– Слава Отцу и Сыну, и Святому Духу. Аминь! …Я, знаешь, одного в толк никак не возьму, – потрясённо протянул Петруша, усаживаясь обратно на ящик и натягивая свою шапку. – Как это возможно?! А ну как, радость моя, прямо сейчас выскочит из Невы чудище страшное, пасть на тебя свою поганющую разинет: неужели ты и тогда Богу не взмолишься?! Единственного Спасителя о помощи не попросишь?! Что, просто ручки сложишь и на обед пойдёшь? Удивительное дело! Прям, даже не верится, что такое возможно…
– Я не знаю никаких молитв… – честно признался Стёпа.
– А чего тут знать-то? – ещё больше удивился Петруша. – Перед лицом смерти не важно, какими словами, красивыми или не очень, ты о помощи просить станешь. Крикнул, что есть голоса: «Господи, Боженька, помилуй! Господи, Боженька, родненький, спаси меня, погибаю!» Вот и молитва. А главное, сразу ведь и помощь подоспела, моргнуть не успел. Бог-то всегда рядом, всегда поможет, всегда утешит. Жалеет Он нас всех шибко… Понимаешь? И уж какой дурак Его о помощи просит, на то Он не смотрит и высших образований ни с кого не спрашивает.
Вот представь, проплывает сейчас мимо нас человек. А сам тонет, из воды один нос только и торчит, а он говорит таково: «Простите за беспокойство! Простите, что вашу беседу светскую прервать осмелился. Я к вежливости с детства приучен, но мои исключительные обстоятельства не позволяют сейчас ею воспользоваться! Не соблаговолите ли вы, милостивые государи, меня спасти, из пучины сей холодной да стремительной вытащить?»
Таким стилем он бы уже давно утоп! А мы бы так и сидели тут на ящике и глазами хлопали, всё пытаясь понять, чего он, собственно, от нас хотел?!
Вообразив эту сцену, Стёпа громко рассмеялся. Хотя тема была не очень-то смешной, а главное, и это мальчик прекрасно понимал, тонул здесь и не просил о помощи именно он – Степан. Хорошо, что Петруша вовремя подоспел… Слава Богу!
Осколок
– Может, ты и не слыхал, а меж народа о Литейном мосте слава-то дурная ходит. Говорят, что сей мост – призрак и оборотень… Вступивши на него, никогда не знаешь, куда он тебя приведёт: на ту сторону Невы или сразу в потусторонний мир.
Степан вздрогнул, по спине скользнула холодная волна страха.
– Вот сам и суди, радость моя, кто тебя на мост этот затолкать давеча старался. И куда бы ты прямиком с него попал… Хорошо, хоть не вышло ничего из этого… – Заметив, как побледнел и сжался мальчик, Петруша приобнял его за плечи, как птица, которая укрывает своего птенца от опасности.
– Дядя Пе… Дядя Пётр… – начал Стёпа, но сразу запнулся, не зная, как обратиться, не зная и как рассказать то, что было у него на душе…
Он не привык и не умел делиться своей болью. Давно рядом не было ни одного человека, который хотел бы услышать его.
Душа Степана вырвалась из плена, из чёрных тисков, но в ней остался чужеродный осколок, который время от времени напоминал о себе, впиваясь в душу: «Это твой выбор. Хочешь жить – живи, существуй, терпи и дальше. Или радуйся… Но вместо тебя уйдёт другой, тот, кто тебе дороже жизни…»
– Да какой из меня дядя?! – подивился старичок. – От горшка два вершка, а умишка и того меньше… Петруша я простой, так и зови. А коли неловко, дедом кликай. Старость-то без разбору ко всем приходит: и к мудрому, и к дураку. А я-то и рад тебе дедом ра́дным быть, что значит по радости, по душе…
– Деда, – вдруг громко всхлипнул Степан и уткнулся носом в Петрушину тощую грудь. – Я за маму теперь боюсь! Из-за меня она пострадать может… Понимаете?! Маму темнота утащит, раз я сам ей не достался. Маму мою! Я тысячу раз уже эту мысль в голове у себя слышал!
– А ты защищайся, ра́дный внучек мой, как я тебя учил. Тогда и маму свою сбережёшь. А от мыслей этих чужих отбивайся ещё на подступах, не пускай их в самую свою мякоть! Не давай себя обратно загонять на край пропасти… Тебе там совсем нехорошо было, а будет и того хуже…
– А как их не пускать?! Когда они в голове сами крутятся?
– Заслышал первые слова мысли этой гадостной, лукавой, своё радио вперекор ей включай: «Я к вежливости с детства приучен, но мои исключительные обстоятельства не позволяют сейчас ею воспользоваться! Не соблаговолите ли вы, милостивые государи, меня спасти из пучины сей холодной…» А когда не поможет, кричи изо всей силушки: «Господи миленький, помоги! Помилуй!» И сразу отступит от тебя ересь всякая бесчестная. И на душе радость возрождаться станет. И любовь. И всё будет очень даже хорошо.
Петруша тихонько, радостно рассмеялся и тюкнул лбом Степана по темечку. Воспользо вавшись случаем, шапка спрыгнула с его головы и скакнула на колени к мальчику.
– Вот видишь, что творит! – всплеснул рукой, как крылом, Петруша. – Решила совсем старика осиротить! Ты это, Голубка моя, брось!
Зловещие легенды и предания
– Видишь, душа-то какая у тебя чуткая, понятливая… – задумчиво проговорил Петруша, глядя на чёрный водоворот. – Без подсказки всё почуяла… Слышал ты, али нет, в народе ходит слух, что здесь на берегу Невы, неподалёку от нас с тобой, стоял большой, даже огромный, камень. Не знаю, с какого такого случая, стали люди ему поклоняться и жертвы нести. Даже имя дали – Атакан. Наверное, наводнения боялись. Здесь страшные наводнения бывали! Нева разольётся, распрямится и всё тогда на своём пути смоет, уничтожит. Вот и подумаешь, с одной стороны, вода – это жизнь, без воды никак не можно, с другой стороны – лютая беспощадная смерть… И кормилица, и поилица, и путь-дороженька, и смерть с косой. Для всех она разная, как поглядишь, с какого бока к ней подступишься.
Одним словом, начали люди каменюку опекать. Может, сначала грибы-ягоды ему подносили, этого предание не поясняет, но потом стали кровью окроплять! Человеческой! Вот так. Представляешь, людей в жертву приносили, чтобы Атакана бесчувственного задобрить… А он же камень! Какое у него может быть сочувствие?!
– Когда это было? – громко сглотнув, спросил Степан и даже с опаской оглянулся на глухой, беспросветный гранит набережной, будто ожидая, что из него сейчас струйками потечёт невинная кровь.
– Ой, давно это, конечно, было. Но и сейчас всё продолжается. Слушай дальше…
Напитавшись кровью, камень тот, как говорят, ожил! И стал требовать ещё и ещё. Чтобы теперь ему больше и больше доставалось человеческой крови, понимаешь? Тут уже все были не рады, что такое чудовище взрастили. Взмолились от души, плакали горестно, и Нева изменила на миг своё течение и смыла Атакан и заперла его на дне волнами. С тех пор он там и лежит. Но, распробовав вкус человеческой жизни, он хочет ещё и ещё… Тьма ненасытна…
– И сейчас? – спросил, замирая от страха, Стёпа.
– А кто его знает? Рыбы там плавают, они, наверное, знают… – пожал плечами Петруша. – А я сам не заглядывал… Но вот что тебе скажу, люди, которые гораздо умнее меня будут, и те говорили, что этот водоворот над камнем вьётся и затягивает к себе…
– Кошмар какой… – прошептал мальчик, глядя на свинцовую, осеннюю воду.
– А чего тебе, радость моя, бояться? Не выскочит же камень, чтобы тебя проглотить. Это ты сам, своими ножками должен к нему пойти на съедение, на погибель верную. А ты не иди и всё! Гнать будут, и то не иди. Угрожать станут, не иди. И за компанию не иди. У тебя дорога вон какая впереди длиннющая, ещё и конца-краю не видать. Шагай по ней спокойно, рассудительно, с молитвой. И от краю пропасти держись всегда подальше, чтобы случайно не оступиться, не соскользнуть вниз. Чтоб не прозевать, когда кто-нибудь тебя туда сбросить захочет. От честной жизни и тебе польза будет, и от тебя.
– Вы сказали, что… – начал Степан, но старик перебил его.
– В самое сердце подстрелил! Это ж надо?! – округлив глаза, всхлипнул Петруша. – Опять! Разве ж можно к ра́дному деду так обращаться?! Всё! Забираю кастрюлю и ухожу…
– Не уходи, деда! – попросил Стёпа и, рассмеявшись, добавил: – «Я просто к вежливости с детства приучен…», понимаешь?
– А теперь к любви приучаться тебе надобно… – с улыбкой, но очень серьёзно проговорил Петруша и потрепал мальчика по плечу. – От одной вежливости, без любви-то, только холод и дистанция. И до неба не добраться… И по земле ходить обидно.
Стёпа задумался. Ему по земле ходить было именно обидно. А ещё больно. Вот если бы его все любили!..
– Мало этого… – замотал головой старик, отвечая на его мысли. – Надо самому всех любить. Вот тогда, знаешь, как мир-то преображается! Какие люди красивые становятся! Какой воздух просторный! Не хочешь, и то полетишь…
– А как можно любить тех, кто издевается? Кто делает больно? Бойкотирует? Унижает?
– Трудно. Очень трудно, – шмыгнув носом, сказал Петруша. – Но если полюбить всем сердцем, – то сам не ходишь, а летаешь от счастья. И уже ничего не страшно… Труд, конечно, но награда-то какова! Невероятная! Рождён ползать, а сам паришь…
– Это невозможно! – запротестовал Стёпа, в памяти его один за другим прошествовали все те, кого он ненавидел: с пустыми глазами, с ухмылками. С рожами, а не лицами…
– Так и на Эверест никто ещё не запрыгнул, – рассмеялся старик, поправив на голове свою островерхую шапочку. – Зато шажок за шажком – сколько уже людей-то на самой вершине перебывало?! Вот то-то… Да что говорить! Ты сам попробуй! Первый шаг всегда самый трудный, это всякого дела касается… Сначала простить всех нужно, чтобы такой огромный груз не тащить с собой на Эверест. Не получится простить, тогда хотя бы громкость обиды убавить нужно до минимума, чтобы мешать перестала. А там и второй шажок – присмотрись, так ли всё на самом деле, как тебе кажется. А потом и третий получится – пожалей. С хорошей жизни ещё никто злым не стал. Пожалел, – а там глядишь, вот она вершина Эвереста как на ладони!
– Невозможно! – повторил Степан и покачал головой. – Деда, ты про камень рассказывал, – покраснев, добавил он. – И что теперь? Он так и лежит на дне? И ждёт?..
– Ждёт, – кивнул Петруша.
– А можно его оттуда как-нибудь достать? Измельчить? Рассеять? – с надеждой спросил мальчик. От мысли, что Атакан, пропитанный человеческой кровью, лежит рядом с ними, прикрытый прозрачной толщей воды, Стёпе стало не по себе.