— Да, господин де Жюссак, мой жених, мадам.
— И вот уже годы, как вы разлучены?
— Пять лет, — вздохнула девушка.
— Но ведь вы писали друг другу письма все это время?
— Один раз.
— Прекрасно! И ты воображаешь, что он все еще думает о тебе?
На глазах мадемуазель де Шато-Лансон появились слезы. Герцогиня смутилась.
— Прости меня, милая моя моралистка, — живо заговорила она, — я не хотела тебя огорчить… Но то, что ты говоришь — так необычно!.. Сразу видно, что твой Амадис в трехстах лье от двора!
Искра надежды сверкнула во влажных глазах Вивианы.
— О! — пробормотала она. — Если бы ваше высочество захотели…
— Что, моя дорогая? — спросила принцесса, погладив ее по щеке.
— Мой Элион был бы рядом, мог бы приехать в Версаль…
— А почему он не приезжает?
— Но ведь надо, по крайней мере, быть уверенным, что найдешь здесь покровителей, должность… Это человек мужественный, верный, преданный… И если бы ваше высочество согласились причислить его к своему дому…
Герцогиня покачала головой.
— Бедное дитя, оставь же пустые надежды… Если бы это было возможно, все равно потребовалось бы время на осуществление плана. Но я не имею никакого влияния. На меня смотрят как на маленькую легкомысленную девочку, я не имею своего слова. Даже герцог, который сам лишен всякого авторитета… Его величество оставляет за собой право самому назначать на должности. И если этого молодого человека не рекомендовали ни герцог дю Мэн, ни граф Тулузский, ни отец Ле Телье, ни мадам де Ментенон…
Она замолчала. Вивиана совсем опечалилась.
Принцесса прислушалась.
— Слышишь? Кто-то поднимается по лестнице… Это он! Господин де Нанжи!..
Действительно, жалобно заскрипели ступени под тяжелыми мужскими сапогами; потом в дверь дважды робко постучали. Герцогиня подбежала к ней, радостно воскликнув:
— Входите, Анри, входите скорей!
Это походило на театральную сцену. Дверь открылась, и на пороге появился господин де Жюссак. Герцогиня отпрянула от неожиданности при виде незнакомого лица.
Мадемуазель де Шато-Лансон выглянула из-за спины своей госпожи и, вскрикнув от удивления, закрыла лицо маской.
Элион склонился в почтительном поклоне.
Герцогиня Бургундская не дала ему заговорить первым, к чему, казалось, он сильно стремился.
— Но, — воскликнула она, задыхаясь, — это не вы!..
На лице молодого человека играла самая обольстительная улыбка.
— Прошу прощения, мадам, но все-таки я. Клянусь, что я — это я…
— Во всяком случае, — возразила молодая женщина сухо, — вы не тот, кого я жду…
Выражение комического разочарования появилось на лице барона.
— Да, я так и предполагал, — разочарованно вздохнул барон с кривой улыбкой. — Произошло недоразумение… А все плут трактирщик… Мне остается только просить вас принять мои самые искренние извинения, — сказал он, поклонившись.
Элион сделал шаг к двери, но вдруг остановился.
— Еще одно только слово, мадам: если вы ждете человека столь нелюбезного, который не желает выразить искреннее почтение и преданность дамам, я был бы счастлив его заменить.
— К сожалению, это невозможно! — ответила герцогиня. — Позвольте мне только спросить: вы дворянин?
— Да, мадам, по милости Божией, я барон…
— О, я не спрашиваю имени… Значит, вы едете в Версаль и принадлежите ко двору?
— Да, мадам, еду туда. — И для пущей важности небрежно бросил: — Мне надо побеседовать с королем.
— С королем! — воскликнула мадемуазель де Шато-Лансон, подходя ближе. Все это время она стояла в стороне, жадно рассматривая молодого человека через прорези черной полумаски.
«Однако, — подумал Элион, — она в маске, та вторая!.. Но могу побиться об заклад, что тоже хорошенькая, как и эта…»
— Господин барон, — сказала герцогиня, — у меня просьба… Возможно, вы меня встретите в Версале…
— Клянусь, был бы в восторге от такого счастья!
— Обещайте, что не узнаете меня…
— Что?..
— Я на это надеюсь и этого хочу. Вот единственная услуга, о которой мне приходится просить вас. Верю в ваше благородство…
Барон смущенно опустил голову.
— Понял, мадам… Понял и повинуюсь.
Молодая женщина жестом отпустила его.
— А теперь, чтобы не быть неделикатным и назойливым…
— Да-да, ухожу…
И, рассыпаясь в поклонах, крестник Арамиса, пятясь, вышел.
«Черт возьми! — думал он, спускаясь по лестнице. — Тупица, толкнул меня на унижение!.. Но, конечно, я получил по заслугам. Эта кривляка имеет достаточно власти, чтобы выпроваживать докучливых гостей!.. А другая все стояла позади… Ох, как она обстреливала меня глазами через бойницы своей маски! Странно!.. Да, проклятье, странно… Кажется, я произвел впечатление там, наверху».
Любопытный синьор Кастанья уже стоял под лестницей.
— Ну как? — спросил он. — Уже назад?
Барон посмотрел на него недружелюбно.
— Господин болван, — приказал он, — подайте завтрак. И избавьте меня, убедительно прошу, от вопросов и комментариев. Я забыл трость.
В эту минуту в саду показался кавалер, одетый как капитан гвардейцев дофина, казалось, он искал кого-то взглядом.
Пренебрежительным жестом пьемонтец указал официанту на Элиона.
— Коломбен, обслужите этого господина.
И сразу же бросился к вновь прибывшему, подслащивая улыбку всевозможными любезностями. Они принялись тихо беседовать. Тем временем Коломбен, слуга с лицом безобидного олуха, подошел к крестнику Арамиса.
— Где ваша милость желает, чтобы я накрыл?
— Честное слово, все равно. Ну, здесь, например, в этой беседке.
И господин де Жюссак машинально указал на беседку, которая приходилась прямо напротив раскрытого окна той комнаты, откуда его только что выпроводили.
— Optime[14], — заявил Коломбен, любивший, обслуживая, злоупотреблять латынью, как профессор ботаники познаниями о бабочке махаоне.
— Нижайше прошу вашу светлость выслушать меня, я покажу дорогу, — говорил пьемонтец в этот момент новому посетителю.
Офицер, весьма красивый мужчина с изысканными манерами, довольный собой, на окружающих производил все же отталкивающее впечатление.
Мэтр Гульельмо вел его к пристройке, беспрерывно кланяясь так низко, будто хотел поцеловать землю.
— Вот тот, кого там ждут, — вздохнул Элион и сел за свой столик.
Через несколько минут из открытого окна послышались голоса. Барон отчетливо слышал каждое слово, как будто он сам находился в комнате с этими двумя женщинами: одной — трепещущей и взволнованной, и другой — холодной, спокойной, насмешливой.
— Вы, сударь?.. Вы?.. Что это значит?..
— Боже мой, мадам, все очень просто. Господин де Нанжи не придет…
— Откуда вы знаете?
— Я ознакомился с запиской, в которой ваша светлость назначает ему здесь утром свидание.
— Как записка попала к вам в руки? Почему господин де Нанжи не придет?
— Потому что он уже на пути в Нормандию: его величество вчера приказал ему немедленно отбыть туда.
— Его сослали!.. За что?..
— Ох, мадам, помните, как герцог де Лозюн вынужден был покинуть двор после той романтической истории с великой Мадемуазель?
— Так-так! — пробормотал Элион, разворачивая салфетку. — Похоже, что я сейчас узнаю все, о чем пойдет разговор наверху… Конечно, лучше бы не слушать… Очевидно, надо переменить место…
Он встал и огляделся в поисках другого столика. Но в этот момент Коломбен поставил перед ним яичницу с салом, и молодой человек не в силах был справиться со своим разыгравшимся аппетитом. Безвольно он рухнул в кресло и придвинул тарелку.
— Начнем с самого неотложного. А потом можно будет и пересесть… Впрочем, очень даже может быть, что шум моих челюстей помешает мне слушать.
В пристройке между тем страсти накалялись.
— Но эта записка, сударь, предназначалась господину де Нанжи…
— Эту записку, мадам, мне вручил лакей во время обыска, когда адресат уже покинул Версаль, и его величество поручил действовать мне.
— Обыск у графа!.. И мои письма!.. Письма, которые он должен был вернуть в это утро…
— Успокойтесь, ваша светлость: вот они, эти письма.
— Ах, сударь, дайте мне их скорее!
Дворянин заговорил резким и язвительным голосом:
— Минуточку, мадам, минуточку. Надо бы сначала договориться…
— Договориться?
— О некоторых условиях…
Внизу в беседке господин де Жюссак поглощал свиное филе, однако, несмотря на то, что всецело был погружен в это приятное занятие, не пропустил ни единого слова.
«Дьявольщина! — подумал барон. — Как некрасиво поступает этот господин! Но, впрочем, какое мне дело! Я предложил этой маленькой даме свои услуги, она их не приняла. Почему же теперь она соглашается?»
«Маленькая дама» между тем спрашивала отрывистым голосом:
— И какие же это условия?
— Ваша светлость! — ответил собеседник. — Позвольте вас поблагодарить за ваше расположение ко мне. Должен сказать: невозможно лишь восхищаться вами, обожать как идола…
— Довольно! — холодно перебила она. — Вы меня оскорбляете, говоря о восхищении, не нужно меня обожествлять. Мне оскорбительно ваше признание.
— Признание одного оскорбляет, но есть другие, — у них хватает наглости заставить себя слушать, — были ли они вам столь же неприятны?
— Что вы хотите этим сказать?
— Хочу сказать, ваша светлость, что вы приняли знаки внимания сначала от Молеврие, потом от Нанжи, которого я ненавижу.
— Ну знаете! Подобное оскорбление…
— Разве это оскорбление, когда лишь повторяешь то, о чем давно говорит двор, о чем шепчется весь Версаль и знает король?
«Черт!» — подумал господин де Жюссак в своей беседке. Ему показалось, что там, наверху, заваривается такая каша, что лучше быть глухим, как лопнувший барабан… Он крикнул гарсону:
— Эй, Коломбен, фрукты и еще бутылку!
— Давайте покончим с этим, — раздался голос герцогини. — У вас есть намерение хранить эти письма?