ей, Изольде, красная цена — жалованье домработницы, значит, так тому и быть. Надо смириться.
Разум говорил Изольде одно, а гордыня ее все же противилась. Свои сорок она прожила хорошо, независимо. Высшее образование, работа на хороших должностях, руки-ноги целы, голова вроде бы не совсем глупая, для бабы — в самый раз, статью природа не обидела. Что ж в такие цветущие годы себя хоронить? Она и сама бы еще смогла… еще как бы смогла с в о е дело открыть. Ей бы денег, стартовый капитал, как теперь говорят, миллиончиков бы двадцать пять, не меньше, на первоначальный оборот. Разве она не в торговле работала, разве она ничему не научилась за пятнадцать лет?!
Научилась. И сможет повести дело не хуже других. Но деньги, черт бы их побрал, деньги нужны! Богатенькие, дайте бедной, но предприимчивой и надежной бабенке взаймы!.. Хотя что это она — баба, бабенка? Женщине — симпатичной и неглупой, с большим опытом работы в торговле, с желанием поработать, стать независимой, состоятельной, как и прежде.
«Дерикот! — подумала вдруг Изольда. — А почему нет? Мужик что надо. И богат, и, насколько я поняла, не жадный. Попрошу у него. В долг, под проценты. Ему же выгодно, навар получит. И чем он рискует? Меня он знает, я у него работаю. Выгонять вроде бы ни меня, ни Игоря не собирается (Игорь все еще в гипсе, бедняга!). И Феликс поглядывает на меня весьма выразительно. Весьма! Я этот взгляд сразу поняла, еще тогда, в магазине, когда пришла к нему в первый раз наниматься на работу. Но влез этот бугай, Жорка Бизон, все испортил… Однако совесть моя, если уж на то пошло, да и тело тоже перед Феликсом чисты — не было же ничего с Бизоном, не было! Я все ему, Дерикоту, объясню, все расскажу. Если, конечно, он захочет меня слушать».