— Откажись, Слава! — задыхаясь от нахлынувших на нее чувств, крикнула она. — Если с тобой что случится…
Он взял ее за руки, ласково смотрел в глаза.
— Таня, ну что ты, в самом деле? Как я могу отказаться? Ты подумай. Это моя работа, долг.
— Ты никому ничего не должен, Слава! Ты должен лишь одно — быть живым и здоровым. У нас будет ребенок, у него должен быть отец! Ты ведь можешь сказать об этом Тропинину? Ты скажи ему, что я уже потеряла сына в этой проклятой Чечне…
— Ну что ты, в самом деле, Таня? Что ты говоришь? Кто меня станет слушать? — растерянно сказал Тягунов. — И потом, не надо так переживать, надеюсь, все обойдется. Вон ребята наши сегодня вернулись из Грозного, все живы-здоровы, двое только ранены, да и то легко — осколками.
— Откажись, Слава! Прошу тебя! Умоляю! — Татьяна упала ему на грудь. — Давай бросим все — особняк этот, работу, другую найдем! Им же надо, чтобы мы с тобой послушными марионетками стали, чтобы в роботов превратились. Мне рот заткнули, тебе тоже… новую звездочку дали, должность. А теперь на войну посылают. О-ох, чувствует мое сердце, не вернешься ты, Славонька, родной мо-ой! Да за что же мне такое наказание, что же это для меня свет клином на этой распроклятой Чечне сошелся-а… За что-о, Господи-и-и…
Тягунов вскочил, хлопнул ладонью по столу.
— Таня! Прекрати сейчас же! Что за поминки по живому человеку! И что значит «брось эту работу»? Куда мы с тобой пойдем? Ты уже была на улице и меня туда же зовешь?.. Я милиционер, до мозга костей милиционер, понимаешь? У меня нет другой профессии! Да, я вынужден служить этому режиму, вынужден! Защищать его, мне за это деньги платят. Но и коммунисты, если на то пошло, посылали милицию усмирять недовольных властью. Вспомни Новочеркасск, Сумгаит, Вильнюс, Тбилиси, Белый дом, наконец, октябрь девяносто третьего!
— Ну какие коммунисты в девяносто третьем, Слава? — Татьяна всхлипывала, качала головой. — Боже мой, опять… опять… Ельцин уже вовсю командовал!
— А он тоже коммунист. По сей день. И все, кто с ним. Только демократами себя стали называть. А суть — одна.
— Оставь эту ненавистную политику, Слава! Оставь! Хоть дома дай от нее отдохнуть!..
Они замолчали. В самом деле, совсем неуместно было бы сейчас затевать политический спор. Как это все обрыдло: Горбачев, перестройка, Ельцин, Черномырдин, реформы, Гайдар, инфляция, нищета, безработица, кровь и смерть в Чечне… Главным сейчас было то, что он, Тягунов, через несколько дней уезжает на войну. И было сейчас неважно, кто и почему эту войну затеял, какие цели преследует эта бойня внутри России. Для них обоих было сейчас важно лишь одно: он, Тягунов, получил приказ ехать в Чечню, обязан его выполнить как профессионал — честно и квалифицированно.
Татьяна и Тягунов ушли в спальню, легли, не зажигая света — за окном еще брезжило. Весенний день значительно прибавился, стояла середина апреля; пришла забытая за зиму теплынь, радость обновляющейся жизни. Но в душе Татьяны снова поселился промозглый зимний холод. Тревога за судьбу дорогого человека не покидала теперь ее ни на минуту.
Чтобы не расстраивать Тягунова, она держала себя в руках, бурно, горячо ответила на его ласки, а потом, когда он заснул, тихо и горько проплакала почти до утра.
Глава девятая
Уже к началу февраля девяносто пятого года, когда Грозный, растерзанный орудийными снарядами, минами и авиационными бомбами, был занят федеральными войсками, а лживая московская пропаганда через послушные средства массовой информации объявила о завершении в основном боевых действий в Чечне, штаб Джохара Дудаева переместился сначала в пригород, Черноречье, а потом менял место своего расположения практически каждые сутки. За Дудаевым началась настоящая охота: власти объявили его преступником, возбудили против него уголовное дело, обратились с просьбой о помощи к тем, кто знает его местонахождение, обещая за это солидное вознаграждение. Однако труды спецслужб (создали мобильный поисковый отряд) успеха не имели — мятежный генерал был неуловим. Наверное, в этом заслуга прежде всего Султана Гелисханова, начальника Департамента безопасности, умело организовавшего передвижения своего патрона. Да и сам генерал вовсе не собирался попадаться спецназовцам и милиционерам России. Он был знаменем, мозгом и надеждой чеченского сопротивления, хорошо понимал это и старался не подставляться. Наверно, он мог бы в силу сложившейся военной ситуации, поражения в Грозном «лечь на дно», переждать, потянуть время, предложить переговоры с Ельциным, что, кстати, и было сделано, но российский президент отказался. Джохару нужно было теперь время, чтобы хорошенько поразмыслить о том, что же делать дальше. Потеря Грозного, жестокость, с которой разрушили город, конечно же, произвели сильное впечатление как на мирное население, большей частью участвовавшее в боях с федеральными войсками, так и на истинных боевиков. Падение Грозного, а главное, беспощадный военный напор, с которым русские теперь штурмовали город, говорили Джохару и его единомышленникам, что российская армия, разозленная большими и бестолковыми потерями в начале боевых действий, особенно в новогоднюю ночь, 31 декабря девяносто четвертого года, будет теперь мстить за убитых и раненых, за сгоревшую технику, за ту первоначальную растерянность в захлебывающихся кровью атаках у президентского дворца и у железнодорожного вокзала. Разумеется, воля эта шла от российских генералов, обещавших в свое время навести порядок в Чечне за двое суток, желающих теперь восстановить свою подмоченную репутацию. Генералы всеми силами стремились наказать преступников-дудаевцев, а самого Джохара изловить и как следует проучить в назидание другим самозванцам президентам, мечтающим о независимости и свободе.
Разумеется, долго противостоять мощной российской армии Дудаев не мог, силы были слишком неравны. Это было единоборство Слона и Моськи. Тем не менее три последних года, 1991–1994[4], для дудаевцев не пропали даром: Джохару и его соратникам удалось сформировать, обучить и поставить под ружье тысячи и тысячи солдат. Главное же — вооружить их идеей свободы и независимости, священной войны против иноверцев. Как показало время, именно эта война, газават, утраивала, удесятеряла силы боевиков-чеченцев. Но и воинами они оказались вполне грамотными, русские генералы и командиры боевых соединений вынуждены были это признать. В этом признании было отчасти и объяснение первоначальных неудач русских: они-то явно собирались молниеносно разгромить плохо подготовленных, неорганизованных «бандитов», а воевать пришлось против прекрасно вооруженной, крепкой боевым духом армии.
И все же часть боевиков после поражения в Грозном отошла от Дудаева — бойцы-добровольцы из местного населения, увидев бесперспективность сопротивления, побросали оружие, вернулись в свои семьи, кто-то вообще покинул Чечню, боясь расплаты в будущем. Таких было много, но немало боевиков все же остались верными своему генералу и самой идее «священной войны». Борьба за свободу и независимость Чечни, по их убеждению, только начиналась, однозначно никто не мог, разумеется, сказать, по какому именно пути пойдут события, но всем теперь — и русским, и чеченцам, и мировой общественности — стало ясно: война в Чечне — надолго. Было время, когда министр обороны Грачев обещал покорить Грозный за двое суток и двумя полками воздушно-десантных войск, но прошло уже два месяца с начала боевых действий, на Чечню брошены весьма внушительные силы российской армии, внутренних войск и милиции, однако все они завязли в непролазной грязи, захлебнулись в крови, надломились духом — в частях наблюдалось массовое дезертирство. А боевой дух для солдата — главное. Он, как известно, держится на вере и понимании того, ради чего солдат воюет. Одно дело воевать за освобождение Родины от любого захватчика, а другое — оказывать «интернациональную помощь» в Афганистане или наводить «конституционный порядок» в Чечне. Мало кто из русских солдат, взятых в плен — а Дудаев беседовал со многими, — понимал, что такое конституционный порядок; сами законодатели, да и правители России запутались в десятках казуистических поправок и разъяснений к Основному закону страны, и мало сейчас нашлось бы специалистов, которые сумели бы разъяснить простым смертным, что же такое российская Конституция.
Образованный, умный человек, летчик-генерал Дудаев, много лет прослуживший в авиационных соединениях СССР, став в Чечне первым человеком, поверил, как и другие, кремлевским правителям, сулившим субъектам Российской Федерации свободы и суверенитета, «сколько осилите». Джохар и его окружение сразу же повели Чечню на отделение от России, хотя и плохо себе представляли, как это будет выглядеть в реальной жизни.
Через три года, когда в Кремле наконец спохватились, чеченский «суверенитет» зашел слишком далеко. Дудаева решили проучить. В обществе теперь нагнеталась идея — сохранить разваливающуюся Россию во что бы то ни стало. Суверенитет окраинных республик, подрывающий целостность, силу и мощь великого государства, был теперь ни к чему.
В Кремле с первых же шагов «наведения порядка в Чечне» допустили серьезную политическую ошибку. Дудаев хорошо знал свой народ, знал, что силой оружия его на колени не поставить, что Россия уже имеет в своей истории печальный опыт почти 50-летней войны здесь, в Чечне, что имя прославленного Шамиля[5] хорошо известно каждому чеченцу, да и не только чеченцу.
Может быть, и Дудаев просчитался в своих прогнозах: ни он сам, ни его окружение не думали, что напряженные отношения с Москвой выльются в затяжную кровопролитную войну, что с обеих сторон будут тысячи убитых и раненых, что будут разрушены города и села Чечни, что вооруженное противостояние зайдет слишком далеко. Но — начали воевать, начали убивать русских и чеченцев, конфликт разрастался. «Русский медведь» в самом деле, если его разозлить, не мог теперь успокоиться: нужно было отомстить «бандформированиям» за смерть и увечья молодых российских солдат, за слезы их матерей. Но точно так же думали и чеченцы… Чувство мести за погибших родственников у них развито еще