После супа жена поставила на стол тарелку с небольшим бифштексом и горкой шпината, источающего оливковое масло. Бонасера ел мало. Покончив с горячим, он налил себе кофе и закурил очередную сигарету. Его мысли вновь обратились к несчастной дочке. Ее жизнь уже не будет прежней. Былую красоту лица сумели восстановить, но в глазах навсегда поселился страх затравленного животного. На дочь было тяжело смотреть, и родители решили отправить ее в другой город. Время лечит раны. Неотвратима только смерть, а боль и страх пройдут. Работа, можно сказать, сделала Бонасеру оптимистом.
Он уже допивал кофе, когда в гостиной зазвонил телефон. Жена никогда не брала трубку, если муж был дома, поэтому Бонасера сделал последний глоток и затушил сигарету. По дороге в гостиную он развязал галстук и стал расстегивать рубашку, готовясь вздремнуть.
– Алло? – кротко и вежливо произнес он в трубку.
– Это Том Хейген, – отозвался резкий хрипловатый голос. – Звоню по просьбе дона Корлеоне.
В животе у Америго Бонасеры неприятно заурчало, будто кофе собрался наружу. Прошло больше года с тех пор, как он оказался в должниках у дона, попросив того отомстить обидчикам дочери, и ощущение неотвратимости расплаты притупилось. Он так обрадовался, увидев в газете фотографии искалеченных негодяев, что был готов ради дона горы свернуть. Однако время стирает благодарность даже быстрее, чем красоту. Теперь Бонасере сделалось дурно, как будто перед лицом катастрофы.
– Д‑да, я понял… Слушаю.
Холодность в голосе Хейгена удивила мастера похоронных дел. Консильери, хоть и не итальянец, прежде был весьма учтив.
– Вы должны дону услугу. Он не сомневается, что вы ее с радостью окажете. Не раньше, чем через час, возможно, позже он приедет к вам в бюро. Вы его там встретите. Больше никого быть не должно – всех работников отправьте домой. Если вас это не устраивает, скажите сейчас, и я передам дону. У него есть еще друзья.
– Как я могу отказать крестному отцу?! – воскликнул Америго Бонасера, едва сдерживая дрожь в голосе. – Я сделаю все, о чем он ни попросит. Я не забыл про свой долг. Я немедленно вернусь в бюро.
– Благодарю, – произнес Хейген уже мягче, хотя его голос звучал по-прежнему странно. – Дон в вас не сомневался, просто я должен был убедиться. Если окажете услугу сегодня, заслужите мою личную признательность. Можете обращаться ко мне с любой просьбой.
Эти слова напугали Бонасеру еще сильнее.
– Д‑дон ведь сам придет ко мне? – заикаясь, спросил он.
– Да.
– Значит, слава богу, он полностью оправился от ранений. – Голос Бонасеры в конце дрогнул, и фраза прозвучала вопросительно.
– Да, – очень тихо отозвался Хейген после долгой паузы.
Раздался щелчок, и все звуки в трубке пропали.
Бонасера был весь в поту. Он вернулся в спальню, сменил рубашку и прополоскал рот, но не стал бриться и надевать свежий галстук, а надел тот, в котором был днем. Затем позвонил в похоронное бюро и сказал помощнику, чтобы этим вечером в траурном зале подежурил он; сам Бонасера будет занят в рабочей части здания. Когда помощник попытался узнать, всё ли в порядке, Бонасера грубо его оборвал – мол, делай, что велено.
Он надел пиджак и под удивленным взглядом жены, которая еще ужинала, направился к двери.
– Есть работа, – коротко бросил Бонасера, выходя.
Лицо у него, видимо, было такое, что жена не решилась ничего уточнять.
Здание бюро стояло особняком и занимало большой участок, обнесенный белым заборчиком. От улицы к заднему двору вел узкий подъезд, по которому могла проехать «скорая» или катафалк. Бонасера отомкнул ворота, оставил их открытыми и, обойдя здание сзади, вошел внутрь. В это время к траурному залу уже подтягивались люди проститься с выставленным там покойником.
Много лет назад, когда Бонасера выкупил здание у другого мастера, отошедшего от дел, в траурный зал вела лестница из десяти ступенек. Это причиняло множество неудобств. Родственники и друзья покойных, приходившие попрощаться, были порой старыми и немощными и не могли одолеть подъем, поэтому предыдущий мастер приспособил для них грузовой лифт – небольшую платформу рядом со зданием. Этот лифт предназначался для гробов и тел. Он опускался в подвал, затем поднимался в сам траурный зал. Так старики оказывались прямо рядом с гробом, а другим скорбящим приходилось отодвигать черные стулья, чтобы подъемник мог выехать из люка в полу. Когда прощание заканчивалось, люк снова раскрывался, и платформа увозила стариков обратно.
Америго Бонасера счел это решение дурным и нецелесообразным и перестроил вход, заменив ступеньки на пологий пандус. Лифт стали использовать исключительно для перемещения тел и гробов.
В задней части здания, отделенной от траурного зала мощной звуконепроницаемой дверью, располагались рабочий кабинет, зал для бальзамирования, склад гробов и надежно запертая кладовая, где хранились химикаты и разные жуткого вида инструменты. Бонасера сел за стол, закурил «Кэмел», чего обычно на рабочем месте себе не позволял, и стал ждать дона Корлеоне.
Мастер похоронных дел пребывал в полном отчаянии. Он догадывался, каких услуг от него потребуют. Весь прошедший год Корлеоне вели войну против пяти крупнейших мафиозных семей Нью-Йорка. Сообщениями о кровавых разборках пестрели первые полосы всех газет. Много людей гибло с каждой стороны. Теперь Корлеоне, видимо, убили кого-то настолько значительного, что его тело следовало спрятать от чужих глаз – и как это сделать лучше, если не через официальное похоронное бюро? Иллюзий Америго Бонасера не питал: его призовут стать соучастником убийства. Если правда всплывет, ему грозит тюрьма. Дочь и жена будут опозорены, а уважаемое имя Америго Бонасеры окажется втоптанным в кровавую грязь бандитской войны…
Он позволил себе выкурить вторую сигарету. А потом его посетила новая мысль, еще более ужасная. Если другие мафиози узнают, что Бонасера помог Корлеоне, он станет их врагом. Его убьют. И тогда мастер похоронных дел проклял тот день, когда пошел просить крестного отца о мести. Он проклинал день, когда его жена подружилась с женой дона Корлеоне, проклинал дочь, Америку и свой успех… А потом оптимистичный настрой вернулся. Дон Корлеоне умен и наверняка предпринял необходимые предосторожности. Все пройдет тихо и гладко. Нужно лишь взять себя в руки. Ведь нет ничего более страшного, чем заслужить немилость дона.
Снаружи послышалось шуршание шин по гравию. Натренированное ухо подсказало, что заехали на задний двор. Бонасера открыл дверь, и в бюро вошел необъятный Клеменца в сопровождении двух сурового вида парней. Не говоря ни слова, они обыскали рабочую часть, затем Клеменца вышел. Парни остались с Бонасерой.
Через пару мгновений донесся знакомый звук въезжающей в ворота «скорой». В дверях вновь возник Клеменца; теперь за ним шли двое с носилками. Худшие опасения Америго Бонасеры подтвердились: на носилках лежал труп, укрытый серым покрывалом, из-под которого торчали только голые пожелтевшие пятки.
Клеменца жестом велел нести носилки в зал для бальзамирования. А следом из темноты в освещенный кабинет зашел еще один человек. Дон Корлеоне.
За время, проведенное в больничной койке, дон похудел и двигался теперь с некоторым трудом. Шляпу он снял, обнажив редеющие волосы на массивной макушке, и выглядел старше и более согбенным, чем тогда на свадьбе, однако по-прежнему излучал силу и властность. Прижав шляпу к груди, дон обратился к Бонасере:
– Итак, друг мой, готов ли ты оказать мне услугу?
Бонасера кивнул. Дон проследовал в зал для бальзамирования, мастер похоронных дел – за ним. Тело положили на один из столов. Дон Корлеоне легко махнул шляпой, и все посторонние вышли.
– Что вам от меня нужно? – прошептал Бонасера.
Дон не сводил глаз со стола.
– Мне нужен весь твой талант, все твое мастерство и вся твоя любовь ко мне. Нельзя, чтобы мать увидела его таким.
С этими словами он отдернул покрывало. Невзирая на стойкость нервов, профессиональный опыт и закалку, Америго Бонасера не удержался от вскрика. Перед ним лежал изрешеченный пулями Санни Корлеоне. Левый глаз был окружен кровавым месивом и почти вытек. Переносица и левая скула напоминали фарш.
Дон пошатнулся и на долю секунды оперся о плечо Бонасеры.
– Посмотри, во что они превратили моего сына…
Глава 19
Возможно, именно патовая ситуация толкнула Санни Корлеоне на кровавый путь, завершившийся его смертью. А может, выпущенная на волю темная сторона его натуры… Как бы то ни было, всю весну и лето он со своими людьми бездумно совершал налеты на вражескую территорию. Расстреливали сутенеров семьи Татталья в Гарлеме, резали портовых громил, профсоюзных деятелей, что подчинялись Пяти Семьям, угрозами заставляли сохранять нейтралитет. В портовых районах, куда по-прежнему не пускали букмекеров и ростовщиков Корлеоне, творил беспредел Клеменца со своими бойцами.
Вся эта резня была бессмысленной, поскольку никак не влияла на исход войны. Санни одерживал бесспорно виртуозные тактические победы, но ему не хватало отцовского стратегического гения. Все переросло в кровавую партизанщину, и обе стороны теряли огромное количество денег и жизней просто так. Семья Корлеоне в итоге прикрыла наиболее прибыльные букмекерские точки, в том числе и ту, которую отдали Карло Рицци. От безделья Карло запил, пропадал ночами в обществе танцовщиц и окончательно превратил жизнь Конни в ад. После избиения, которое устроил ему Санни, он боялся тронуть жену, но и не спал с ней. Конни стелилась перед ним, а он отвергал ее – как ему казалось, с гордым апломбом, достойным римского патриция.
– Ну, иди, позвони братцу, – подначивал Карло жену. – Может, от его тумаков у меня на тебя встанет.
Хотя на людях они держались с холодной вежливостью, Карло до чертиков боялся шурина. Ему хватало ума понимать, что для Санни убить его – раз плюнуть, что для него это столь же естественно, как волку загрызть овцу. Самому же Рицци, чтобы решиться на убийство, пришлось бы собрать в кулак всю волю и смелость. И он завидовал этой безудержной дикости, которая уже становилась легендарной, даже не подозревая, что именно ее отсутствие делает Карло, если можно так выразиться, более хорошим человеком, чем Сантино Корлеоне.