Итак, уголовный розыск глубинного российского РОВДа во главе с подполковником милиции Марининым владел теперь точной информацией: на участке Ростовского шоссе, примерно от села Радченское на юге и до села Московское на севере, действует вооруженная банда кавказцев, имеющих в своем распоряжении крытый тентом КамАЗ, кабина которого окрашена в синий цвет.
Если бы Феликс Дерикот знал о том, что друзья-приятели из Чечни обнаглеют до такой степени, что станут убивать и грабить российских водителей практически у него под носом, в родной области, он, наверное, сам бы навел на них милицию. Во всяком случае, принял бы какие-нибудь срочные меры, ведь придонские номера на этом КамАЗе были получены с его помощью и поиски милиции рано или поздно привели бы к нему. Дерикот, как мы знаем, помог Саламбеку и его людям тоже небескорыстно, хотя и думал, что имеет дело лишь с проверенными людьми, которым продавал оружие… Но по местному телевидению он вдруг увидел фоторобот, очень похожий на Рустама, и чрезвычайно обеспокоился: а что, если… Речь в передаче шла о КамАЗе, якобы забытом в Лосеве, а вот и человек, который ставил эту машину, — посмотрите, граждане телезрители, повнимательнее, может быть, кто-то из вас и видел этого человека?
Конечно, это была хитрость ментов, Дерикот сразу догадался, что к чему. «Забыть» машину никто не мог, ее просто бросили там, поставили, чтобы выиграть время. И Феликс сразу подумал о Саламбеке и его людях — не они ли причастны к этой истории? Он послал к Саламбеку своего шофера, тот нашел его на рынке и привез.
Разговаривали они в машине, шофер прогуливался поодаль. Дерикот спросил прямо:
— Ты своего Рустама видел по телевизору?
— Как? — вырвалось у Саламбека. — По какому телевизору? Почему?
— КамАЗ на стоянке в Лосеве — ваша работа?
Саламбек судорожно сглотнул слюну, промолчал.
Феликс выругался.
— Короче, так, Саламбек. На крючке вы у ментов. Не знаю, чего вы там натворили с этим КамАЗом, но из Придонска вам надо срочно линять.
— Да, это Рустам ставил там КамАЗ, — признался Саламбек. Через пять минут Дерикот знал всю историю кровавого бизнеса на трассе. Саламбек рассказывал откровенно — во-первых, он и сам не знал поначалу всех подробностей, а во-вторых, прятаться от Феликса ему было незачем: они оба были крепко повязаны куплей-продажей оружия, угнанных машин, потом убийством Глухова, а теперь еще и разбоем на шоссе.
И все же Феликс был вне себя.
— Да вы что… совсем охренели? — От гнева у него даже горло перехватило. — Ты же сказал мне, что машина вам нужна только для торговых дел, что вы будете заниматься коммерцией тихо-мирно. А натворили что? Ты же ментов теперь и на меня наведешь. — Он с силой и злостью трахнул кулаком по спинке сиденья машины.
— Да я торговлей и занимался, Феликс Иванович, — оправдывался Саламбек. — Это земляки, которых ты видел у Анны Никитичны, попросили машину… Рустам с ними был, да, я разрешил. Да и как не разрешишь — его же машина! Он мне говорил, что возит грузы, что нашли какого-то мужика, у которого покупают и стройматериалы, и сахар… потом про муку говорил. Я и сам ничего не знал!.. И женщина, что ты просил, Изольда, она же с ними работала…
— Немедленно!.. Слышишь, Саламбек, немедленно эти твои земляки должны отсюда слинять! Сейчас же! К чертовой матери! Раз показали фоторобот, то все — хана, найдут! Ваша хозяйка пойдет и заявит в милицию, ты и знать ничего не будешь. И мы все сядем. Все! Из-за твоих земляков… В общем, так: снимай номера, машину уничтожай, а земляки твои пусть из Придонска испаряются. Ты сам имеешь отношение к трассе?
— Нет, Феликс Иванович, слово тебе даю! Я случайно от Рустама узнал. Вчера. Что вляпались они… А все Байрам затеял…
— Байрам, Рустам — один другого стоит. Драпать им нужно… Где Изольда? Ее тоже надо куда-нибудь спрятать, предупредить. Сворачивайте свои дела, Саламбек!
— Конечно, конечно, я понимаю, Феликс Иванович! — Волнение Дерикота передалось и Саламбеку. — Изольда в Боровском, у них база там, дом они купили… Она там должна быть, надо ехать за ней.
— Садись на такси и езжай, предупреди. Скажи, чтоб закрыла свою лавочку и ехала ко мне. И чтоб язык за зубами держала. Понял?
На первой подвернувшейся машине Саламбек помчался в Боровское. И чем дольше он ехал, тем больше тревожился: в самом деле, Байрам переступил все границы. Ему же и его людям было сказано: сидеть и ждать команды. В крайнем случае, тихо-мирно торговать. А он вон что натворил!..
Изольду, когда она, встревоженная, перепуганная, явилась к Дерикоту, тот жестко, требовательно инструктировал: ни с какими кавказцами не общалась, ничего не знаю, ничего не видела и не слышала. Понятно? Проглоти язык!
— И вообще, Изольда Михайловна, лучше бы тебе уехать из Придонска, — уже мягче сказал он. — Хотя бы на время. А может, и навсегда. Что тебя тут держит? Ни квартиры, ни прописки…
— Куда же мне ехать, Феликс Иванович? — Изольда переменилась в лице. — Была бы цела квартира в Грозном… А здесь я с жильем неплохо устроилась, живу одна в двухкомнатной квартире Татьяны, ты ведь знаешь. А с пропиской… И ты обещал, и Татьяна…
— Обещал, да, но видишь, как все повернулось с этими чеченами. Кто знал, что Байрам со своей бандой так поступят?! Они и тебя под монастырь подвели. Ты хоть и не убивала на трассе, но ворованным-то, награбленным торговала!
— Я же не знала ничего!
— И я не знал. А закону все равно — посадят и тебя, и меня как миленьких. Поэтому я и говорю: линять тебе надо из Придонска. И времени, учти, мало. Его просто нет. Я думаю, менты уже вовсю работают. И лечь тебе надо на очень глубокое дно. Шансы спрятаться у тебя есть, в городе ты не прописана, тебя мало кто знает. Ты, главное, не делись больше ни с кем, не советуйся. Дольше проживешь. Понятно говорю?
Но Изольда не послушалась Феликса — этим же вечером она все рассказала Татьяне.
Не послушались Дерикота и чеченцы. Байрам лишь приказал снять с КамАЗа номера и перегнать его в другое место — на стоянку в пригород Придонска…
Глава двадцать первая
После памятного, потрясшего город чэпэ в ТЮЗе Захарьяну здорово попало от областной администрации. Его вызвали в местный «белый дом», ругали в три горла в одном из кабинетов с полированной мебелью. Он слушал ругань спокойно: понимал, что чиновники от культуры обязаны были провести с ним эту воспитательную работу, все-таки резонанс в Придонске после спектакля был большой, да и материальный ущерб театру хулиганы нанесли значительный. Конечно, Михаил Анатольевич даже намеком не дал понять этим пешкам-чинушам, что его в тот вечер о чем-то попросили, что американский бизнесмен Ховард заплатил за «усиление эффекта» и они показали ему русский авангард во всей красе. Не мог он сослаться и на звонок Аркадия Каменцева — тогда Захарьяну надо было бы тотчас уходить из театра. Да, его просили поразвлечь важных американских гостей, но просили неофициально, в частном порядке, к тому же хорошо заплатили — и ему лично, и актерам. Да и все разбитое и уничтоженное Джеймс Ховард практически оплатил. Что же еще нужно? Вести речь о морали?
Вот на мораль, а точнее, на безнравственность спектаклей в театре юного зрителя и нажимали сейчас эти трое из Департамента культуры — один мужчина, в прошлом школьный учитель, и две дамы без возраста: каждой из них можно было дать и по сорок лет, а можно и по шестьдесят, искусная косметика возраст этот скрывала.
Дамы верещали безостановочно.
— Вы подумайте только, Алла Петровна, что делается в ТЮЗе! — гневно говорила одна из них, в мелких, химической выработки кудряшках. — Я когда посмотрела «Тайную любовь…», не спала всю ночь! Всю ночь проворочалась, и хоть бы в одном глазу!.. Так опошлить, изгадить — простите, товарищи, за грубое слово — Бунина! Это просто кошмар! Ведь у Ивана Алексеевича все достойно, чисто… Да, эротика, но пристойная, целомудренная… Я, помню, в молодости зачитывалась этим произведением, оно волнует, конечно, но не грязно, хорошо, по-человечески. А вы что из него сделали, уважаемый Михаил Анатольевич? Развратные сцены сплошь и рядом! Стыдно!
— Это жизнь их такими сделала, не я, — отвечал Захарьян. — Мне выручка нужна. Театр, как и все наше российское искусство, обанкротился.
Начальственным дамам такой ответ лишь прибавил служебного рвения и прыти. Они ждали от режиссера покаяния, оправданий, просьб о прощении и заверений в том, что в будущем такого не повторится, а услышали и увидели нечто раздражившее их окончательно: Захарьян и не думал каяться, наоборот — чуть ли не обвинил их, дерзнувших вызвать его сюда, читать ему, как провинившемуся школьнику, нотации. Они ведь ничегошеньки, оказывается, не понимают ни в экономической, ни в концептуально-эстетической ситуации! Какая наглость, вы только послушайте, а! Он чуть ли не в лицо бросил им реплику о «ретроградах и консерваторах, которые забыли, в какое великое, р е в о л ю ц и о н н о е время они живут!..».
Дамы после этих упреков, что называется, вышли из берегов. Перебивая друг друга, брызжа слюной, почти крича, они возмущенно и горячо высказывались:
— Да как только у вас язык поворачивается т а к о е говорить, Михаил Анатольевич! Мы столько лет… десятилетий отдали культуре и воспитанию подрастающего поколения!
— Искусство должно делать человека благородным, а не наоборот, вы же это прекрасно знаете!
— Искусство принадлежит народу, а не кучке морально разложившихся толстосумов! Вы как режиссер должны заботиться о нравственном здоровье нации. Вы же талантливый человек и свой талант должны тратить на благородное дело! Кого вы хотите воспитать своими спектаклями? Проституток? Бандитов? Их и так полно!
Заговорил наконец и чиновник-мужчина, хозяин кабинета. Поглаживая раненной когда-то и потому закостеневшей в неудобном положении рукой седые, с желтизной волосы, он укорял Захарьяна:
— Михал Анатольич!.. Ты бы в самом деле секса там, на сцене, поубавил. Голые, понимаешь, у тебя девицы ходют, в случку на глазах у всех вступают. Нехорошо это. Ну, закрылись там, в шалаше, поцеловались пару раз, да и туши свет. И так все ясно. Что в этом, извини, блядстве хорошего? Народ наш, русский, всю жизнь прятал это дело, под одеяла да на печь лез, а ты напоказ выставляешь. Я тоже ходил, смотрел твой спектакль. Тошнит, прямо тебе скажу. Парень этот голый по сцене бегает, шлангом своим мотает, девица возле него тр