Он угостил дочек тостом с беконом и парой глоточков кофе. Эта привычка осталась с тех пор, как Джонни пел в ансамбле, а потому редко ел с семьей, и девочкам нравилось присоединяться к его неурочным приемам пищи – вечерним завтракам или утренним ужинам. Они обожали такие странности: стейк с картошкой в семь утра, яичница с беконом после обеда.
Только Вирджиния и кое-какие близкие друзья знали, насколько Джонни боготворит дочерей. Хуже всего в разводе и уходе из семьи было расставание с ними. Единственное, за что он боролся, так это за право оставаться их отцом. Он сделал все, чтобы Джинни и не думала о повторном замужестве: не потому, что ревновал, а потому, что не хотел, чтобы рядом с дочерями был кто-то другой. Он так оформил алименты, что выходить замуж снова было для Джинни финансово невыгодно. Между ними существовал негласный уговор, что она может иметь сколько угодно любовников; главное – не вводить их в дом. Впрочем, и на этот счет Джонни совершенно не беспокоился: по части секса его бывшая жена отличалась удивительной, почти пуританской скромностью. Сколько ни вились вокруг нее голливудские альфонсы в надежде получить от известного мужа деньги или услуги, ничего у них не вышло.
Накануне Джонни предложил ей спать вместе, уверенный, что Джинни не сочтет это знаком примирения. Ни она, ни он не хотели возобновлять брак. Она понимала его падкость на красоток и неукротимую тягу к девушкам моложе и привлекательнее ее. Все знали, что Джонни спал с каждой из своих партнерш по фильмам, а то и не раз. Они не могли устоять перед его мальчишеским обаянием, а он – перед их красотой.
– Тебе пора одеваться. Том скоро прилетает, – сказала Джинни и выгнала дочек из комнаты.
– Да, точно… Кстати, а ты знаешь, что я развожусь? Скоро опять буду свободным человеком.
Вирджиния смотрела, как он одевается. После свадьбы дочери дона Корлеоне они договорились, что у Джонни всегда будет свежая смена одежды в этом доме.
– Через две недели Рождество, – произнесла Вирджиния. – На тебя рассчитывать?
Он впервые задумался о праздниках. Когда голос у него еще был в порядке, на эти даты приходились самые прибыльные концерты, однако сам день Рождества все равно оставался неприкосновенным. Хотя год назад Джонни провел это время в Испании – обхаживал Марго, уговаривая выйти за него… Пропустить праздник второй раз подряд он не мог.
– Да, на сочельник и Рождество, – сказал Джонни.
Новый год он не упомянул намеренно: то была ночь для гулянок, когда можно напиться с друзьями, без жены. Никакой вины за это он не чувствовал.
Вирджиния помогла ему надеть пиджак и прошлась по ткани щеткой. Джонни всегда был придирчив к своему виду. Ему явно не нравилось, что рубашка не отглажена, а запонки, которые он уже давно не носил, слишком вульгарны для его нынешнего стиля.
– Не волнуйся, – тихо засмеялась Джинни. – Том ничего не заметит.
Втроем они проводили его до машины. Девочки держали папу за руки с обеих сторон. Жена шла чуть позади. Ей нравилось видеть Джонни довольным. Дойдя до машины, он по очереди подхватил каждую из дочек, покрутил в воздухе и, опуская, поцеловал. Потом поцеловал жену и сел в машину. Долгих прощаний Джонни Фонтейн не выносил.
У дома уже ждала машина с шофером, которую арендовал агент. Сам он и его ассистент находились внутри. Джонни пересел из своей машины к ним, и они отправились в аэропорт. Встречать Хейгена пошел агент, а Фонтейн остался в салоне. Когда Том занял свободное сиденье, они пожали друг другу руки, и водитель направил автомобиль обратно к дому.
И вот они с Томом остались вдвоем в гостиной. Атмосфера встречи была холодной. Джонни так и не простил Хейгену, что тот не давал ему говорить с крестным в те мрачные дни перед свадьбой Конни. А Хейген и не думал извиняться. За что? Это ведь дон злился на Джонни. А в обязанности Тома входило выслушивать претензии, которые люди боялись высказывать в лицо дону, даже если тот их и заслужил.
– Твой крестный отправил меня помочь тебе с кое-какими делами, – сказал Хейген. – Я бы хотел решить эти вопросы до Рождества.
Джонни Фонтейн пожал плечами.
– Картина готова. Режиссер оказался профи старой школы и снял меня как надо. Сцены со мной слишком важны, и даже Вольц не сможет вырезать их на монтаже. Не станет же он гробить целый фильм за десять миллионов, только чтобы мне насолить. Теперь все зависит от реакции зрителей.
– А получить премию киноакадемии правда так важно для актера, – осторожно поинтересовался Хейген, – или это обычная рекламная туфта, которая ни на что не влияет? Ну, помимо славы, конечно, – быстро уточнил он. – Все любят славу.
– Все, кроме моего крестного. И тебя… – Джонни Фонтейн сверкнул улыбкой. – Нет, Том, это не туфта. «Оскар» гарантирует успешную карьеру на десятилетие. Ты можешь сам выбирать, где сниматься; зритель идет только на твое имя. Таланта премия, конечно, не заменит, но в нашей среде это и правда самая важная вещь. И я рассчитываю ее получить. Не потому, что я великий актер, а потому, что меня все знают как певца, и тут такая мощная роль… Кроме шуток, я в ней хорош.
– Твой крестный говорит, что в нынешней ситуации получить «Оскар» тебе не светит. – Том Хейген пожал плечами.
– Что за чушь ты несешь? – вскинулся Джонни. – Картину еще даже не смонтировали. Дон разве смыслит в кинобизнесе? Он что, послал тебя за три тысячи миль, чтобы меня унизить?
От потрясения голос у Джонни задрожал, и Том поспешил его успокоить:
– Джонни, я ни черта не смыслю в ваших делах. Помни, я здесь только как посыльный от дона. Однако мы много говорили о твоей ситуации. Крестный беспокоится о тебе и твоем будущем. Он чувствует, что ты нуждаешься в помощи, и хочет решить твои проблемы раз и навсегда. Я здесь, чтобы привести его планы в исполнение. Однако тебе, Джонни, придется повзрослеть. Перестань думать о себе как о певце или актере. Ты должен стать крупной шишкой, влиятельным человеком.
Джонни Фонтейн рассмеялся и налил виски.
– Если я не получу «Оскар», то влияния у меня будет как у моих дочурок. Если б я смог вернуть себе голос, то еще мог бы на что-то рассчитывать… Проклятье. Откуда крестный знает, что мне не выиграть? Впрочем, не важно. Он всегда прав.
Хейген закурил тонкую сигару.
– У нас есть сведения, что Джек Вольц не станет тратить деньги студии на твое продвижение. Более того, он дал понять всем, кто принимает решения, что не хочет твоей победы. Даже если его не послушают, тебя потопит отсутствие рекламы. Еще Вольц проталкивает другого актера, чтобы тот оттянул на себя голоса. И раздает направо и налево взятки: работа, деньги, девушки, всё, – но так, чтобы не повредить успеху картины.
Джонни Фонтейн обреченно вздохнул и залпом осушил очередной бокал виски.
– Тогда я труп.
Хейген наблюдал за ним с презрительной усмешкой.
– Выпивка не вернет тебе голос.
– Иди на хер, – буркнул Джонни.
Лицо Хейгена тут же превратилось в бесстрастную маску.
– Ладно, о делах так о делах…
Джонни Фонтейн поставил бокал и подошел к Тому.
– Прости, вспылил. Ради бога, прости. Я хочу убить эту скотину Вольца и боюсь перечить крестному отцу, а ты подвернулся под руку…
В глазах у него стояли слезы. Он схватил пустой бокал и швырнул его о стену, но как-то слабо; толстое стекло даже не треснуло. Бокал просто упал на пол и подкатился обратно к ногам Джонни. Тот посмотрел вниз озадаченно и гневно, а потом засмеялся.
– Господи… – Он подошел к креслу и сел напротив Хейгена. – Знаешь, я так долго жил не тужил… А потом развелся с Джинни, и все пошло наперекосяк. Пропал голос, пластинки перестали продаваться, меня прекратили снимать. А потом крестный отказался говорить со мной по телефону и принимать меня, когда я приезжал в Нью-Йорк. Каждый раз я натыкался на тебя – и, конечно, клял на чем свет стоит, хотя понимал, что без распоряжения дона ты не стал бы мне мешать. Но на дона обижаться нельзя – это все равно что обижаться на Бога. Поэтому я и вымещаю эмоции на тебе. Однако ты всю дорогу был прав. И чтобы доказать тебе серьезность моих намерений, я послушаюсь твоего совета: пока голос не вернется, никакой выпивки. Идет?
Извинение было таким искренним, что Хейген позабыл про злость. Видно, дон не зря углядел что-то в этом тридцатипятилетнем мальчишке.
– Дело прошлое, Джонни, – сказал Том.
Ему было неловко наблюдать такое проявление чувств и стыдно от собственных подозрений, будто Джонни двигал страх, что Том может подговорить дона против него. Чушь, конечно: дон мог изменить свое отношение к кому-либо только сам.
– Все не так плохо, – подбодрил Том. – Дон обещает свести на нет все, что Вольц сделал против тебя. И свою премию ты почти гарантированно получишь. Вот только он переживает, что твоих проблем это не решит, а потому спрашивает: хватит ли тебе мозгов и яиц самому стать продюсером и делать фильмы – от начала до конца?
– Он может достать мне «Оскар»? Как?! – поразился Джонни.
– Считаешь, то, что под силу Вольцу, не под силу твоему крестному отцу? – Хейген хмыкнул. – Ладно, расскажу, но лишь поскольку это необходимо для сделки. Главное – никому ни слова. Твой крестный гораздо могущественнее Джека Вольца, причем в сферах куда более важных. Как он добудет тебе премию? Очень просто. Ему подчиняются все профсоюзы в отрасли – или люди, которым они подконтрольны. А это те, кто принимает решение. Конечно, за кого попало они голосовать не будут; ты должен быть хорош. И у твоего крестного больше мозгов, чем у Джека Вольца. Он не пойдет к этим людям, не приставит пистолет к виску и не скажет: «Выберите Джонни Фонтейна или слетите с места». Он не угрожает там, где угрозы не сработают или испортят отношения. Он сделает так, что эти люди сами захотят проголосовать за тебя, – если увидит в этом собственную выгоду. Так что поверь, он добудет тебе «Оскар», и другой возможности получить эту премию у тебя нет.
– Ладно, верю, – сказал Джонни. – Мозгов и яиц быть продюсером мне хватит, но нет денег. Фильмы стоят миллионы. Не один банк не даст мне столько.