— Сударь, вы возьмете на себя труд заменить нас до нашего возвращения. — И, взяв дофина за руку, сказал: — Пойдемте, сын мой.
Монарх поклонился маркизе весьма холодно.
— До скорого свидания, мадам. Я должен идти. Чего ж вы хотите? Молодость когда-нибудь проходит. И вы должны, конечно, об этом знать, ведь вы старше меня на три или четыре года.
XУЛИЦА СЕН-МЕДЕРИК
Старик де Бриссак поспешно вернулся и отдал приказ гвардейцам, стоявшим в карауле у дверей зала:
— Сдайте мушкеты, господа, и следуйте за мной.
Четверо гвардейцев, среди которых был и наш добрый друг Элион, спустились по дворцовой лестнице вслед за генералом. Внизу ожидали две кареты. Майор приказал гвардейцам занять одну, а сам сел в другую, вместе с Людовиком XIV и его внуком. Лошади помчались галопом. Путь был не долог, через четверть часа они прибыли к месту. Генерал поспешно вышел из кареты и подошел к экипажу гвардейцев.
— Выходите, господа, — скомандовал он.
— Это здесь? — спросил монарх, выходя из кареты.
— Да, сир, мы на улице Сен-Медерик, и вот тот самый дом, к которому ваше величество приказали прибыть.
Господин де Бриссак, по знаку короля, позвонил в дверь. В проволочном дверном окошке показалось испуганное лицо слуги.
— Именем короля откройте! — потребовал майор.
У слуги будто ноги подкосились, он, казалось, то ли упал, то ли ринулся в какую-то комнату. В доме поднялась суета. Наконец тяжелая дверь медленно повернулась на петлях и со скрипом растворилась.
Король обратился к де Бриссаку.
— Пусть двое ваших людей, — приказал он, — останутся здесь и проследят, чтобы никто не вышел, а двое других будут нас сопровождать.
— Вы слышали, господа? Исполняйте! — обратился майор к гвардейцам.
Два гвардейца стали у входной двери, а двое других — дю Плесси и де Жюссак — последовали за своим генералом, сопровождавшим короля и его внука.
В конце коридора настежь была открыта дверь в комнату. В мерцании свечей у стола стоял испуганный молодой дворянин.
Король сделал знак де Бриссаку и гвардейцам остаться в коридоре, и прошел с герцогом внутрь. Дверь в комнату осталась открыта, и из коридора было слышно и видно все, что произошло дальше.
Людовик приблизился к дворянину с непреклонностью, свидетельствовавшей о сильном гневе и не обещавшей ничего хорошего.
— Господин де Нанжи, почему вы не в своем поместье? — спросил он.
Молодой человек весь как-то съежился и пробормотал:
— Непредвиденные долги, сир…
— Никаких уверток, сударь, никакой лжи! — прервал его король. — Это недостойно дворянина. Признайтесь, что вас задержала в Версале преступная страсть.
Господин де Нанжи смотрел в пол и молчал.
— Сейчас с вами здесь была женщина, — продолжал монарх, все более раздражаясь. — Где она?
Граф повел растерянным взглядом от государя к герцогу, потом умоляюще произнес:
— Сжальтесь, сир!..
Людовик в гневе стукнул тростью о паркет.
— Еще раз спрашиваю: где она?.. Отсюда никто не выходил… Приказать обыскать дом и вытащить ее из укромного места?
И король, повернулся к двери, намереваясь отдать приказ гвардейцам.
— Не надо, сир, я здесь, — раздался дрожащий женский голосок. В темном углу скрипнула дверь чулана, послышался шелест платья, и из-за гобелена вышла женщина.
— Мадемуазель де Шато-Лансон! — воскликнул изумленный король.
— Мадемуазель де Шато-Лансон! — ахнул герцог Бургундский и вздохнул с облегчением.
А в коридоре раздался глухой сдавленный крик.
Король подошел к девушке.
— Ну так что, мадемуазель, — спросил он, — значит, это вы были здесь с господином де Нанжи?
— Да, сир.
— Одна?
— Одна, сир.
— А куда вы дели свою госпожу, вместе с которой покинули дворец?
— Ее высочество вернулась в Медон, отпустив меня, по моей просьбе, на остаток ночи.
Монарх не верил своим ушам.
— Выходит, — король обвел девушку испытующим взглядом, — господин де Нанжи вас любит?
— Да, сир.
— И вы любите господина де Нанжи? — отрывисто проговорил он, ударяя на каждый слог, желая дать понять, сколь важен этот вопрос.
Мадемуазель де Шато-Лансон закрыла лицо руками.
— Мы у вас не потребуем другого признания, — сказал король.
И снова в коридоре раздался отчаянный крик.
Людовик обернулся.
— Ну что там еще? — спросил он.
На пороге комнаты появился господин де Бриссак, бледный, как полотно.
— Сир, — взволнованно доложил он, — одному из моих гвардейцев стало плохо. Внезапное головокружение… Удар, может быть… Чуть было не упал…
— Прикажите доставить несчастного во дворец, и пусть ему пустят кровь, что ли…
— Приказ понял, сир.
— Гвардеец! — воскликнула Вивиана, порываясь кинуться за майором.
— Останьтесь, мадемуазель, — произнес король, властным жестом остановив девушку. Затем он обратился к де Нанжи.
— Вы совершили большую ошибку, сударь, — произнес Людовик. — Так дерзко сопротивляться нашему приказу!.. Скрывать связь, которая бросила тень на персону, чье имя и положение не допускают возможности подобных подозрений… Однако людское злорадство ни с чем не считается… Нужно его остановить… Искупить позор и разрешить этот скандал, в который вы втянули благородную девушку. Поэтому завтра перед всем обществом вы обвенчаетесь с мадемуазель в дворцовой часовне…
Потрясенные ужасным приговором, молодые люди воскликнули в один голос:
— Венчаться!..
— Завтра!..
Герцог Бургундский недоверчиво разглядывал их.
Король продолжал, отчеканивая каждое слово:
— Мы понимаем, что только волнение и радость мешают вам выразить свои чувства, что только такт и мера сдерживают порыв благодарности. В противном случае, мы могли бы подумать, что над нами решили поиздеваться, и тогда ничто не смягчило бы нашей суровости… Но искренни ли вы? Вы счастливы, не правда ли, мадемуазель? Не следует ли сомневаться в правдивости ваших признаний?
Бледная Вивиана и сконфуженный господин де Нанжи стояли молча, не поднимая глаз.
Людовик обратился к герцогу.
— Ну что ж, сударь, теперь вы спокойны?
— О сир, как мы заблуждались или, вернее, как были обмануты!
Несчастный принц, как бы он хотел поверить в невиновность той, которой — если верить рассказам того времени — поклонялся как идолу и ради которой был готов отказаться от всех своих прав!
Венценосный дед взял его под руку и отвел в сторону.
— Возвращайтесь во дворец, расскажите о том, чему мы с вами только что стали свидетелями и объявите о завтрашнем бракосочетании, — говорил он, не обращая никакого внимания на смятение будущих супругов. — И своим спокойствием вы опровергнете злобные слухи, которые уже поползли. Затем поезжайте в Медон для встречи с герцогиней…
— Да, сир, чтобы скорее попросить у нее прощения за несправедливые подозрения!..
Король посмотрел на него с отеческим состраданием и подвел его к двери.
— И не теряйте ни минуты! — напутствовал он.
— Ваше величество не будет меня сопровождать?
— Я к вам сейчас присоединюсь… Надо отдать несколько распоряжений по поводу этого брака… Идите, Луи, идите, сын мой.
Дофин вышел и вздохнул полной грудью. Король подозвал де Бриссака.
— Сударь, — сказал он, — проводите господина де Нанжи в гостиницу. Оставайтесь там до тех пор, пока мы не пошлем за ним. До тех пор, слышите? Не отходите от него ни на шаг! За этого человека вы отвечаете головой. — И, обращаясь к молодому дворянину, он продолжал: — Вам мы окажем честь подписать контракт, и мадам де Нанжи получит в приданое сто тысяч ливров, которые мы попросим ее принять на память о доброй услуге, оказанной жене дофина. А вы, получив от господина де Поншартрена патент полковника, станете командиром одного из наших провинциальных гарнизонов. Медовым месяцем вы насладитесь далеко от двора и дворцовых сплетников.
И король, подавляя дворянина взглядом тяжелее той горы, с которой Зевс низвергнул титанов, произнес:
— Вспомните Фуке и Лозена, и не дай вам бог неповиновением снова вызвать наше недовольство.
Господин де Нанжи смиренно поклонился Людовику, что смягчило гнев короля, и отправился за господином де Бриссаком, не смея поднять глаза на мадемуазель де Шато-Лансон.
Бледная, как статуя, она стояла неподвижно, оперевшись на стол. Видно было, что она держится из последних сил и вот-вот упадет. Людовик подошел к ней.
— Мадемуазель, — произнес он мягко, — мы разгадали вашу военную хитрость и охотно прощаем ее, потому что она свидетельствует о вашей привязанности к госпоже. — И, немного помолчав, добавил: — Ей больше нет никакого резона прятаться. Выходите, мадам. Теперь можете выйти. Я один стану свидетелем вашего стыда.
Дверь чулана скрипнула, и герцогиня Бургундская растерянная, трепещущая под тяжелым взглядом опечаленного и разгневанного монарха, не поднимая глаз, вышла из своего укрытия.
— Во имя Неба, — пробормотала она, дрожа, как в лихорадке, — прошу ваше величество позволить…
Людовик сурово прервал ее:
— Хотите оправдаться?.. Напрасный труд… Предоставьте времени исцелить рану, которая кровоточит в сердце короля и отца… Конечно, при условии вашего примерного поведения. — И не в силах сдержаться король возвысил голос: — Знаете ли вы, что заставили короля краснеть?.. Что ему пришлось тревожиться за честь фамилии, за счастье своего дитя?.. В конце концов, вы подвергли короля — второго после Бога властелина мира — опасности сделаться посмешищем в глазах придворных, предметом глумления для народа, объектом издевательств для врагов? А ведь вызывающий жалость государь — это в сто раз хуже, чем бунт или поражение.
Принцесса умоляюще протянула к нему руки:
— Сир, не за себя решаюсь просить!..
— А за кого же тогда? За вашего сообщника, может быть?..
Жена дофина испугалась.
Король побагровел от злости, однако сдержал порыв ярости и продолжал: