Майкл кивнул и вежливо сказал:
– Я готов в любое время ответить на все вопросы.
Синьор Вителли поднял руку:
– Я человек не любопытный. Сначала разберемся, нужно ли это. Пока что рад видеть тебя в доме как друга дона Томмазино.
Даже с мазью в носу Майкл почуял, что дочь хозяина здесь, в комнате. Обернувшись, он увидел ее под аркой дверного проема, который вел вглубь дома. От девушки пахло свежими цветами и лимоном. Темные кудри ничто не сдерживало, а одета Аполлония была в простое черное платье – очевидно, лучшее выходное. Она быстро глянула на Майкла и робко улыбнулась, а потом опустила глаза в пол и села подле матери.
У Майкла вновь перехватило дыхание от переполнявшего его даже не желания, а безумного стремления обладать. Только теперь он понял, откуда берут начало легенды о ревнивости итальянцев. В эту минуту Майкл был готов убить любого, кто коснется его избранницы или попробует ее увести. Он хотел владеть ею так же безотчетно, как скупец копит золотые монеты, и так же жадно, как фермер мечтает о своем собственном клочке земли. Ничто не должно помешать ему завладеть этой девушкой и запереть ее в доме, держать пленницей только для себя, чтобы никто больше на нее не смотрел. Когда Аполлония подняла голову и улыбнулась брату, Майкл, сам того не подозревая, направил на парня убийственный взгляд. Супруги Вителли видели перед собой типичного «молнией пораженного», и это их успокоило. До свадьбы молодой человек станет податливой глиной в руках их дочери. Потом все, конечно, изменится, но это уже будет не важно.
Майкл купил себе в Палермо новый костюм и больше не смахивал на кое-как одетого крестьянина, так что семейству Вителли стало ясно, что он кто-то вроде дона. Кривое лицо вовсе не делало его жутким, как он переживал. Поскольку правая половина оставалась весьма приятной, асимметрия придавала даже некую изюминку. Да и вообще, в этих краях за звание самого уродливого пришлось бы состязаться с тьмой мужчин, страдающих физическими недостатками.
Майкл не отрывал взгляда от красавицы, от плавных изгибов ее лица. Ее губы, как он теперь заметил, были почти синими – столь темная кровь в них пульсировала.
– Я видел тебя в апельсиновой роще на днях, – произнес он, не смея обращаться к ней по имени. – Ты убежала. Надеюсь, я тебя не напугал?
Девушка на долю секунды вскинула глаза и мотнула головой. Лицо у нее было такое прекрасное, что Майкл от избытка чувств отвернулся.
– Аполлония, поговори с молодым человеком, – строго произнесла мать. – Он столько проехал ради тебя.
Майкл протянул избраннице подарок в золотой обертке, и та положила его на колени. Черные ресницы скрыли глаза, будто крылья.
– Открой, дочка, – сказал отец, но ее руки не двигались.
Ладошки у Аполлонии были маленькие и коричневые, как у беспризорницы. Мать забрала у дочери подарок и нетерпеливо, но вместе с тем аккуратно, чтобы не повредить дорогую бумагу, развернула. Внутри оказалась обтянутая красным бархатом шкатулка для украшений. Синьора Вителли никогда ничего подобного в руках не держала и не знала, как ее открыть, однако женский инстинкт подсказал, куда нажать.
В шкатулке лежала крупная золотая цепочка, и при виде ее все трепетно замерли – не только потому, что это был очень дорогой подарок, а потому, что дарить золото на Сицилии означало самые серьезные намерения. Это было сродни предложению руки и сердца – точнее, предвестником такого предложения. Больше никто в семействе не сомневался в серьезности незнакомца. Ну и в его состоятельности тоже.
Аполлония так и не прикоснулась к подарку. Мать подняла шкатулку повыше, и девушка на мгновение раскрыла длинные ресницы, а затем повернулась к Майклу. Ее ланьи карие глаза смотрели очень по-взрослому, когда она произнесла «grazie». Впервые он услышал ее голос. В нем была шелковистая мягкость юности и скромности, музыка для ушей Майкла. Он отвернулся и продолжил говорить с родителями – просто потому, что от вида Аполлонии страшно смущался. Ее чувственное тело буквально просвечивало сквозь черную ткань платья, несмотря на целомудренно-свободный покрой, а смуглая кожа зарделась от прилившей к лицу крови.
Наконец Майкл поднялся, все остальные тоже. Прощание прошло дежурно, Аполлония подошла и пожала гостю руку. От прикосновения к ее ладони – мягкой и слегка по-деревенски грубой – между ними будто проскочила искра. Отец проводил Майкла до машины и пригласил на следующий воскресный ужин. Корлеоне кивнул, хотя знал, что целую неделю просто не вытерпит.
Терпеть он и не стал. На следующий же день, оставив пастухов, приехал в деревню и сел на веранде кафе побеседовать с отцом. Синьор Вителли пожалел молодого человека и послал в дом за своей женой и дочерью. Это свидание получилось уже не столь неловким. Аполлония меньше стеснялась и больше говорила. На ней снова было повседневное ситцевое платьице, которое шло ей гораздо больше.
То же повторилось и на следующий день, только в этот раз Аполлония надела подаренную ей цепочку. Майкл улыбнулся, поняв, что это знак. Они гуляли по холму, а следом, не отставая, шла синьора Вителли. Однако два молодых человека не могут идти рядом, совершенно не касаясь друг друга. Аполлония разок споткнулась, и пришлось ее подхватить. Держа в руках такое теплое и живое тело, Майкл почувствовал, как его бросает в жар. В это время за их спинами улыбалась мать, во‑первых, потому, что ее дочь – горная козочка и никогда не спотыкалась, даже когда была малышкой в пеленках, а во‑вторых, потому, что до свадьбы ни на какие другие прикосновения жених рассчитывать не мог.
Так продолжалось неделю или две. Майкл каждый раз приходил с подарками, и постепенно Аполлония перестала его дичиться, хотя побыть наедине им не давали. Возлюбленная оказалась обычной деревенской девушкой, едва обученной грамоте, и ровным счетом ничего не знала о мире, зато обладала свежестью и жаждой жить, что вкупе с языковым барьером делало ее еще более интересной. По просьбе Майкла все продвигалось быстро. И поскольку девушка не только увлеклась женихом, но и знала, что он наверняка очень богат, день свадьбы назначили на воскресенье через две недели.
Теперь дон Томмазино взял дела в свои руки. Из Америки пришло сообщение, что свободу Майкла никто не ограничивает, нужно лишь соблюсти обычные предосторожности. Дон Томмазино назначил себя отцом жениха, чтобы обеспечить присутствие своих телохранителей на свадьбе. Членами свадебной процессии стали также Кало с Фабриццио и доктор Таза. Жить молодые будут в каменных стенах его виллы.
Свадьбу сыграли просто, по-крестьянски. Жители деревни стояли вдоль улицы, бросая цветы под ноги новобрачным и гостям, которые шли от церкви к дому невесты. Процессия швыряла в ответ миндаль в сахарной глазури, традиционное свадебное угощение. Остатки навалили горками на брачное ложе – в этом случае символическое, поскольку первую ночь молодые проведут на вилле возле Корлеоне. Гулянье и пир длились до полуночи, но жених с невестой должны были покинуть праздник раньше на своей «Альфа Ромео». Когда пришло время, Майкл с удивлением обнаружил, что вместе с ним и Аполлонией на виллу по просьбе невесты едет и ее мама. Синьор Вителли объяснил: его дочь еще девственница, а потому немного боится. Наутро ей нужно будет с кем-то поговорить; кто-то должен ее успокоить, если что-то пойдет не так. Всякое случается. Видя легкую тревогу в огромных глазах жены, Майкл улыбнулся ей и кивнул.
Что ж, на виллу возле Корлеоне они отправились вместе с тещей. Женщина, впрочем, немедленно спелась с прислугой доктора Тазы и куда-то пропала, напоследок обняв и поцеловав дочь. В огромную спальню молодые вошли одни.
Аполлония так и была в свадебном костюме с накидкой. На полу стояли ее сундук и чемодан, которые принесли из машины. На столике ждала бутылка вина и тарелка со свадебными пирожными. Но взгляд новобрачных постоянно устремлялся к огромной кровати под балдахином. Девушка стояла в центре комнаты и ждала, пока Майкл сделает первый шаг.
Наконец они остались наедине, наконец девушка принадлежала ему по закону, наконец не было никаких препятствий к обладанию ее телом и лицом, о которых он мечтал каждую ночь, – а Майкл не мог заставить себя приблизиться. Он смотрел, как Аполлония снимает венец с фатой и кладет их на маленький туалетный столик. Там же стояли духи и кремы, которые Майкл выписал из Палермо. Девушка бегло скользнула по ним глазами.
Майкл выключил лампы, думая, что девушка стесняется раздеться, однако из-за раскрытых ставен лился ярко-золотистый свет сицилийской луны. Майкл прикрыл окна, но не полностью, иначе стало бы слишком душно.
Аполлония все еще стояла у столика, и Майкл вышел из спальни по коридору в ванную. Перед этим, оставив женщин готовиться к постели, они с доктором Таза и доном Томмазино выпили по бокалу вина в саду. Майкл ожидал, что к его приходу Аполлония будет в ночной рубашке и уже под одеялом. Удивительно, почему мать ей этого не объяснила? А может, девушка ждала, что Майкл сам ее разденет?.. Нет, для подобной смелости она слишком невинна и застенчива.
Вернувшись снова в спальню, он обнаружил, что ставни плотно закрыты, и в комнате царит кромешная тьма. На ощупь Майкл добрался до кровати и разглядел силуэт Аполлонии – та свернулась калачиком под одеялом, спиной к нему. Он разделся догола и тоже залез под одеяло. Потянувшись вперед, нащупал шелковистую кожу. Аполлония не стала надевать рубашку, и эта смелость приятно обрадовала. Медленно и осторожно Майкл положил руку ей на плечо и аккуратно развернул к себе. Пока она поворачивалась, его ладонь нащупала мягкую, полную грудь, а потом Аполлония вдруг в едином порыве вплотную прижалась к своему мужу. Наконец можно было обнять ее, жадно целовать теплые губы, сминать груди, а затем перевернуть на спину и навалиться сверху.
Вся плоть девушки до последнего волоска была наэлектризована, и теперь молодая супруга извивалась под Майклом в девственной эротической лихорадке. Когда он вошел в нее, она тихонько ахнула и на мгновение замерла, а потом рывком вскинула таз и обвила шелковистыми ногами его ягодицы. Когда они достигли пика, то сжали друг друга так отчаянно и так яростно, что расцепиться было смерти подобно.