– Да нет, этот человек не понимает, когда с ним хотят спокойно разобраться. – И размеренной поступью вышел из комнаты.
Гангстер побелел от страха. За доном побежали вдогонку, вернули его. Переговоры увенчались соглашением, но через два месяца гангстера застрелили в его любимой парикмахерской.
И Хейген начал снова – самым обычным, ровным голосом.
– Взгляните, вот моя визитная карточка, – сказал он. – Я адвокат. Неужели я стану навлекать на себя беду? Разве я вам угрожал хоть словом? Я просто говорю, что готов принять любые ваши условия, чтобы Джонни Фонтейн снимался в этой картине. Я, кажется, уже и так порядочно предложил вам за столь незначительное одолжение. Одолжение, которое, насколько я понимаю, к тому же отвечает и вашим интересам. По словам Джонни, вы сами признаете, что он, как никто другой, подходит для этой роли. Замечу, что иначе мы к вам никогда бы и не обратились. Мало того, если вас беспокоит денежная сторона вопроса, то мой друг берется финансировать постановку фильма. Только, пожалуйста, не поймите меня превратно. Нет так нет. Заставить вас никто не может – и не пытается. Позволю себе прибавить, что мой босс знает о вашей дружбе с мистером Гувером и относится к ней с уважением. С большим уважением.
Вольц черкал по бумаге красной ручкой, вделанной в большое гусиное перо. Услышав про деньги, он оторвался от бумаги и проявил первые признаки интереса.
– По смете эта картина обойдется в пять миллионов, – высокомерно сказал он.
Хейген присвистнул, показывая, что цифра произвела на него впечатление. Потом сказал, очень небрежно:
– У моего босса много друзей, готовых поддержать его в любом начинании.
Только теперь, кажется, Вольц стал принимать его всерьез. Он пробежал глазами визитную карточку Хейгена.
– Что-то я не слыхал о вас, – сказал он. – Большинство крупных адвокатов в Нью-Йорке мне знакомы – вы-то откуда взялись?
– Я представляю одну солидную фирму, – сухо сказал Хейген. – Веду лишь ее дела, никаких прочих. – Он встал. – Ну, не буду больше отнимать у вас время.
Он протянул руку, Вольц пожал ее. Хейген сделал несколько шагов к двери и оглянулся.
– Я полагаю, вам часто приходится иметь дело с незначительными людьми, которые норовят выдать себя за важную персону. В моем случае дело обстоит как раз наоборот. Отчего бы вам не справиться обо мне подробнее у нашего общего знакомого? Если у вас появятся новые соображения, позвоните мне в гостиницу. – Он помолчал. – Возможно, вам это покажется невероятным, но моему клиенту доступно такое, перед чем может спасовать даже мистер Гувер. – Он увидел, как сощурились глаза продюсера. До Вольца наконец-то дошло. – Между прочим, я горячий поклонник ваших картин, – прибавил Хейген самым умильным тоном. – Надеюсь, ничто не помешает вам и дальше творить благое дело. Родина скажет вам спасибо.
Ближе к вечеру Хейгену позвонила секретарша продюсера и сказала, что примерно через час за ним заедет машина и отвезет его к Вольцу за город, обедать. Ехать часа три, но в машине есть холодильник с напитками и легкой закуской. Хейген знал, что Вольц летает домой на собственном самолете. Отчего же его не приглашают лететь? Любезный голосок секретарши продолжал:
– Мистер Вольц предлагает, чтобы вы захватили с собою вещи, и утром вас доставят в аэропорт.
– Хорошо, – сказал Хейген.
Тоже странно. Откуда Вольцу известно, что утром ему лететь назад в Нью-Йорк? Он на мгновение задумался. Скорее всего, Вольц приставил к нему частных сыщиков с заданием собрать о нем как можно больше информации. Но тогда Вольц должен знать, что Хейген действует от лица дона, а следовательно, иметь о доне некоторое представление и теперь будет настроен подойти к делу серьезно. Глядишь, еще что-нибудь и выгорит, подумал Хейген. Может статься, у Вольца голова работает лучше, чем ему показалось сегодня утром.
Поместье Джека Вольца напоминало прекрасные, как в сказке, декорации роскошного кинобоевика. Дом – словно дворец рабовладельца-плантатора, огромный парк, за ним – дорожка для верховой езды, проложенная по жирному чернозему, конюшня, выгон, рассчитанный на целый табун лошадей. Живые изгороди, клумбы, газоны были подстрижены и ухожены, как шевелюра модной кинозвезды.
Вольц встретил Хейгена на застекленной веранде с кондиционером. Продюсер был одет по-домашнему, в синюю шелковую рубашку с отложным воротничком, горчичного цвета брюки, кожаные мягкие сандалии. Сочные цвета и богатая ткань резко оттеняли дубленое грубое лицо. Он взял с подноса два высоких стакана мартини, один подал Хейгену. Держался Вольц заметно приветливей, чем утром. Он обнял Хейгена за плечи.
– До обеда есть еще немного времени, – сказал он. – Пойдемте поглядим на моих лошадок.
По пути к конюшне он сказал:
– Я наводил о вас справки, Том, – зря вы сразу не сказали, что ваш хозяин Корлеоне. Я думал – так, пройдоха средней руки, нанятый Джонни, прискакал взять меня нахрапом. А меня нахрапом не возьмешь. И не потому, что я стремлюсь наживать себе врагов, – это не в моих правилах. А впрочем, не будем сейчас портить себе удовольствие. О делах можно потолковать после обеда.
Как ни странно, Вольц оказался радушным хозяином. Он подробно рассказывал о нововведениях, с помощью которых рассчитывал затмить все конные заводы Америки. Конюшня была целиком построена из огнеупорных материалов, содержалась в идеальной чистоте и под охраной специальной группы частных детективов. Напоследок Вольц подвел его к стойлу, на котором красовалась тяжелая бронзовая доска с надписью: «Хартум».
Даже Хейген своим неискушенным глазом без труда определил, что жеребец, занимающий стойло, великолепен. Вороной масти, весь черный как смоль, лишь на широком лбу – белая звездочка. Карие длинные глаза Хартума мерцали, точно золотистые яблоки, смоляной тугой круп лоснился, как атлас. Вольц с мальчишеской гордостью сказал:
– Лучший скакун в мире. Куплен в Англии в прошлом году за шестьсот кусков. Ручаюсь, что даже русские цари столько не отдавали за одного коня. Но на скачки я его не пущу, он у меня останется на племя. Буду выводить таких рысаков, каких еще не видывали в Америке. – Он потрепал коня по холке, тихонько приговаривая: «Хартумчик, Хартум».
В его голосе слышалась неподдельная нежность, и жеребец, кажется, почуял ее тоже. Вольц сказал:
– Знаете, я ведь отлично езжу верхом, а первый раз сел в седло, когда мне было пятьдесят. – Он рассмеялся. – Возможно, с моей бабкой в России побаловался какой-нибудь казак и во мне есть казацкая кровь. – Он пощекотал Хартуму брюхо и прибавил завистливо и восхищенно: – Вы взгляните, каким его оснащением природа наградила. Мне бы такое хозяйство…
Они вернулись в дом. За столом прислуживали три лакея под присмотром дворецкого, скатерть была расшита золотом, подавали на серебре, – но сам обед показался Хейгену средним. Вольц, очевидно, жил один и к еде относился равнодушно. Хейген ждал и не заговаривал о деле и, лишь когда они с Вольцем закурили толстые гаванские сигары, спросил:
– Так как же, даете вы Джонни роль?
– Не могу, – сказал Вольц. – Даже при всем желании было бы невозможно занять Джонни в этой картине. Договора со всеми участниками подписаны, и с той недели начинаются съемки. Что-то сейчас перекраивать уже не в моей власти.
Хейген нетерпеливо сказал:
– Мистер Вольц, когда имеешь дело с человеком, который не обязан никому подчиняться, есть одно большое преимущество – с такого рода соображениями можно не считаться. В вашей власти сделать все, что вы пожелаете. – Он попыхтел сигарой. – Вы не верите, что моему клиенту по силам выполнить свои обещания?
Вольц сухо сказал:
– Я допускаю, что меня ждут неприятности с профсоюзом. Гофф мне насчет этого звонил – да как разговаривал, мерзавец, никогда не подумаешь, что ежегодно огребает у меня сотню тысяч в запечатанном конверте. Допускаю также, что вам удалось бы отвадить от героина моего актера, этого педрилу на ролях настоящего мужчины. Но все это меня мало волнует, а финансировать свои картины я могу сам. Дело в том, что я ненавижу этого поганца Фонтейна. Передайте вашему хозяину – это единственная любезность, в которой я ему вынужден отказать, другую сделаю с удовольствием. Любую другую – пусть только скажет.
«Тогда за каким же ты чертом, подлец, меня тащил сюда в такую даль», – подумал Хейген. Видно, продюсер держал на уме что-то еще.
Хейген холодно сказал:
– Боюсь, вы неверно представляете себе положение вещей. Мистер Корлеоне доводится Джонни Фонтейну крестным отцом. Их связывают очень близкие, освященные церковью отношения. – При этих словах Вольц вежливо склонил голову. Хейген продолжал: – У итальянцев есть шутка – жизнь слишком сурова, без второго отца не обойтись, на этот случай у них и существуют крестные отцы. А поскольку у Джонни отец скончался, мистер Корлеоне особенно глубоко сознает свою ответственность. Что же касается того, чтобы обратиться к вам за какой-то другой услугой, – для этого мистер Корлеоне слишком щепетилен. Он никогда не попросит об одолжении того, кто однажды отказал.
Вольц пожал плечами:
– Жаль. Я все-таки вынужден ответить отказом. Но раз уж вы здесь – во сколько мне обойдется уладить трения по части профсоюза? Плачу наличными. Прямо сейчас.
Кое-что начинало проясняться. Хейген мог уже не ломать себе голову, зачем Вольцу понадобилось так долго с ним возиться, если он все равно решил не давать Джонни роль. И ничего эта встреча изменить не могла. Вольц чувствовал себя в безопасности, власть дона Корлеоне была ему не страшна. В самом деле, что Вольцу бояться дона Корлеоне? С такими связями в высших политических кругах – таким козырем, как знакомство с шефом ФБР, с неограниченными средствами и неограниченной властью в кинопромышленности… Любой здравомыслящий человек – и Хейген в том числе – счел бы, что Вольц правильно оценивает свое положение. Если продюсер согласен нести потери, которые повлечет за собой забастовка, дону к нему подобраться неоткуда. И лишь одно уязвимое место было во всех этих расчетах. Дон Корлеоне обещал своему крестнику, что тот получит роль, а Хейген не помнил, чтобы дон Корлеоне в подобных случаях хоть раз не сдержал обещания.