Представители Семей Нью-Йорка явились последними, и Тома Хейгена поразило, насколько внушительнее и степеннее они выглядели по сравнению с провинциалами. Прежде всего они, по старинной сицилийской традиции, были «мужами с брюшком», что в переносном смысле означало власть и вес, а в прямом – корпулентность, как если б одно подразумевало другое (а на Сицилии так и было). Каждый нью-йоркский дон, включая Корлеоне, отличался импозантностью и имел львиную голову с крупными чертами лица, роскошным королевским носом, полным ртом и складчатыми щеками. Эти доны не стриглись по последней моде и не носили идеально подогнанные костюмы. Они выглядели занятыми людьми, которым не с руки отвлекаться на подобное щегольство.
Антонио Страччи, «хозяин» Нью-Джерси и управляющий грузоперевозками в манхэттенских портах Вест-Сайда, владел игорными притонами в Джерси и имел большой вес в демократической партии. Ему принадлежал обширный парк грузовиков, приносивший огромный доход: во‑первых, потому, что его машины не останавливали и не штрафовали на весовом контроле, а значит, они могли ездить с большим перевесом; а во‑вторых, потому, что тяжело груженные грузовики портили автострады, и принадлежащая Страччи дорожная компания получала выгодные контракты на их восстановление. Такой самоподдерживающийся бизнес был для многих присутствующих заветной мечтой. Кроме того, Страччи принадлежал к людям старой закалки и не касался проституции, однако, поскольку его дела крутились вокруг портов, не мог не быть замешан в контрабанде наркотиков. Из всех мафиози, выступивших против Корлеоне, семья Страччи была наименее могущественной, но зато самой обеспеченной.
Северной частью штата Нью-Йорк, местными игорными притонами, государственным лицензированием ипподромов, а также переправкой итальянских иммигрантов через Канаду ведала Семья во главе с Оттилио Кунео. Это был человек совершенно обезоруживающей внешности. Он выглядел как добродушный деревенский булочник, а легальным прикрытием его бизнеса служила крупная молочная компания. Кунео обожал детей и всегда носил в кармане конфеты, угощая ими многочисленных внуков или ребятишек своих подчиненных. Поля круглой фетровой шляпы он опускал на манер женских головных уборов, отчего его жизнерадостное лицо казалось еще шире. В отличие от многих донов, Кунео ни разу не арестовывали. Полиция и не подозревала о его истинном роде занятий, а Торговая палата за активную работу в общественных комитетах даже признала дона Кунео «Предпринимателем года от штата Нью-Йорк».
Дон Эмилио Барзини был ближайшим союзником семьи Татталья. Ему принадлежали притоны в Бруклине и Квинсе. Он немного занимался сутенерством и рэкетом. Наркотиками тоже. Полностью контролировал Статен-Айленд. Его букмекеры работали в Бронксе и Уэстчестере. Дон имел тесные связи с Кливлендом и Западным побережьем, а также был одним из немногих, кому хватило проницательности обратить внимание на Лас-Вегас и Рино – свободные города Невады. Его интересы распространялись на Майами-Бич и Кубу. В Нью-Йорке, а значит, и в стране семья Барзини уступала силой только семье Корлеоне. Ее влияние дотягивалось аж до Сицилии. Она была замешана во всех темных делах и даже, поговаривали, имела кое-какие связи на Уолл-стрит. С самого начала войны Барзини поддерживали семью Татталья финансами и влиянием. Эмилио намеревался занять место Вито как наиболее могущественного и авторитетного главаря мафии в США, а также прибрать к рукам часть его империи. Он много чем напоминал Вито, но был современнее, представительнее и практичнее. Никто не назвал бы Барзини «усатым Питом», и он пользовался доверием более молодых и наглых лидеров, рвущихся наверх. Не уступая дону Корлеоне в личной твердости, он совершенно не обладал его теплотой. На съезде дон Барзини был, пожалуй, самым «уважаемым» гостем.
Последним прибыл дон Филипп Татталья, глава семьи Татталья, поддержавшей Солоццо и напрямую выступившей против Корлеоне. Однако, невзирая на то, что одержанная им победа была почти полной, многие смотрели на него свысока. Прежде всего, он позволил себе пойти на поводу у Турка. Вдобавок его считали ответственным за весь хаос и бардак, который так подорвал бизнес нью-йоркских Семей. А еще он в свои шестьдесят с лишним лет продолжал гоняться за каждой юбкой. И возможностей потакать этой слабости у него было великое множество.
Семье Татталья принадлежало большинство ночных клубов в США и почти все эстрадное закулисье. Выбивая деньги из перспективных певцов и актеров, а также звукозаписывающих студий, Филипп Татталья не гнушался силовых методов. Однако основной доход ему приносили женщины, а точнее, проститутки.
У большинства присутствующих он вызывал личную неприязнь. Татталья постоянно ныл и жаловался на расходы, связанные с бизнесом. Стирка и новое белье съедают прибыль (и это притом что он владеет прачечной). Девочки ленивые и ненадежные, то убегают, то накладывают на себя руки. Сутенеры – негодяи, всегда готовые обмануть и переметнуться. Хороших помощников не найти. Парни сицилийской крови от такой работы воротят нос: видите ли, торговать женщинами и измываться над ними ниже их достоинства. И это те проходимцы, которые без колебаний перережут кому-нибудь горло, напевая песню и осеняя крестом веточку из пасхальной пальмы[40] на лацкане!..
Так частенько распинался Филипп Татталья перед слушателями, которые ему совершенно не сочувствовали. А самые большие страдания у него вызывали чиновники, уполномоченные выдавать и отзывать лицензии на продажу спиртного в его ночных клубах и кабаре. Татталья клялся, что деньги, оседавшие в карманах вороватых стражей официальных печатей, сделали миллионерами больше людей, чем биржи Уолл-стрит.
Как ни парадоксально, триумф в войне с семьей Корлеоне не прибавил ему уважения. Все знали, что успехами он был сначала обязан Солоццо, а потом – семье Барзини. Да и то, что даже фактор внезапности не помог добиться окончательной победы, говорило не в пользу Татталья. Действуй он эффективнее, всех этих неприятностей можно было избежать. Если б дона Корлеоне убили сразу, войны не случилось бы.
Поскольку оба дона потеряли на войне сыновей, никого не удивило, что Корлеоне и Татталья поприветствовали друг друга лишь дежурным кивком. Вито Корлеоне был в центре внимания. Каждый старался разглядеть, насколько его ослабили раны и череда поражений. Всех мучил вопрос, почему дон Корлеоне пошел на мировую сразу после гибели любимого сына. Это приравнивалось к капитуляции и серьезно било по его авторитету.
Долго ждать ответа не пришлось.
Участники съезда обменялись приветствиями, прислуга разнесла напитки, и полчаса все могли спокойно пообщаться. Наконец дон Корлеоне занял свое место за лакированным столом из грецкого ореха. Хейген сел в кресло слева и чуть позади дона. Для других глав Семей это послужило сигналом к началу. Обычные сопровождающие расселись чуть поодаль, а консильери – рядом со своими донами, чтобы помочь при необходимости советом.
Первым выступил дон Корлеоне, и говорил он так, будто ничего не произошло. Словно на него не покушались, старшего сына не убили, империю не разнесли в клочья. Словно ему не пришлось отправить среднего сына на запад под защиту семьи Молинари, а младший, Майкл, не скрывался где-то на Сицилии.
– Благодарю всех, что пришли, – радушно произнес он по-итальянски. – Этим вы оказали мне большую услугу, и я очень вам признателен. Скажу сразу: я здесь не для того, чтобы спорить и увещевать. Моя миссия как человека разумного – приводить доводы и сделать все, чтобы мы сегодня расстались друзьями. Я вам это обещаю, и те, кто знает меня хорошо, понимают, что мое слово многое значит. Впрочем, давайте уже к делу. Здесь собрались серьезные люди – не какие-нибудь юристы, которые и шагу не сделают без расписок и гарантий.
Он замолчал. Больше выступить никто не пожелал. Одни курили, другие потягивали напитки. Все присутствующие обладали терпением и умением слушать. Но объединяло их не только это. Они принадлежали к той редкой породе людей, кто не поддавался общественному давлению и не принимал над собой ничьей власти. Никакая сила, никакая смертная душа не могла подчинить их, если они сами того не желали. Свою свободу эти люди защищали интригами и убийствами. Сломить их могла только смерть. Или высшая степень безрассудства.
Дон Корлеоне выдохнул.
– Итак, что мы имеем? – спросил он, не обращаясь ни к кому конкретно. – Впрочем, неважно. Было совершено много глупостей, ненужных и вредных. Однако позвольте мне поведать, из-за чего все произошло.
Он сделал паузу, на случай если кто-то возразит против того, чтобы выслушать его версию событий.
– Слава богу, я вновь в строю и, возможно, сумею все исправить. Да, пожалуй, мой сын был слишком резок, слишком горяч. Отрицать не стану. И все же начнем с того, что Солоццо пришел ко мне с деловым предложением. Он искал моих денег и связей. Говорил, что его поддерживает семья Татталья. Предложение касалось наркотиков – бизнеса, влезать в который я не хочу. Я человек тихий, а подобные предприятия, на мой взгляд, слишком шумные. Я объяснил Солоццо свою позицию – и с полным уважением к нему и семье Татталья сказал «нет». При этом, поскольку наши интересы не пересекаются, я упомянул, что мне все равно, чем он зарабатывает на жизнь. Тем не менее мой отказ его оскорбил, и Солоццо решил обрушить несчастье на все наши дома. Что ж, такое бывает. У каждого наверняка найдется подобный печальный опыт. Но сегодня я не об этом.
Дон Корлеоне жестом попросил у Хейгена стакан воды и промочил горло.
– Я хочу положить конец войне. Татталья потерял сына, я потерял сына. Мы квиты. Что станет с миром, если, вопреки здравому смыслу, все будут держать друг на друга обиды? В этом был бич Сицилии, где мужчины, вместо того чтобы зарабатывать свой хлеб, думали только о вендетте. Глупо и расточительно. Так вот, я предлагаю вернуть все как было. Я не предпринял ничего, чтобы узнать, кто предал и кто убил моего сына, и в мирное время не стану этого делать. У меня есть еще один сын, который не может вернуться домой, и я хочу гарантий, что, когда мы организуем его возвращение, никакого вмешательства со стороны властей не будет. Разобравшись с этим, мы сможем обсудить другие интересующие нас вопросы и извлечь из сегодняшней встречи большую выгоду для всех и каждого. – Последние слова Корлеоне сопроводил выразительно-смиренными жестами: – Это все, чего я прошу.