Боккиккьо никогда не лгали и не предавали – это требовало слишком большой работы ума. В придачу, они никогда не забывали обид и не стеснялись в средствах, чтобы отомстить. И вот волей случая нашли для себя весьма прибыльный род занятий… Когда враждующие Семьи хотели заключить мир и заслать к противникам парламентеров, то связывались с кланом Боккиккьо. Глава клана вел первоначальные переговоры, а потом предоставлял заложников. Например, когда Майкл поехал на встречу с Турком, одного из Боккиккьо отправили в семью Корлеоне как залог безопасности. Оплачивал его услуги Солоццо. Если б Майкла убили, то Корлеоне имели бы право убить заложника, и Боккиккьо в этом случае начали бы мстить Солоццо, из-за которого погиб их родич. Поскольку Боккиккьо столь же уперты, сколь и бесхитростны, никакая сила, никакое наказание не могли встать у них на пути. Они с легкостью жертвовали собой, и спастись от них было невозможно. Так что заложник Боккиккьо был железобетонной страховкой.
Когда дон Корлеоне нанял Боккиккьо в качестве посредников и оплатил заложников для каждого приглашенного на встречу главы Семьи, последние сомнения в искренности его мирных намерений рассеялись. Удара в спину можно было не ждать. Съезд обещал пройти безопаснее, чем свадьба.
Местом проведения выбрали конференц-зал в небольшом коммерческом банке, председатель которого числился в должниках у дона Корлеоне. На самом деле, часть банковского капитала принадлежала дону, хоть и была записана на председателя. Тот навсегда запомнил день, когда во избежание возможных подтасовок предложил дону Корлеоне оформить расписку.
– Я готов доверить вам все свое состояние, – с чувством произнес дон, отталкивая бумагу. – Я готов доверить вам даже свою жизнь и благополучие моих детей. Я и помыслить не могу, чтобы вы обманули или предали меня. Тогда мой мир и вера в человечество просто рухнут. Конечно, у меня есть все записи, и если со мной что-то случится, то мои наследники будут знать, что им принадлежит. Но я не сомневаюсь: даже когда меня не станет, вы всегда будете на страже их интересов.
Председатель банка, хоть и не сицилиец, был человеком тонко чувствующим и разумным. Он понимал дона с полуслова. Просьба крестного отца равнялась приказу председателя, и субботним днем конференц-зал банка, обставленный дорогими кожаными креслами и полностью закрытый для посторонних, был передан в распоряжение глав Семей.
За безопасность отвечала небольшая армия специально отобранных людей, которых нарядили в черную униформу охранников банка. В десять часов утра в конференц-зале стали собираться участники. Помимо пяти Семей из Нью-Йорка были приглашены представители еще десяти Семей со всей страны, кроме Чикаго – паршивой овцы преступного мира. На всякие попытки цивилизовать чикагских гангстеров давно махнули рукой, и приглашать бешеных псов на такой важный съезд никто не желал.
В зале обустроили бар и небольшой шведский стол. Каждому гостю разрешили взять с собой одного сопровождающего. Многие доны прибыли со своими консильери, поэтому молодежи на встрече было сравнительно мало, в их числе Том Хейген, который к тому же был единственным не-сицилийцем. Неудивительно, что его воспринимали как диковинного «уродца».
Хейген знал свое место. Он молчал и не улыбался. Он прислуживал боссу, дону Корлеоне, как главный придворный прислуживает своему королю: подносил напитки, поджигал сигару, менял пепельницу – учтиво, но без лизоблюдства.
Из всех присутствующих только Хейген знал, чьи написанные маслом портреты взирают на них с обшитых темным деревом стен. В основном это были крупные финансовые деятели – например, Александр Гамильтон[38]. Хейгена не покидала мысль, что министр финансов США одобрил бы проведение мирной конференции в банке. Нет ничего более успокаивающего и поощряющего рациональность, чем атмосфера денежного хранилища.
На сборы заложили полчаса – с половины десятого до десяти. Поскольку именно дон Корлеоне инициировал съезд, то он, как принимающая сторона, приехал первым. Среди множества его добродетелей числилась и пунктуальность. Следом за ним прибыл Карло Трамонти, чья империя базировалась в южных штатах. Это был пожилой, весьма импозантный человек ростом выше среднего сицилийца, с очень сильным загаром, ухоженный и в идеально подогнанном костюме. Он походил не на итальянца, а скорее на миллионера, расслабляющегося рыбалкой на своей яхте, как их печатают в журналах. Семья Трамонти жила за счет игорного бизнеса, и никто, впервые увидевший дона, не догадался бы, с какой жестокостью он завоевал свою империю.
Родители Карло эмигрировали с Сицилии, когда он был еще мальчишкой, и осели во Флориде. Повзрослев, будущий дон Трамонти работал на американский синдикат мелких политиков‑южан, державших игорные притоны. Это были суровые мужчины, за которыми стояли не менее суровые полицейские чины, и никто не подумал бы, что их сможет одолеть желторотый иммигрант. Не готовые к такой свирепости, они сдались просто потому, что, на их взгляд, предмет борьбы не стоил кровопролития. Трамонти переманил полицию большей долей от прибыли, а затем расправился с неотесанными мужланами, которые так неизобретательно вели бизнес. Именно Трамонти первым установил связи с Кубой и режимом Батисты[39] и постепенно начал вливать деньги в курорты, игорные заведения и бордели Гаваны, чтобы заманить туда игроков с американского континента. На данный момент Трамонти был мультимиллионером, и ему принадлежал один из самых роскошных отелей на Майами-Бич.
Войдя в конференц-зал в сопровождении своего столь же загорелого консильери, Трамонти обнял дона Корлеоне. Лицо его выражало глубочайшее соболезнование по поводу гибели Сантино.
Постепенно подтянулись остальные приглашенные. Все знали друг друга. За прошедшие годы им доводилось пересекаться либо в светских, либо в деловых кругах. Они относились друг к другу с профессиональной вежливостью, поскольку в молодые, более голодные годы каждый так или иначе выручал каждого. Третьим прибыл Джозеф Дзалуки из Детройта. Семья Дзалуки под благопристойным прикрытием владела там одним из ипподромов. Также ей принадлежала большая доля в азартных играх. Дзалуки – широколицый, дружелюбного вида господин – жил в доме за сто тысяч долларов в престижном пригороде Детройта под названием Гросс-Пуант. Один из его сыновей породнился с почтенной, влиятельной американской фамилией. Как и дон Корлеоне, Дзалуки был человеком тонкого вкуса. Из всех городов, подконтрольных мафии, Детройт мог похвастаться самым низким уровнем насилия. За последние три года там произошли лишь две расправы.
Он также приехал со своим консильери, и оба при встрече обняли дона Корлеоне. Дзалуки одевался просто, очень по-деловому и отличался искренностью и чистосердечностью.
– Ни на чье другое приглашение я бы не откликнулся, – сообщил он раскатисто и почти без акцента.
Дон Корлеоне благодарно кивнул, зная, что может рассчитывать на поддержку Дзалуки. Детройтский дон был категорически против наркотиков.
Следующие двое участников прилетели с Западного побережья. На встречу они явились в одной машине, поскольку очень тесно сотрудничали. Их звали Фрэнк Фальконе и Антонио Молинари. Сорокалетние – заметно моложе остальных участников съезда, – одевались они броско и вели себя чуть развязнее, чем требовалось.
Фрэнку Фальконе принадлежали киношные профсоюзы, игорный бизнес на студиях, а также сложный конвейер, поставлявший девушек в бордели всех западных штатов. Никому из донов в принципе не светило стать «шоуменом», но Фальконе отчасти это удалось, что вызывало у коллег соответствующее недоверие.
Антонио Молинари заправлял портовой частью Сан-Франциско, а также был одним из крупнейших воротил в сфере спортивных ставок. Выходец из семьи итальянских рыбаков, он владел лучшим в Сан-Франциско рестораном морской кухни, которым так гордился, что, поговаривали, подавал там изысканные блюда по доступным ценам – себе в убыток. Ничего не выражающему лицу Молинари мог бы позавидовать профессиональный игрок в покер. Также было известно, что дон как-то связан с контрабандой наркотиков через мексиканскую границу и на судах азиатских маршрутов. Помощники у Фальконе и Молинари были молодые и крепко сложенные – явно телохранители, а не советники; впрочем, принести на встречу оружие они бы не посмели. Было достоверно известно, что парни владеют карате. Сей факт донов скорее забавлял, чем пугал: для них это все равно, что носить кресты, благословленные самим Папой (впрочем, нужно отметить, что некоторые из присутствующих были довольно набожными).
Далее прибыл представитель бостонской мафии – единственный дон, не пользовавшийся уважением. Доменико Панца имел репутацию человека, который не только не заботится о своих людях, но и во всем их обманывает. В принципе, это простительно, ведь каждый сам отвечает за размеры своей жадности. Непростительно то, что дон не поддерживал порядок в своей империи. В Бостоне слишком часто убивали и делили сферы влияния. Там было слишком много вольных стрелков и слишком открыто плевали на закон. Если чикагцев считали дикарями, то бостонцев величали gavones – неотесанными олухами. Бостонский дон выглядел, по меткому замечанию одного из присутствующих, как мелкий воришка.
Кливлендский синдикат – пожалуй, самый могущественный в игорной сфере – представлял пожилой, болезного вида мужчина с тощим лицом и снежно-белыми волосами. Прозвище Жид (естественно, за глаза) он получил, потому что окружил себя не сицилийцами, а помощниками-евреями. Поговаривали, что он даже подумывал сделать одного из них консильери, но не решился. В общем, если из-за Тома Хейгена про семью Корлеоне говорили «ирландская шайка», то семью дона Винсента Форленцы – с еще большим основанием – называли «еврейским кагалом». При этом его организация работала как часы, да и сам он, несмотря на трепетный облик, не падал в обморок при виде крови. Правил Форленца железной рукой в бархатной рукавице.