Джул замолчал. Он умышленно сделал то, чего никогда себе не позволял: проявил нескромность, показав Люси, что у других людей — в том числе и таких, которых она знала и побаивалась, вроде Фредди Корлеоне, — тоже бывают свои стыдные тайны.
— Смотри на это так, будто у тебя внутри растянулась резинка, — прибавил он. — Если кусочек убрать, она становится туже, упруже.
— Надо подумать. — Но про себя Люси, безоговорочно доверяя Джулу, уже знала, что согласится на операцию. Ей пришло на ум другое: — Это дорого обойдется?
Джул наморщил лоб.
— У меня здесь нет условий для такой хирургии, да и не мой это профиль. Но есть в Лос-Анджелесе один знакомый врач, он — специалист номер один в этой области и оперирует в самой лучшей больнице. Всех кинозвезд, между прочим, ушивает, когда эти дамочки убеждаются, что подтянуть себе лицо и бюст — еще не средство удержать любовь мужчины. Он кое-чем мне обязан, этот врач, так что операция ничего не будет стоить. Он посылает ко мне своих пациенток на аборты. Слушай, врачебная этика мешает, а то бы я тебе рассказал, какие секс-бомбы экрана делали себе такую операцию.
Люси мгновенно оживилась:
— Ой, как интересно, скажи! Ну Джул, скажи, пожалуйста! — Тема обещала дивную возможность посплетничать, а Джул имел ту особенность, что перед ним можно было обнаружить женскую любовь посудачить, не боясь осмеяния.
— Скажу, если ты со мной пообедаешь, а потом мы проведем вместе ночь, — сказал Джул. — Столько упущено времени из-за твоих глупостей, надо наверстывать.
Его доброта совершенно обезоруживала, и Люси нашла в себе силы сказать:
— Тебе не обязательно спать со мной, ты же знаешь, тебе это не доставит удовольствия, пока я такая.
Джул покатился со смеху:
— Ну, ты даешь, ей-богу! Ну и чудачка! А ты не слышала, что существует и другой способ доставить удовольствие, старый как мир и куда более благопристойный? Уж не настолько же ты святая невинность!
— А-а, это…
— Что — «а-а, это»? — передразнил он ее. — Порядочные женщины этим не занимаются, да? И настоящие мужчины не занимаются? Хотя бы и в 1948 году? А хочешь, любезная моя, свожу тебя к одной старушке здесь в Лас-Вегасе, которая во времена Дикого Запада, годах что-нибудь в 1880-х, была совсем молоденькой содержательницей самого популярного борделя? Страх как любит поговорить о старине. Так знаешь, что она мне поведала? Что эти неразлучные с оружием герои, эти лихие, отчаянные, мужественные ковбои, готовые палить в кого ни попадя, всегда предпочитали, оставаясь вдвоем с девицей, «французский способ», или то самое, что медики называют fellatio, а ты — «а-а, это». Тебе не приходило в голову проделать «а-а, это» с твоим драгоценным Санни?
И тут она в первый раз по-настоящему удивила его. Она обратила к нему лицо с улыбкой, которую он мог определить не иначе как улыбку Моны Лизы (тотчас в ученом мозгу его мелькнуло предположение — не это ли разгадка ее многовековой тайны?), и произнесла спокойно:
— С Санни я делала все.
Никто до сих пор не слышал от нее подобного признанья.
А через две недели Джул Сегал стоял в операционной лос-анджелесской больницы и наблюдал, как его друг, доктор Фредерик Келнер, производит свою коронную операцию. Перед тем как Люси дали наркоз, Джул нагнулся и прошептал ей на ухо:
— Я предупредил его, что имею на тебя серьезные виды, так что ремонт будет сделан по высшему разряду.
Люси, в легком дурмане от принятой предварительно таблетки, не рассмеялась, даже не улыбнулась. Но страх перед операцией от этой шуточки частично прошел.
Доктор Келнер сделал разрез четким движением классного бильярдиста, посылающего в лузу верняк. Технически операция, цель которой — укрепить стенки влагалища, предполагает решение двоякой задачи. Нужно, во-первых, укоротить мышечно-фиброзную трубку, увеличив тем самым ее упругость. И, конечно, подтянуть вперед преддверие влагалища — а оно и есть слабое место в этой системе, — совместив его по вертикали с линией лонной дуги и избавив таким образом от непосредственной нагрузки сверху. Коррекция влагалищной трубки носит название «перинеотомия». Ушивание стенки влагалища — кольпорафия.
Джул увидел, как движения доктора Келнера замедлились, стали осторожней, ибо при слишком глубоком разрезе есть большая опасность задеть прямую кишку. Случай был, вообще говоря, достаточно несложный — Джул смотрел все рентгеновские снимки и результаты анализов. Ничего не должно было случиться — если забыть, что при любой операции всегда может случиться что угодно. Келнер трудился уже над самою трубкой, зажав хирургическими щипцами влагалищную стенку и обнажив заднепроходный сфинктер и ткань, образующую его оболочку. Скрытые марлей пальцы Келнера отодвигали свободный слой соединительной ткани. Джул не сводил глаз со стенки влагалища на случай появления венозных сосудов, красноречивого и грозного признака повреждения прямой кишки. Но старый Келнер знал свое дело. Он мастерил новый захват с ловкостью плотника, сколачивающего косяки два на четыре.
Теперь Келнер подрезал излишки ткани, накладывая стягивающие швы, чтобы закрыть «выемку», образованную во влагалищной стенке, следя за тем, чтобы стежки ложились ровно, не собирали чреватых неприятностями бугорков. Он попробовал просунуть в суженное отверстие три пальца, потом два. Два — удалось; Келнер протиснул их глубже и, подняв на мгновенье голову, озорно скосил на Джула поверх марлевой маски ярко-голубые глаза, как бы спрашивая, достаточно ли узко. Потом вновь занялся своими швами.
Операция закончилась. Люси укатили в послеоперационную, Джул остался поговорить с Келнером. Келнер излучал довольство — первый признак, что все прошло хорошо.
— Никаких осложнений, друг мой, — объявил он Джулу. — Ничего там у нее не растет, простейший случай. Прекрасный тонус, что вообще-то для подобных случаев нехарактерно, и теперь она в отличной форме на предмет утех и забав. Завидую вам, коллега. Какое-то время, естественно, придется подождать, но впоследствии вы, даю гарантию, одобрите мою работу.
Джул рассмеялся:
— Вы, доктор, прямо-таки Пигмалион. Правда, изумительная работа.
Доктор Келнер прищелкнул языком.
— Это все детские игрушки, как и ваши аборты. Если бы в обществе преобладал здравый взгляд на вещи, такие люди, как мы с вами, люди действительно талантливые, могли бы делать важную работу, а эту муть предоставить рабочим клячам. Я, кстати, направлю к вам одну барышню на следующей неделе — очень славная барышня, такие, похоже, как раз и попадают всегда в беду. Таким образом мы сквитаемся за сегодняшнее.
Джул пожал ему руку.
— Спасибо, доктор. Выбирайтесь к нам сами как-нибудь, заведение угощает, и на полную катушку, — это я вам устрою.
Келнер посмотрел на него с кривой усмешкой.
— Я каждый день веду игру, мне рулетка или игральный стол не требуются. Я и без них слишком часто испытываю судьбу. Вы, Джул, себя там попусту расходуете. Еще годика два, и можете вообще забыть о серьезной хирургии. Уже не потянете.
Джул знал, что это не упрек, а предостережение. Но настроение все равно испортилось. Люси должны были продержать в послеоперационной как минимум полсуток, так что он закатился в город и напился допьяна. Отчасти — из чувства облегчения, что для Люси все завершилось так благополучно.
Наутро, придя в больницу ее проведать, он, к изумлению своему, обнаружил, что палата завалена цветами, а у постели сидят двое посторонних мужчин. Люси с сияющим лицом полулежала на подушках. Озадаченность Джула имела свое объяснение: Люси порвала отношения со своими родичами и просила его никому ничего не сообщать, разве что в экстренном случае, если что-то пойдет не так. Фредди Корлеоне, конечно, знал, что она ложится на небольшую операцию, без этого оба они не могли бы отлучиться с работы — Фредди еще прибавил, что отель полностью возьмет на себя оплату больничных счетов.
Люси стала знакомить его с посетителями, и одного из них Джул сразу узнал. Знаменитый Джонни Фонтейн. Второго, большого, сильного, с нагловатой и обезоруживающей усмешкой, звали Нино Валенти. Оба пожали ему руку — и забыли о его присутствии. Они подтрунивали над Люси, вспоминали свой старый квартал в Нью-Йорке, какие-то случаи из детства, каких-то людей; ко всему этому Джул не имел никакого отношения.
— Я потом зайду, — сказал он Люси. — Мне все равно нужно повидать доктора Келнера.
Но Джонни Фонтейн уже включил на полную мощность свое обаяние.
— Одну минуту, приятель, нам самим пора уходить, посидите с болящей! Глядите за ней хорошенько, док!
Джул заметил характерную хрипоту в его голосе и вдруг вспомнил, что уже больше года Джонни Фонтейн не поет — что «Оскара» ему присудили за сыгранную роль, а не за пение. Неужели в столь зрелом возрасте у него сломался голос, а газеты умолчали об этом — и все кругом умолчали? Джул обожал закулисные секреты, он прислушивался к голосу Фонтейна, пытаясь определить, отчего он мог так измениться. Возможно, просто перенапряжение или, может быть, перепил, перекурил — перегулял, наконец. Голос звучал очень неприятно, с таким и думать нечего мурлыкать на эстраде.
— Вы, кажется, горло простудили? — спросил он осторожно.
Фонтейн вежливо отозвался:
— Натрудил, если уж на то пошло, — петь попробовал вчера вечером. Очевидно, не способен усвоить нехитрую истину, что с годами голос изнашивается. Старость, никуда не денешься. — Он сверкнул бесшабашной улыбкой.
Джул небрежно сказал:
— А врачи вас смотрели? Может быть, имеет смысл полечиться?
У Фонтейна заметно убавилось обаяния. Он окинул Джула долгим неприветливым взглядом.
— Это первое, что я сделал, еще два года назад. Лучшие специалисты. В том числе мой личный врач, а его считают самой крупной величиной в Калифорнии. Рекомендовали побольше отдыхать, не утомляться. Ничего страшного, это возрастное. С годами голос меняется.
Он отвернулся и продолжал прерванный разговор, подчеркнуто обращаясь только к Люси, очаровывая ее, как привык очаровывать всех женщин. Джул прислушался еще внимательней. Наверняка новообразование на связках. Почему же, черт возьми, специалисты его проглядели? Может быть, злокачественное и неоперабельное? Но тогда лечат другими способами.