Конни успела снова довести себя до точки кипения. Она попыталась плюнуть Майклу в лицо, но в пересохшем рту не набралось слюны.
— Отведите ее домой и вызовите врача, — сказал Майкл.
Двое сзади мгновенно подхватили Конни под руки и поволокли прочь.
Кей тем же сдавленным, потрясенным голосом спросила:
— Откуда она это все взяла, Майкл, — какие у нее основания?
Майкл дернул плечом:
— Обыкновенная истерика.
Кей посмотрела ему в глаза:
— Майкл, ведь это неправда — прошу тебя, скажи, что неправда.
Майкл устало покачал головой:
— Конечно, нет. Верь мне. В этот единственный раз я разрешу тебе спросить о моих делах и дам ответ. Отвечаю — это неправда.
Никогда еще он не говорил столь убедительно. Он глядел ей прямо в глаза. Все их доверие друг к другу, накопленное за годы супружества, призывал он сейчас на помощь, чтобы она поверила ему. И она поверила. Она покаянно улыбнулась и подставила ему лицо для поцелуя.
— Нам с тобой сейчас самое время выпить, — сказала Кей.
Она пошла на кухню за льдом и услышала оттуда, как отворилась парадная дверь. Кей выглянула в гостиную — туда, сопровождаемые телохранителями, входили Клеменца, Нери и Рокко Лампоне. Майкл стоял к ней спиной, и она подалась вбок, чтобы видеть его в профиль. В эту минуту Клеменца торжественно произнес, обращаясь к ее мужу:
— Дон Майкл.
Кей видно было, как Майкл принимал от них почести. Ей вспомнились при взгляде на него статуи, изваянные в Риме, — античные статуи римских императоров, наделенных священным правом распоряжаться жизнью и смертью своих сограждан. Подбоченясь одной рукой, выставив ногу вперед, он стоял в небрежной и надменной позе; лицо его, повернутое в профиль, выражало холодную и властную силу. Caporegimes почтительно стояли перед ним. В этот миг Кей поняла, что все, в чем обвиняла Майкла Конни, — правда. Она отступила назад на кухню и залилась слезами.
КНИГА IX
Глава 32
Год тонких дипломатических ухищрений понадобился Майклу Корлеоне на то, чтобы утвердиться в положении наиболее могущественного из главарей семейных синдикатов Америки и тем завершить наконец кровавую победу своего семейства. Двенадцать месяцев он делил свое время между штаб-квартирой под городом Лонг-Бич и своим новым домом в Лас-Вегасе. Когда год подошел к концу, решил, что пора окончательно сворачивать все операции в Нью-Йорке и продавать имение. И в последний раз привез своих домашних на месяц в Лонг-Бич — чтобы, пока он будет закругляться с делами, Кей занялась упаковкой и отправкой вещей. Мелких хлопот, связанных с переездом, оставалась тьма-тьмущая.
Теперь, когда главенство семьи Корлеоне стало незыблемым, Клеменца отпочковался от нее с собственным семейством. На должности caporegime остался Рокко Лампоне. В Неваде Альберт Нери возглавил службу безопасности во всех контролируемых семейством игорных отелях. Работал на западный синдикат, возглавляемый Майклом, и Хейген.
Время залечивало старые раны. Конни Корлеоне помирилась с братом — не долее как через неделю после своих страшных обвинений явилась к Майклу с повинной и уверяла Кей, что наболтала чепухи с горя, что все это неправда.
Конни без труда нашла себе нового мужа — не подождав, из уважения к памяти покойного, положенного года, приняла на супружеское ложе отличного молодого человека, поступившего работать на семейство Корлеоне в качестве секретаря. Сына надежной итальянской четы, но со специальным образованием, полученным в одном из лучших колледжей Америки. Естественно, женитьбой на сестре дона он обеспечил свою будущность.
Кей Адамс-Корлеоне, к восторгу мужниной родни, решилась и, пройдя надлежащую подготовку, приняла католичество. Оба сына ее, в соответствии с правилами, тоже, естественно, воспитывались как католики. Что не вызывало особой радости у Майкла. Он предпочел бы видеть своих детей протестантами, как более подобает американцам.
Неожиданно для себя Кей отлично прижилась в Неваде. Ей полюбились эти места — каменистые багряные склоны, каньоны, раскаленная пустыня и внезапная, блаженная прохлада озер; полюбилась даже здешняя жара. Ее мальчики катались верхом на собственных пони. В доме были не телохранители, а обыкновенная прислуга. И Майкл здесь вел более нормальный образ жизни. Состоял, как владелец строительной компании, членом деловых клубов и общественных комитетов, проявлял здоровый интерес к тому, что происходит в местной политике, хотя сам в нее открыто не вмешивался. Хорошая жизнь. Кей радовалась, что они навсегда отрываются от Нью-Йорка и Лас-Вегас станет для них постоянным домом. Необходимость вернуться еще раз в Нью-Йорк тяготила ее. Вот почему в этот свой последний приезд она проявила чудеса распорядительности при сборах и отправке вещей, и теперь, в канун отъезда, ей не терпелось покинуть Лонг-Бич, как после долгой болезни не терпится выписаться из больницы.
В это последнее утро Кей Адамс-Корлеоне проснулась на заре. Слышно было, как снаружи, рыча моторами, разворачиваются тяжелые автофургоны, на которые будут грузить мебель из особняков. К вечеру все семейство, включая маму Корлеоне, улетит обратно в Лас-Вегас.
Когда Кей вышла из ванной, Майкл, полулежа на подушке, курил сигарету.
— Это надо так повадиться в церковь, елки зеленые! По воскресеньям — куда ни шло, не возражаю, но чтобы каждое утро? От свекрови отстать не хочешь? — Он потянулся в темноте к настольной лампе и включил свет.
Кей присела на кровать надеть чулки.
— Ты же знаешь, как у католиков обстоит с новообращенными. Ревностнее их никого нет.
Майкл протянул руку и дотронулся до ее бедра, до теплой кожи в том месте, где кончался нейлоновый чулок.
— Не надо, — сказала она. — Мне сегодня принимать причастие.
Он не пытался удержать ее, когда она вставала с кровати. Только заметил с легкой усмешкой:
— Как же так — ревностная католичка, а детям сплошь да рядом даешь отлынивать от церкви?
Кей насторожилась. Ей было не по себе под этим испытующим «доновским» взглядом, как она называла его про себя.
— Успеется, — сказала она. — Приедем домой, начну следить за ними строже.
Поцеловав его на прощание, она вышла на улицу. Летнее солнце алым шаром всходило на востоке, и воздух уже слегка прогрелся. Кей пошла к воротам, где стояла ее машина. Там, одетая по-вдовьи во все черное, сидела, дожидаясь ее, мама Корлеоне. Это сделалось у них традицией — начинать каждый день с поездки вдвоем к ранней мессе.
Кей приложилась к морщинистой щеке свекрови и села за руль. Мама Корлеоне окинула ее подозрительным взглядом.
— Не завтракала?
— Нет, — отозвалась Кей.
Женщина одобрительно покивала. Был случай, когда Кей забыла, что от полуночи и до святого причастия нельзя ничего есть. Прошло много времени, но мама Корлеоне с тех пор больше не полагалась на нее и неизменно устраивала ей проверку.
— А чувствуешь себя не худо?
— Нет, хорошо.
Маленькая церковь выглядела на рассвете трогательно одинокой, покинутой. Витражи преграждали жаре доступ внутрь; там их встретит прохлада, отдохновение. Кей помогла свекрови взойти по белокаменным ступеням, пропустила ее вперед. Старая итальянка предпочитала передние скамьи, поближе к алтарю. Кей, приотстав, чуть задержалась на ступенях. Ей всякий раз приходилось в последнюю минуту преодолевать внутреннее сопротивление, всякий раз становилось как-то робко.
Наконец и она вступила в прохладную полутьму. Обмакнула пальцы в святую воду и перекрестилась, мимоходом увлажнив кончиками пальцев пересохшие губы. Перед святыми — перед Христом на кресте, — слабо колеблясь, рдели свечи. Кей преклонила колена, потом зашла в свой ряд и, опершись о жесткий деревянный подколенник своей скамьи, стала ждать, когда ее призовут к причастию. С молитвенно склоненной головой, но не совсем еще готовая к молитве…
Только здесь, под сумеречными церковными сводами, позволяла она себе обращаться мыслями к другой, тайной жизни, которую вел ее муж. К тому проклятому вечеру год назад, когда он умышленно использовал их доверие и любовь друг к другу, чтобы ее обмануть. Чтобы она поверила, что он не убивал мужа своей сестры.
Она тогда покинула его — не из-за самого деяния, но из-за этой лжи. На другое же утро, забрав с собой детей, уехала в Нью-Гэмпшир, к родителям. Никому не сказав ни слова, не зная толком, что предпримет дальше. Майкл сразу все понял. Позвонил ей в первый день и потом оставил в покое. Прошла неделя, и лишь тогда перед домом Адамсов остановился лимузин с нью-йоркским номером. Это приехал Том Хейген.
Долго тянулись те предвечерние часы, проведенные ею с Томом Хейгеном, — самые страшные часы в ее жизни. Вдвоем они ушли бродить по лесу на окраине ее родного городка — и Хейген ее не щадил.
Кей совершила ошибку, взяв с первых слов неверный тон, язвительно-цинический и вовсе ей несвойственный.
— Майк что, прислал тебя сюда постращать меня? А где «ребята» с автоматами? Должны были вроде повыскакивать из машины и силой вернуть меня назад.
Впервые на ее памяти Хейген рассердился.
— Что за детская болтовня, — сказал он резко. — Уши вянут. Как не стыдно, Кей.
— Ну, извини.
Они вышли на тихий, зеленый проселок. Хейген спокойно спросил ее:
— Ты почему сбежала?
— Потому что Майкл мне солгал, — сказала она. — Потому что он дурачил меня, когда согласился быть крестным отцом на конфирмации сына Конни. Он меня предал. Я не могу любить такого человека. Я не могу так жить. Не хочу, чтобы у моих детей был такой отец.
— Не понимаю, о чем ты говоришь, — сказал он.
Теперь уже, и с полным основанием, вскипела она:
— Я говорю, что он убил мужа своей сестры! Это ты понимаешь? — У нее на миг перехватило дыхание. — А мне солгал.
Долго потом они брели молча. Наконец Хейген заговорил:
— Ты не знаешь, так это или нет на самом деле, и знать не можешь. Но давай на минуту допустим, что это правда, — только запомни, я этого не утверждаю. Что, если бы я привел тебе доводы, которые в известной мере служат оправданием подобного рода действий? То есть, вернее, могли бы служить…