Антон Михайлович снова взялся за телефон.
— Феликс, привет! Ну, как ты? Спать хочешь?.. Ну-ну, выспишься. Слушай, являлась снова к Анне Никитичне Мария эта. Договорились на пару «лимонов». Я заплачу, а ты потом отдашь, идет?
— Отдам. Но она об этом еще пожалеет, — рявкнул Дерикот.
— Ну ладно, это потом, потом, я постараюсь компенсировать. — Городецкий чувствовал себя главным виновником всего происшедшего: ведь именно он организовал вечеринку, позвал Феликса, а теперь…
— Да пошел ты со своей компенсацией! — в сердцах проговорил Дерикот, и Городецкий знал, что «лимон» он не отдаст, значит, ему нужно будет выкладывать все деньги. Да еще иметь в виду и свое обещание.
«Да, надо бы этой актерке как-нибудь потом заткнуть рот, — раздраженно думал Городецкий, ожидая главного бухгалтера, которую он вызвал через секретаря. — А то, чего доброго, еще за миллионами припрется. Крестная эта мамаша ее настропалит и — будьте здоровы, Антон Михайлович, выполняйте свое обещание!»
Главбух, тучная низкорослая дама с лицом, которое невозможно запомнить и описать, выслушала распоряжение Городецкого — десять миллионов наличными, срочно, к двум часам! — молча и бесстрастно. Шеф «Мечты» и раньше брал деньги, правда, не в таких крупных суммах, и никогда потом за них не отчитывался. Но все в офисе знали: деньги шли на дело, на пользу акционерному обществу. Бухгалтер уронила послушное, тихое: «Хорошо, Антон Михайлович», — и ушла.
«Хрен с ними, с этими миллионами, — расстроенно, конечно, думал Городецкий, поглядывая на часы. — Акционеры еще принесут, накрутим мы эти десять «лимонов». Главное, не поднимать сейчас шума, не привлекать к себе внимания. Слиняю из России, тогда пусть шумят сколько угодно…»
…К главпочтамту он приехал в сопровождении одного лишь Лукашина, да и тому велел сидеть в машине, в зал не заходить.
Марийка и Татьяна ждали его в самом центре зала, за полированным овальным столом. В двух шагах прогуливался рослый, спортивного вида парень, поблизости, за соседним столом, ошивались еще трое. И вообще, в зале слонялись какие-то подозрительные типы.
«Правильно я поступил, что привез деньги, — успокаивал себя Городецкий. — И затевать здесь, в зале, что-нибудь ни в коем случае нельзя. Это же стрельба, кровь…»
Наверно, его мысли изменились бы, если бы он знал, что возле стола прохаживался один лишь беглый солдат российской армии, дезертир Андрей Петушок, а все остальные молодые люди — просто клиенты главпочтамта.
Городецкий сел к столу, положил на столешницу полиэтиленовый пакет с твердыми пачками денег. Сказал, глядя на Татьяну:
— Дороговато берете за банальную вечеринку, мадам, — глаза его излучали ярость.
— Свобода дороже, Антон Михайлович, — спокойно парировала Татьяна. — Наука вам впредь. Здесь — как мы договорились?
— Конечно. Имеете дело с порядочными людьми. Пересчитывать будете? Или как?
— Поверим. Позвоним, если что не так.
— Понял. Значит?..
— Остальные потом, как соберете. Пока что можете спать спокойно. До следующей вечеринки.
— А вы дама не без юмора.
— Лучше бы нам с вами шутить по другому поводу, Антон Михайлович, — Татьяна придвинула к себе пакет, встала. Рядом с нею вырос тот, спортивного вида парень, а те, что за столом, внимательно смотрели в их сторону.
Городецкий сухо попрощался со всеми сразу рассеянным кивком головы и пошел к выходу — дело было сделано.
Глава двенадцатая
Сломанные ребра заживали плохо, и Дорош почти полтора месяца провалялся в постели. В милицию он обращаться не стал. Врачу «Скорой помощи», которую вызвала жена, Людмила, сказал, что подвернулась нога, он упал и кубарем покатился по каменным ступеням лестничного марша. Врач, молодой, с сонными глазами человек, глянул на Дороша с подозрением, но никакой активности проявлять не стал. Сказал, что завтра надо будет явиться в поликлинику по месту жительства, на рентген, помог остановить кровь, текшую из носа, и был таков.
В поликлинике предварительный диагноз подтвердился. В двух ребрах оказались трещины, они доставляли Дорошу мучительную боль, но ложиться в стационар он не захотел. Людмила была медиком, врачом-педиатром, необходимую ему помощь она, разумеется, оказывала грамотно, по науке, и он чувствовал себя дома достаточно комфортно.
Зимние эти месяцы Дорош посвятил книгам и телевизору, да потихоньку тренировал мышцы рук. С обидчиками своими он решил расправиться не торопясь, продуманно, главное, без следов. Он знал, как это делается.
Прежде всего надо было дать понять своим врагам, что он сломлен и ничего предпринимать не собирается. Дорош не сомневался в том, что его судьбой и умонастроениями обязательно поинтересуются, прекрасно знают, что он сейчас дома, «зализывает бока». И что вполне возможно, вынашивает план мести. Конечно, пока он дома, информацию о нем можно было получить только через жену, и Дорош эту информацию давал. Людмила рассказывала, что у нее на работе, в детской поликлинике, здоровьем мужа время от времени интересуется некая Дора Григорьевна, заместитель главного врача. Вообще-то, Дора Григорьевна и раньше интересовалась его самочувствием, особенно когда Дорош вернулся домой после лечения в Ташкентском госпитале и долечивался уже здесь, в Придонске. Это, разумеется, мог быть и чисто профессиональный, и человеческий интерес: как-никак Людмила работала в медицинском коллективе, где все друг о друге знали. И скрыть тот факт, что муж был в Афганистане, получил серьезное ранение, было нельзя. Да и к чему было скрывать?
Не стала Людмила утаивать от сослуживцев и того, что муж ушел из госбезопасности «по состоянию здоровья», а тут приключилась с ним новая беда — упал и сильно расшибся. На работе Людмиле сочувствовали — что же это, в самом деле, так не везет ее мужу? Впрочем, раненый человек, мог в какой-то момент потерять контроль над собой, не туда поставил ногу, вот и упал. Дора Григорьевна, которая выслушала однажды рассказ'Людмилы Дорош, давала потом хорошие врачебные советы и спрашивала при случае — как, мол, идет лечение?
Дорош внимательно слушал рассказы жены. Безусловно, заместитель главврача поликлиники могла интересоваться самочувствием мужа одной из сотрудниц и просто так, но он все же чувствовал ее повышенный интерес к себе, уточнял вопросы, которые задавала Дора Григорьевна Людмиле, выспрашивал даже об интонациях и подробностях их бесед. Жена недоумевала, иронично посмеивалась, привыкшая к профессиональной подозрительности мужа (все, что ли, чекисты такие?), но рассказывала все точно и вела себя с Дорой Григорьевной так, как он ей советовал. Зам. главного врача вполне могла быть для недругов Дороша хорошим, естественным информатором, он допускал эту мысль, кажется, не ошибался в своих предположениях и давал по этому каналу нужную для себя информацию. А суть ее заключалась в следующем: да, он, Дорош, вынужден был уйти из госбезопасности и по состоянию здоровья, и по политическим мотивам; да, с начальством не сработался, чего греха таить, времена и люди изменились. Да, он кое на кого обижен, но счеты сводить не собирается, ну их всех к черту. Дает еще себя знать ранение, голова часто болит, нервы задеты осколками гранаты, а тут еще упал… После выздоровления собирается искать работу, надо бы найти что-нибудь спокойное. Может быть, охранником в какой-нибудь офис или даже сторожем в поликлинику, где трудится Людмила — там сторож требуется. А почему бы и не сторожем? Деньги платят приличные, день дома, а ночь как-нибудь можно и перекантоваться. К тому же, денег им с Людмилой много не надо, детей у них нет, а зарплаты для двоих вполне хватит, запросы у них скромные.
Людмила все это при случае охотно рассказывала в поликлинике; кому было интересно — слушали. Слушала и Дора Григорьевна, одобрительно кивала высокой белой шапочкой: да, правильно, жизнь сейчас такая, что надо просто выжить, тут не до жиру. Полнокровная и активная жизнь — это, увы, для сильных и здоровых людей, тут ничего не поделаешь, надо с этим обстоятельством смириться. Проиграл — покорись, постарайся глянуть на жизнь философски, и спокойно живи дальше. Ибо смысл жизни — в самой жизни. Так говорил гениальный писатель двадцатого века Лев Толстой, Дора Григорьевна читала эти его слова и даже выписала их себе в записную книжечку.
Дорош, расспрашивая жену обо всем, что происходило у них в поликлинике, хмыкал, посмеиваясь в душе. Даже Людмила не догадывалась о той скрытой хитроумной игре, которую он вел с ее помощью. Он исподволь внушал жене, а через нее еще кому-то, что покорился судьбе, признал свое полное поражение по всем фронтам, лег на дно и махнул на все рукой. И постепенно создал-таки о себе мнение (имидж, как говорят сегодня) пораженца. Даже Людмила внутренне встревожилась, — состояние внешней депрессии мужа ее очень обеспокоило. Как он будет жить дальше с таким настроением и мыслями? Они ведь еще довольно молоды, надо еще работать, зарабатывать пенсию!..
Но она откладывала на потом все эти неприятные для Анатолия разговоры: поправится — тогда и поговорят. И как-нибудь, при случае, поведет мужа к психотерапевту, попросит его, даже настоит на курсе лечения.
А Дорош ни в каких психотерапевтах не нуждался.
Поднявшись с постели, он ежедневно прогуливался возле дома, делал по утрам на свежем воздухе зарядку, потом стал бывать в городском лесопарке, благо он был неподалеку от их жилого массива и звался «Березовая роща». А еще через пару недель взялся бегать на маленьком стадионе, который в свое время построил в микрорайоне один из придонских заводов для своих рабочих. Дорош снова чувствовал себя здоровым человеком — силы и бодрость вернулись к нему, и он радовался этому обстоятельству больше всего. Опять можно было работать с гантелями и эспандером, заниматься спортом.
…Слегка загримировавшись, изменив внешность (он приклеивал усы и надевал очки с простыми стеклами), Дорош несколько дней кряду прохаживался возле старинного четырехэтажного здания в центре Придонска, где размещался офис «Мечты», или сидел в кафе напротив, через дорогу, выслеживая нужных ему людей. Надо сказать, что место у офиса очень оживленное, наблюдать здесь сложно, и самому было легко засветиться.