– Добрый день, миссис Корлеоне, как поживаете?
Черные маленькие глазки проворно обежали ее, смуглое морщинистое лицо с задубелой кожей просветлело в быстрой улыбке, скупой и неожиданно сердечной.
– А, моего Майки девочка. – Миссис Корлеоне говорила с резким итальянским акцентом, Кей едва понимала ее. – Покормили тебя?
Кей сказала «нет», имея в виду, что не хочет есть, но миссис Корлеоне накинулась на Тома Хейгена, яростно отчитывая его по-итальянски.
– Чашку кофе не догадался налить бедной девушке, бессовестный, как не стыдно! – бросила она напоследок и, взяв Кей за руку теплой, на удивление крепкой для немолодой женщины рукой, повела ее на кухню. – Попей кофейку, поешь, а после тебя свезут домой. Такая приятная девушка – ни к чему мотаться по поездам.
Она усадила Кей и, на ходу сорвав с себя пальто и шляпу и кинув их на стул, захлопотала у плиты. Не прошло и двух минут, как на столе появились хлеб, сыр, салями, на плите уютно забулькал кофейник.
Кей застенчиво сказала:
– Я приехала узнать про Майка, у меня нет никаких сведений о нем. Мистер Хейген говорит, что никто не знает, где он, и надо ждать, пока он о себе сообщит.
Хейген торопливо проговорил:
– Ма, это все, что ей можно пока сказать.
Миссис Корлеоне смерила его презрительным взглядом:
– Никак учить меня собрался? Меня муж и то не учит – помилуй, господи, его, грешного. – Она перекрестилась.
– Как себя чувствует мистер Корлеоне? – спросила Кей.
– Ничего. Поправляется помаленьку. Старый стал, ума убавилось, раз до такого допустил. – Она непочтительно постучала костяшкой пальца по темени.
Потом налила в чашки кофе, заставила Кей съесть хлеба с сыром.
Когда они допили кофе, миссис Корлеоне взяла руку Кей и накрыла ее коричневой ладонью. Она сказала спокойно:
– Не пришлет тебе Майки письмо и весточку не передаст. Майки схоронился на два года. Или три. Или больше – много больше. А ты поезжай домой, к своим родным, найди себе хорошего парня и выходи замуж.
Кей вынула из сумочки письмо:
– Вы ему не пошлете это от меня?
Женщина взяла письмо и потрепала Кей по щеке.
– Обязательно, будь покойна.
Хейген хотел было возразить, но она свирепо цыкнула на него по-итальянски. Потом проводила Кей до двери. На пороге быстро клюнула ее в щеку и сказала:
– Про Майки позабудь, он тебе больше не пара.
Перед домом стояла машина, в ней дожидались двое. Они отвезли Кей в Нью-Йорк, до самой гостиницы, не проронив за всю дорогу ни звука. Кей тоже молчала. Она пыталась свыкнуться с мыслью, что человек, которого она любила, – расчетливый, холодный убийца. И что узнала она об этом из самого надежного и достоверного источника – от его матери.
Глава 16
Карло Рицци был разобижен на весь свет. Человек породнился с семьей Корлеоне, а его сунули букмекером в паршивую дыру в самой паршивой части Ист-Сайда, заткнули пасть подачкой – и привет. Он зарился, как дурак, на один из особняков под Лонг-Бич, зная, что дону ничего не стоит в любое время выставить оттуда своих жильцов, – верил, что так и будет, что его признают своим, введут в узкий круг посвященных. Но дон обошелся с ним безобразно. «Великий дон!» Карло Рицци пренебрежительно скривил рот. Старье поганое, рухлядь – позволил мальчикам с пушками застичь себя врасплох на улице, как захудалую шпану. Хорошо бы старый хрыч откинул копыта. Когда-то они с Санни были приятелями – если во главе семейства станет Санни, есть надежда, что и ему отломится кусок пожирней.
Карло глядел, как жена наливает ему кофе. Мать родная, с каким барахлом он связался! Давно ли замужем – полугода нет, а уже расползлась и уже с начинкой. Не вытравишь итальянскую сермяжность у этого бабья из восточных штатов…
Он протянул руку и тронул Конни за пышную ягодицу. Она улыбнулась, и он брезгливо сказал:
– Нагуляла окорока, хуже свиньи.
Он с удовольствием заметил, как у нее обиженно вытянулось лицо, глаза налились слезами. Пусть она дочка великого дона, но ему – жена, его собственность, и он волен обращаться с ней как вздумает. Он казался самому себе значительней оттого, что мог куражиться над дочерью самого Корлеоне.
С первого же дня он поставил себя с нею как надо. Вздумала было прибрать себе тот кошель, набитый даренными к свадьбе деньгами, – и заработала хороший фонарь под глазом, а денежки он изъял. И, кстати, не стал докладывать, как ими распорядился. А то бы шухеру не обобраться. У самого по сей день временами кошки на сердце скребут. Это ж надо, без малого пятнадцать штук просадил на бега и на девочек из ночных клубов!
Он ощущал на себе спиною взгляд Конни и, нарочито поигрывая мускулами, потянулся к блюду со сладкими булочками, стоящему на другом краю стола. И это – сразу после яичницы с ветчиной – ну что же, по мужчине и завтрак. Зато вот есть на что поглядеть, хотя бы и жене. Это ей не занюханный муж-итальянец, каких навалом, прилизанный и черный, словно жук, – нет: светлый ежик волос, золотистый пушок на руках, покрытых буграми мышц, широк в плечах, тонок в талии. Он знал, что никому из «крутых ребят», работающих на семейство, не потягаться с ним физической силой. Таким, как Клеменца, Тессио, Рокко Лампоне или же этот Поли, которого кому-то понадобилось шлепнуть. Интересно бы узнать, в чем там дело. Мысль его почему-то возвращалась к Санни. Один на один он бы, пожалуй, осилил и Санни, хоть тот и ростом повыше, и тяжелей. Правда, молва приписывает Санни страшные вещи, но лично ему не приводилось видеть Санни иначе как добрым малым, склонным побалагурить. Нет, Санни – свой человек. Когда старого дона не станет, для Карло Рицци, надо думать, откроются иные возможности.
Он вяло цедил свой кофе. Все ему опостылело в этой конуре. Он не привык к тесноте – в Неваде жилье строят с размахом. Да еще вставай, тащись через весь город вкалывать в свое заведение – надо поспеть к двенадцати. День воскресный, самая работа, тем более что бейсбольный сезон в разгаре, и баскетбольный близится к финишу, и на ипподроме начались вечерние заезды… Его отвлекла от размышлений возня за спиной, он оглянулся.
Конни наряжалась по моде, ненавистной ему, но принятой у итальянских клуш в городе Нью-Йорке. Шелковое цветастое платье с поясом, рукава с оборочками, массивный браслет, аляповатые серьги. Сразу стала на двадцать лет старше.
– Далеко собралась? – спросил он.
Она холодно ответила:
– В Лонг-Бич, к отцу. Он еще не встает с постели, надо с ним посидеть.
Карло оживился.
– Что же, значит, музыкой до сих пор заправляет Санни?
Конни бросила на него невинный взгляд:
– Какой музыкой?
Он взорвался:
– Ты, сука шелудивая, – поговори так со мной, весь помет тебе выбью из брюха!
Она в испуге попятилась, и от этого он еще больше осатанел. Вскочил со стула и залепил ей пощечину; на лице у Конни вспухло красное пятно. Скупыми, точными движениями Карло отпустил ей еще три затрещины и увидел, как вздулась рассеченная ударом верхняя губа, из нее пошла кровь. Это его образумило. Незачем было оставлять следы. Конни метнулась в спальню, захлопнула дверь; он услышал, как щелкнул ключ в замке. Карло пренебрежительно хохотнул и сел допивать кофе.
Сидел, покуривая, пока не настало время одеваться. Он постучался в спальню:
– Отопри давай, а то дверь вышибу.
Ответа не было.
– Ну? Мне одеваться пора, – сказал он громче.
Слышно было, как она встает с кровати, подходит к двери, как поворачивается ключ в замке. Он вошел и увидел, что она идет назад к кровати и ложится, лицом к стене.
Карло быстро оделся и тогда обратил внимание, что она лежит в одной комбинации. Ему, в надежде, что она привезет свежие новости, хотелось, чтобы она все-таки съездила к отцу.
– В чем дело, сразу сил лишилась из-за пары оплеух? – Досталась же лентяйка, прости господи.
– Я раздумала ехать. – В ее голосе слышались слезы, слова звучали неразборчиво.
Он резким движением схватил ее за плечо и повернул к себе. И сразу понял, отчего она раздумала, – и, пожалуй, правильно сделала.
Он, должно быть, не рассчитал силу своих ударов. Левая щека у нее распухла, разбитую верхнюю губу раздуло бесформенным белесым пузырем под самым носом.
– Как хочешь, – сказал он, – только учти, я приду поздно. Воскресенье, работы будет навалом.
Он вышел на улицу; под поводком «дворника» на его машине торчал зеленый штрафной талон: пятнадцать долларов за стоянку в неположенном месте. Он сунул талон в бардачок, где уже лежала стопка таких же. Теперь он был в отличном расположении духа. Так всегда – отлупцуешь балованную стерву, и сразу поднимается настроение. Меньше зло разбирает, что его мешают с грязью эти Корлеоне.
Когда он поставил ей синяк под глазом первый раз, ему потом было не по себе. Она тут же сорвалась в Лонг-Бич жаловаться матери с отцом, показывать им свой подбитый глаз. Он, откровенно говоря, весь взмок, покуда ее дождался. Но она вернулась, как ни странно, присмирев – покорная, заботливая итальянская жена. Недели две он разыгрывал из себя примерного супруга, ни в чем ей не прекословил, ворковал с нею, ублажал ее, ежедневно утром и вечером услаждал в постели. И в конце концов, поверив, что подобное больше не повторится, она рассказала ему, что произошло.
Родители приняли ее не слишком сочувственно – с холодком, чуть ли не с усмешкой. Мать, правда, пожалела немного и даже попросила отца поговорить с Карло Рицци. Отец отказался.
– Она хотя мне и дочь, – сказал он, – но принадлежит теперь мужу. И я ему не указ. Даже король Италии не позволял себе вмешиваться в отношения мужа и жены. Пусть едет домой и научится вести себя так, чтобы он ее не бил.
Конни сказала в запальчивости:
– Ты сам хоть раз в жизни поднял руку на жену?
Она была его любимица, ей спускались подобные дерзости.
Он ответил:
– Моя жена ни разу не давала мне повода ее ударить.
И мать закивала, заулыбалась.