Прекрасная речь. В ней было слышно того самого Вито Корлеоне: спокойного, рассудительного, мирного. Однако каждый отметил, что он сообщил о своем добром здравии, а значит, несмотря на все несчастья, постигшие семью Корлеоне, его нельзя недооценивать. Каждый отметил слова дона о том, что пока не будет установлен мир, другие дела обсуждать бесполезно. Наконец каждый отметил, что дон потребовал возвращения к старому положению – то есть восстановлению позиций, утраченных за последний год.
Ответное слово, против ожидания, взял не Татталья, а дон Эмилио Барзини. Он говорил четко и по делу, но ни в коем случае не грубо или оскорбительно.
– Со сказанным не поспоришь. Однако дон Корлеоне слишком скромен. Есть еще кое-что. Понимаете, Солоццо и Татталья просто не могли начать свой бизнес без его содействия, и отказ сильно им повредил. И хотя вины дона Корлеоне в этом нет, факт остается фактом: судьи и политики, которые за его услуги готовы закрыть глаза на многое, даже на наркотики, просто не станут прислушиваться ни к кому другому. Солоццо не мог бы работать без гарантий, что с его людьми будут обходиться не по всей строгости закона. Иначе мы разорились бы, учитывая к тому же, что наказания ужесточили, а судьи и прокуроры крайне несговорчивы, когда обвиняемый связан с наркотиками. Даже сицилиец, если его приговорить к двадцати годам заключения, может сломаться, и никакая омерта его не остановит. Такого допускать нельзя. Дон Корлеоне контролирует весь судебный аппарат и, отказывая нам в пользовании им, поступает не по-дружески. Он буквально лишает наши семьи пропитания. Времена изменились, мы не можем существовать независимо друг от друга, как раньше. Если все нью-йоркские судьи в кармане у Корлеоне, он должен делиться. Естественно, он вправе выставлять счет за подобные услуги. Мы же не коммунисты, в конце концов… Но доступ к этому источнику должен быть у каждого. Только и всего.
В зале воцарилось молчание. Черта проведена, и возврат к былому статус кво невозможен. Что важнее, Барзини почти прямым текстом сказал, что если мира не будет, то он в открытую выступит в войне на стороне Татталья. Также он затронул еще одну важную тему: жизнь и благополучие каждого зависит от готовности оказывать взаимные услуги, и отказ расценивается как враждебный поступок. Услугу так просто не просят, а потому и отказывать в ней просто так нельзя.
– Друзья мои, – произнес, собравшись с мыслями, дон Корлеоне. – Вы все меня знаете, я сказал «нет» не из прихоти. Разве я когда-либо отвергал взаимовыгодное сотрудничество? Это не в моем духе. К сожалению, здесь у меня не было иного выбора. Почему? Я считаю, что наркотики в конце концов нас погубят. В этой стране очень многие против такого бизнеса. Это не виски, не азартные игры и даже не женщины – все те плоды, которые людям запрещают pezzonovanti в лице церкви и правительства. Наркотики опасны для всех причастных. Они могут поставить под угрозу весь остальной бизнес. Мне, конечно, льстит ваша убежденность, будто я контролирую судей и представителей закона. Если б это было так… Да, на кое-кого мое влияние распространяется, но если я заявлюсь к ним по поводу наркотиков, меня перестанут уважать. Они боятся влезать в дела, которые им к тому же претят. Даже те полицейские, кто покрывает наши игорные притоны, откажутся помогать с наркотиками. Иными словами, вы просите меня об услуге, идущей вразрез с моими интересами. Однако если все считают, что так мы уладим наши разногласия, то я готов пойти даже на это.
Атмосфера в зале стала более разряженной, послышались перешептывания и обрывки разговоров. Дон Корлеоне уступил по главному пункту, пообещав обеспечить защиту организованному наркотрафику. По сути, он почти полностью принял исходное предложение Солоццо, пользуясь одобрением съезда Семей. Все поняли, что дон лишь поделится своими связями в судах и полиции, но не деньгами, и тем более не станет принимать участие в самой наркоторговле. Впрочем, одно это уже было значительной уступкой.
Слово взял лос-анджелесский дон Фрэнк Фальконе.
– Наши люди лезут в этот бизнес на свой страх и риск, и помешать им мы не в состоянии. От таких денег просто невозможно отказаться. Так что куда опаснее оставлять наркотики без контроля. Мы хотя бы сможем обеспечить прикрытие и организацию, а также сократить число неприятностей. Ничего плохого в этом нет; главное, чтобы были контроль, защита и порядок, а не анархия, когда каждый делает, что хочет.
Дон Дзалуки, более других расположенный к Корлеоне, в интересах здравого смысла тем не менее высказался против союзника:
– Я не верю в наркотики. Много лет я доплачивал своим людям, чтобы они не лезли в этот бизнес, но все впустую. Когда к тебе приходят и говорят: «Я толкаю порошок. Вложишь три-четыре тысячи долларов, а выручишь пятьдесят», – кто же откажется? Причем люди настолько увлекаются этой подработкой, что забывают о прямых обязанностях. В наркотиках крутятся огромные деньги, и с каждым годом оборот только растет. Задушить этот бизнес мы не можем – значит, должны взять его под свой контроль и сделать его чинным. Я категорически против, чтобы наркотики продавали рядом со школами и тем более детям. Это infamita. В своем городе я постараюсь ограничить трафик только цветными. Они лучшие покупатели, к тому же самые беспроблемные. Да и вообще они как животные: не уважают ни жен, ни родных, ни себя. Пусть продают душу за наркотики. Но нужен порядок; нельзя, чтобы каждый делал, что хочет, и создавал проблемы остальным.
Выступление детройтского дона было встречено одобрительным гомоном. Он угодил не в бровь, а в глаз. Отвадить людей от наркотрафика не помогали даже деньги. Что до детей, то в доне говорила всем известная сентиментальность. Ну правда, кто додумается продавать наркотики детям? Да и откуда у них деньги? А на слова про цветных и вовсе никто внимание не обратил. Негров даже за людей не считали, и уж тем более не признавали за ними никакой силы. О чем тут говорить, раз они позволили обществу перемолоть себя в труху? Так собравшиеся снова убедились в склонности дона Дзалуки отвлекаться на несущественное.
Затем выступать начали все. Каждый дон по очереди сетовал, мол, наркотики – зло, и от них одни беды, но признавал, что сдержать наркотрафик невозможно. В этом бизнесе просто очень много денег, а значит, найдутся те, кто всеми правдами и неправдами захочет урвать кусок. Такова человеческая природа.
Итак, вопрос был решен. Наркотрафику – быть, а дон Корлеоне обязуется обеспечить юридическую защиту на востоке. Постановили, что самый крупный оборот возьмут на себя семьи Барзини и Татталья. Затем участники перешли к вопросам более общего характера. Предстояло обсудить немало насущных проблем. Договорились, что Лас-Вегас и Майами необходимо объявить открытыми территориями, в которых может работать любая Семья. За этими городами будущее, так что всякое насилие в них следует запретить, а мелких преступников – прижать к ногтю. Кроме того, если потребуется какая-нибудь громкая расправа, которая способна вызвать слишком большой общественный резонанс, осуществлять ее можно лишь с одобрения данного совета. Также договорились, что киллеры и бойцы должны воздерживаться от серьезных преступлений и личной мести. Семьи обязуются оказывать друг другу услуги: предоставлять исполнителей и помогать в определенных делах – например, в подкупе присяжных. Эти неформальные, бытовые, но в то же время политические обсуждения заняли довольно много времени с перерывом на обед и напитки из бара.
Наконец дон Барзини посчитал, что встречу пора завершать.
– Предлагаю закрыть заседание. Мы добились мира, и я выражаю искреннее почтение дону Корлеоне, которого мы все знаем как человека слова. Если возникнут новые разногласия, не нужно устраивать глупые войны – можно встретиться опять. Я, со своей стороны, готов начать все с чистого листа и рад, что распри позади.
Только Филипп Татталья не разделял общего удовлетворения. Убийство Сантино Корлеоне делало его наиболее уязвимым человеком, если война возобновится, поэтому он впервые за время съезда позволил себе взять слово.
– Я согласен со всем сказанным здесь и готов забыть о понесенных обидах. Но я хотел бы получить от Корлеоне жесткие гарантии. Не предпримет ли он личной мести? Не забудет ли, что поклялся в дружбе, когда его положение вновь укрепится? Откуда мне знать, может, он через три-четыре года решит, что его вынудили пойти на уступки, а значит, все договоренности недействительны? Неужели нам суждено постоянно поглядывать друг на друга и готовиться к удару? Может ли Корлеоне дать мне гарантии так же, как я даю свои?
И тогда дон Корлеоне произнес речь, которую помнили потом еще долго и которая в очередной раз подтвердила, что он самый дальновидный политик среди главарей мафии – здравомыслящий, чистосердечный и зрящий в корень. В этой речи он произнес фразу, ставшую в определенных кругах не менее знаменитой, чем «железный занавес» из выступления Черчилля в Фултоне[41], хотя широкая общественность узнала о ней только спустя десять с лишним лет.
На этот раз дон обратился ко всем присутствующим. Было видно, что после своей «болезни» он похудел и стал чуть больше сутулиться, хотя, возможно, сказывался шестой десяток. Никто, однако, не сомневался, что его воля и интеллект остались нетронутыми.
– Кем бы мы были, если б не могли мыслить здраво? Дикарями из джунглей, вот кем! Но мы можем мыслить, можем договориться друг с другом и сами с собой. Зачем мне вновь устраивать переполох, насилие и хаос? Да, мой сын мертв, и это прискорбно, но я должен достойно нести свое горе, а не заставлять всех вокруг страдать. И потому клянусь честью, что не стану искать возмездия за то, что давно уже в прошлом. Я выйду из этого зала с чистым сердцем и совестью.
Добавлю также, что нужно думать о своих интересах. Мы не из тех, кто тупо следует за другими и пляшет под дудку власть предержащих. Мы многого добились в этой стране. Ваши сыновья сумели устроиться в жизни. Некоторые стали профессорами, учеными, музыкантами, и в этом нам повезло. Воз