– С тьмой так просто не справишься… Тут не кувалда нужна, а свет. Но не простой, а душевный. А это, если тебе поверить, невозможно… – Петруша посмотрел на мальчика и грустно улыбнулся, а потом, немного помолчав, добавил: – Уж чего только народ не видел на этом месте: и чудище выныривало поохотиться, прямо как ты сказал, и призраки ходили. Дурное это место, поганое. Сам посуди: переправа через реку всегда нужна, с этим не поспоришь, а как начали её наводить, – народ запротестовал, взбунтовался: сооружайте это, мол, где хотите, но только не здесь! Слушать их никто, конечно, не стал, и потянулось дело, сначала решали-решали, потом строили-строили – десять лет прошло! Тогда же официально на этом месте, на дне Невы огромный валун обнаружили и в документах своих отметили. И – что ты будешь делать?! – начали рабочие гибнуть! Можешь себе вообразить?! То одно случится, то другое…
– Вот ужас-то… – прошептал Степан. – Деда, а ты правда веришь, что этот жертвенный камень существует?
– Вот! И не запнулся ни разу! И дедом назвал, и ко мне, а не к нам каким-то обратился, – радостно улыбнулся Петруша. – А про Атакан люди говорят, с чего это мне, дураку старому, им не верить? А то, что тьма всё время, постоянно, без остановки и без продыху себе жертв собирает – это я точно знаю… – старик снял шапочку и пригладил волосы. – И Голубушка моя знает, сама всё видела… Верно я говорю?
Петруша ласково поглядел на свою поношенную, бывалую шапку и прижал к груди:
– И тебе-то, бедненькой моей, от неё досталось…
Степан вдруг понял, что с Петрушей тоже стряслась какая-то беда и говорил он о тьме не понаслышке. Мальчик ждал, что он сейчас всё объяснит, но старик только вздохнул ещё раз – просто, тихо, без боли и переживаний – и продолжил рассказывать про мост:
– Поначалу его назвали в честь правящего царя: «Мост императора Александра II», но название это у народа не прижилось, всё называли его промеж собой «Литейным», так и осталось до сих пор. Собралось на открытие много людей: всё торжественных, знаменитых, представительных. Прошло открытие хорошо и церемонно, по высшему разряду. А вот ходить и ездить по мосту людям всё равно было страшно. На вид надёжный, крепкий, а на деле – как оборотень, вступишь на одной стороне Невы, а куда придёшь, неизвестно. Вот и подумаешь, может, лучше крюк какой завернуть, а место это бедовое обойти, уж больно тут много всяких гибелей случается: то забьют кого до смерти, то сам человек в воду бухнется и тело его бесследно исчезнет. Словно какая сила самоубийц именно на это место загоняет.
Стёпа вздрогнул и побелел, вспомнив о той силе, которая его заставила прийти сюда, на Литейный мост. Которой невозможно сопротивляться. Которая ломает волю и окрашивает жизнь в чёрный цвет, не оставляя просветов. Которая душит, сжимает сердце, медленно выдавливая из него жизнь.
Петруша обнял мальчика, прислонившись головой к его голове, будто подслушивая его мысли и одновременно убаюкивая страх.
– Ай-я-я-я-й… Ай-я-я-я-й… – пропел он спокойно, как колыбельную.
А в голове Степана в этот момент, будто навеянная прикосновением Петруши, стала раскрываться молитва: тоненькая, чистая, искренняя, как травинка: «Господи, спаси и помилуй!»
Такая травинка может пробить асфальт…
Гонения и репрессии
Небо потускнело и под осенней тяжестью набрякло над городом. Начали загораться фонари, огни поплыли и по густой, чёрной Неве, и по её набережным.
– Вот и вечер… – тихо и радостно промолвил Петруша. – Слава Богу, ещё один день в сокровищницу… – Ой, это что же такое происходит?! – вдруг спохватился он. – Сижу, заговариваю тебя, болтун старый. Сначала сам в деды напросился, а теперь порядок весь порчу! Всё, радость моя, пора тебе домой бежать, уроки зуб рить, по хозяйству помогать, а не со мной тут, бездельником, лясы точить!
Эти слова прозвучали как гром.
– Уже?! – расстроился Степан. – Так скоро… А может, пойдёмте к нам в гости, а?! Чаю попьём! Поговорим. Я с мамой и бабушкой познакомлю вас… то есть тебя… Давай, а?
– Да куда же я, дурак старый, попрусь, да ещё со всем своим хозяйством? – смущённо промолвил Петруша и потряс в воздухе кастрюлькой. – Да и штрих один я забыл на своей картине домалевать. А во всём порядок и последовательность нужны! Без порядку даже целый, круглый мир рассыпаться может.
– Жалко… – разочарованно протянул Стёпа и грустно опустил плечи, будто вместе с сожалением выдохнул весь воздух. – Очень жалко…
– Не грусти, радость моя! – весело сказал старик, поднимаясь. – Пока я штрих начирикаю, ты со мной постой, почирикай. Похвали немного старенького Петрушу, чтобы ему светлее рисовать было, а то темновато уже… А потом домой побежишь, а я на пост свой вернусь: сторожить мост буду!
– Ты здесь работаешь? – удивился Степан, посмотрев на чёрную, нависшую громадину моста.
Представить, что этот удивительный старичок с длинной косицей может где-то работать, было невозможно. А что тут, в будке охранника… в сине-оранжевой робе… Это вообще никак не умещалось в голове.
– Да! – радостно подтвердил Петруша. – Заметь, и уже почти сто лет! Должен же и дурак какую-то пользу людям приносить… Всё! «Время, время в класс сбираться, не шуметь и не толкаться, а садиться по скамьям…» – вдруг пропел старичок тонким тенором и молодо взлетел по ступенькам на набережную. – Давай, радость моя, тащи сюда ящик. Времечко-то без нашего спросу своей дорогой идёт, а нам за ним постоянно поспевать приходится… И одышкой мучиться…
Степан неохотно поднялся. Так не хотелось уходить! Утешало только то, что Петруша не гнал его домой сразу, ещё обещал подарить ему несколько минут общения.
– Скорее беги сюда! – крикнул старик, перегнувшись через гранитную ограду. – Что я тут без твоего-то свету натворить успел! Страх и ужас!
Стёпа кинулся наверх. Петруша растерянно стоял у мольберта и смотрел на свой рисунок.
В этот день он нарисовал мост: могучий и чёрный. Своими опорами он, словно вилка, пригвождал ко дну строптивую Неву. Отовсюду, будто со всего города, к мосту слетались тысячи чёрных воронов. Их было так много, что начинало рябить в глазах.
– Вот так чирикнул… Нате вам, распишитесь! – огорчённо пробурчал старик.
Что именно добавил Петруша и что так сильно его огорчило, было непонятно. Но сам рисунок производил пугающее, тяжёлое впечатление.
– Деда, это ты нарисовал? – осторожно спросил Стёпа.
– Да я же не того совсем хотел! – вздохнул старик. – Хотел, чтобы жизнь процветала. Чтобы машинки катались здесь, а не вороны! А что теперь поделаешь?! Засновали «чёрные воронки» туда-сюда, туда-сюда… И потащили людей со всего Питера в Большой дом на пытки и погибель. Поэтому и не осталось у меня тут света белого. Не спасти теперь ничего. Всё пропало! Господи, прости и помилуй, не ведали, несчастные, что сотворили!
Петруша снял шапку, перекрестился сам, затем широким крестом осенил и Стёпу. Потом сел на корточки, прислонившись к гранитной стенке, и весь сжался, будто готовясь к удару. Мальчик присел рядом с ним и заглянул в его лицо.
– Деда, что с тобой? Что случилось-то? Это очень хороший рисунок, и мост прямо как настоящий! И вороны тоже… Всё очень реалистично у тебя получилось, как на обычной картине в музее. Не расстраивайся, деда! Ты настоящий художник!
Петруша не отвечал. Он сидел и плакал, как ребёнок. Было заметно, как под ветхим пальто вздрагивали его худенькие плечи.
– Знаешь, радость моя, когда такая машина катит по головам, не сбавляя оборотов, то уже её ничем не остановишь… – прошептал он. Глаза его были широко раскрыты, в них застыл ужас. – Силёнок не хватит… Не-е-е, не хватит… Сам сгинешь под её колёсами и других не спасёшь… И что делать-то, когда такая махина на тебя вдруг обрушилась? Бежать? В щёлку какую забиться? Спасаться? А спасёшься или нет, того ещё не ведомо… Или выйти, распрямить плечи и хоть перед смертушкой человечье своё обличие не комкать?..
– Деда, я не понимаю, что ты говоришь! Деда, что случилось?! Объясни мне, пожалуйста! Умоляю тебя, деда! Деда! – Стёпа потряс его сухонькую, горячую ладонь.
Петруша молчал, борясь с напавшими воспоминаниями, переживая заново десятки тысяч трагедий, которые как осколки разорвавшейся рядом с ним бомбы впились и вросли в его сердце.
Степану казалось, что молчание его длилось столетие, что оно окаменело, превратившись в пронзительно холодный гранит. Не понимая, что происходит, мальчик интуитивно чувствовал, что рядом с ними раскрылась пропасть, наполненная чёрной скорбью и болью, которую пережил Петруша.
Когда старик наконец заговорил, голос его звучал спокойно и ровно, будто он собирался рассказать какое-то давнее предание. Это внешнее спокойствие, смешанное с болью и острым сочувствием, производило ещё более страшное впечатление, чем молчание, чем мост, окружённый воронами.
– Давным-давно ходили здесь, по берегам Невы, белые старцы, с белыми волосами, в выбеленных солнцем льняных рубахах до земли. Эти старцы убивали девушек и юношей и окропляли их кровью большой камень, которому поклонялись, на которого надеялись.
– И пробудили зло? – спросил Стёпа.
– Нет, конечно, радость моя… Зло не нужно пробуждать, оно и так никогда не дремлет. Оно, притаившись, всегда ждёт момента… И оживший камень, напитавшийся кровью, ждал… и хватал всё, что мог ухватить: то рыбак погибнет, то рабочие, которые мост строили, то каким другим бедолагой закусить получалось. Но пришло, понимаешь ли, время и для тёмного пира. И меню для темноты было составлено по высшему разряду, и подписи правительственные на нём поставлены, и печатями прихлопнуто – всё как полагается для гостеприимного государственного приёма. Только вот кого в гости-то позвали?! Перед кем выслужиться решили?! Ой, горюшко-то, ой, слёзы-то горькие!
Братоубийственная война вроде бы уже и закончилась, и жизнь налаживаться сызнова стала: и работа, и праздники – всё было, как людям полагается. Но машина-палач была запущена. Страшная такая машина: руки, ноги, головы – вроде человеческих, а вместо горячего, трепещущего сердца – ледяной мрак, который и управлял всей этой махиной. И прокатилась она тёмными ночами по всей России-матушке, и хватала людей безвинных, и без жалости и стыда отправляла на муки, на пытки, на смерть – на пир и застолье тьмы! И этот камень насытился вдосталь даже не кровью, которая рекой потекла, а страхом. Туда-сюда между подвалами Большого дома и «Крестов» по Литейному мосту засновали «чёрные воронки» с обречёнными людьми… С этой стороны моста били, мучили, по ту сторону – расстреливали. Вот и оправдалась людская молва, что, ступивши на Литейный мост, не ведаешь, где окажешься… Десятки тысяч человеческих судеб тьма проглотила только здесь, между этих двух берегов Невы. Только за два годка…