В эту ночь и последующие недели Майкл Корлеоне наконец понял, почему народы с примитивными нравами так высоко ценят девственность. Такой чувственности в смеси с ощущением мужской власти он никогда прежде не испытывал. В первые дни Аполлония будто стала его рабыней. Окруженная доверием и любовью, юная полнокровная девушка, только-только открывшая для себя эротические услаждения, становилась сладкой, как идеально созревший плод.
В свою очередь, Аполлония разбавила суровую мужскую атмосферу на вилле. Наутро после брачной ночи она отправила мать домой и с девичьим очарованием стала заправлять общим столом. Дон Томмазино всегда ужинал в их компании, а доктор Таза вновь пересказывал свои старые истории. Они пили вино в саду, полном статуй, украшенных ярко-красными цветами, и вечера проходили приятно. А по ночам новобрачные часами предавались жарким любовным утехам. Майкл никак не мог насытиться прекрасно сложенным телом Аполлонии, ее медового цвета кожей, огромными карими глазами, светящимися желанием. От нее пахло удивительной свежестью с привкусом женского пота, почти сладким и невыносимо возбуждающим. Ее девственная страсть идеально сочеталась с его мужеской похотью, и часто только перед рассветом они забывались сном. Иногда, выдохшийся, но еще не готовый спать, Майкл смотрел на обнаженное тело мирно посапывающей жены. Ее лицо в неге было таким очаровательным – подобные лица он прежде встречал только в альбомах с картинами итальянских мадонн, но никакое умение художника не могло передать нужный оттенок девственности.
В первую неделю совместной жизни они ездили на пикники и по окрестностям в своем «Альфа Ромео». Потом дон Томмазино отозвал Майкла в сторонку и объяснил, что свадьба раскрыла его инкогнито и местонахождение, и теперь необходимо принять меры предосторожности против врагов Семьи Корлеоне, чьи длинные руки способны дотянуться и до островного рая. Дон Томмазино поставил вокруг виллы вооруженную охрану и поселил в ней Кало с Фабриццио. Молодым было запрещено выходить за ворота. Майкл коротал время тем, что учил жену читать и писать по-английски, а также водить машину во дворе. Дон Томмазино был вечно занят и редко находил на них время. Как сказал доктор Таза, он все никак не мог решить проблемы с новой группировкой в Палермо.
Однажды вечером пожилая крестьянка, прислуживавшая на вилле, принесла в сад блюдо свежих оливок и, посмотрев на Майкла, спросила:
– Это правда, что все говорят? Ты – сын Крестного отца, дона Корлеоне из Нью-Йорка?
Дон Томмазино раздраженно скривился. Ему не нравилось, что весть о Майкле разнеслась повсюду. Однако старуха смотрела на молодого человека так озабоченно и с такой надеждой, что Майкл кивнул.
– Вы знаете моего отца?
Женщину звали Филомена. Лицо у нее было сморщенным, как скорлупа грецкого ореха, из-под которой выглядывали коричневые зубы. Впервые за все время на вилле Майкл увидел, как она улыбается.
– Крестный отец однажды спас мне жизнь и рассудок. – Она указала себе на лоб.
Очевидно, Филомена хотела сказать что-то еще, и Майкл улыбкой подбодрил ее.
– Правда, что Лука Брази мертв? – испуганно выдавила из себя старуха.
Майкл снова кивнул и изумился ее облегчению.
– Пусть его душа вечно жарится в аду, прости меня господи, – произнесла Филомена, перекрестившись.
Майкл припомнил, как его раньше занимал Лука Брази. Что-то подсказывало: эта женщина знает ту самую историю, которую Хейген и Санни категорически не желали ему поведать. Майкл налил Филомене бокал вина и пригласил сесть рядом.
– Расскажите мне о моем отце и Луке Брази, – мягко попросил он. – Кое-что я знаю, но как они стали друзьями и почему Брази был так ему предан? Не бойтесь, рассказывайте.
Филомена обратила свои черные глаза, словно две изюминки на высохшем лице, на дона Томмазино. Тот, видимо, дал свое разрешение. Весь остаток вечера мужчины слушали повесть старухи.
Тридцать лет назад Филомена была повитухой в Нью-Йорке, обслуживала итальянский квартал на Десятой авеню. Женщины там регулярно беременели и рожали, и она преуспевала, даже обучила местных врачей хитростям приема трудных родов. Муж Филомены, царствие ему небесное, был зажиточным бакалейщиком, при этом, правда, картежником и бабником и никогда не откладывал на черный день. И вот одной проклятой ночью, когда все честные люди давно спали, в дверь к повитухе постучали. Она не встревожилась – ведь обычно дети выбирали явиться в грешный мир именно в такой тихий час, – поэтому оделась и открыла. На пороге стоял Лука Брази, о котором уже тогда ходила зловещая слава. Все знали, что он убежденный холостяк, и Филомена испугалась, подумав, что Брази пришел навредить ее мужу. Видимо, тот по глупости в чем-то ему отказал.
Но у Луки было дело именно к ней. Он рассказал, что одна женщина вот-вот должна родить. Сейчас она в доме в соседнем районе, тут недалеко, и Филомене нужно пойти с ним. Повитуха сразу почуяла неладное. В ту ночь Брази явно овладел бес, на его жестоком лице лежала печать безумия. Женщина попыталась отнекиваться – мол, она помогает только знакомым и тем, кого наблюдала во время беременности, – но Лука всучил ей пачку долларов и грубо велел выходить. Филомена была слишком напугана, чтобы отказать.
На улице ждал «Форд», и за рулем сидел водитель из того же теста, что и Лука Брази. Ехали где-то полчаса и вышли у небольшого каркасного домика на Лонг-Айленде, прямо за мостом. В доме на две семьи проживали только Брази и его шайка. На кухне пьянствовали и играли в карты другие бандиты. Брази провел Филомену по лестнице в спальню. На кровати лежала юная красавица с раскрашенным лицом и рыжими волосами – судя по всему, ирландка. Ее живот был раздут, как у свиноматки. Завидев Брази, она в ужасе – да, в ужасе – отвернулась. И правда, бесовское лицо пылало такой ненавистью, страшнее которой Филомена ничего в жизни не видела (тут она снова перекрестилась).
Подробности родов старуха опустила. Брази вышел из спальни, а двое его людей остались помогать повитухе. Когда малыш появился на свет, мать от изнеможения уснула. Позвали Луку, и Филомена, завернув младенца в чистое одеяльце, протянула сверток ему.
– Если вы отец, то берите. Я свое дело сделала.
Брази злобно зыркнул на нее; в его глазах вспыхнул безумный блеск.
– Да, я отец, но этой породе нельзя жить. Отнеси отродье в подвал и кинь в печь.
На мгновение Филомене показалось, будто она ослышалась. Слово «порода» ее смутило. Луке не нравилось, что девушка не итальянка? Или что она из самых низов общества – шлюха, проще говоря? Или что его отпрыскам запрещено появляться на свет? В итоге она решила, что это просто жестокая шутка.
– Ребенок ваш, вот и делайте с ним, что хотите, – бросила повитуха и снова попыталась всучить сверток Луке.
Брази яростно оттолкнул ребенка, впечатав его в грудь Филомене. В этот момент проснулась мать и перевернулась на бок.
– Люк, Люк, прости меня… – слабым голосом произнесла девушка.
Брази обернулся к ней, и выглядел он страшно. Очень страшно. Вдвоем они напоминали пару диких зверей. В них не было ничего человеческого. Спальню будто заволокло ненавистью, от которой стало трудно дышать. Лука и девушка видели только друг друга, не замечая новорожденного. При этом их взаимная ненависть искрилась странной страстью – дьявольской похотью, столь противоестественной, что от нее не излечиться, как от проклятия.
– Делай, что говорю, и я тебя озолочу! – рявкнул Лука Брази, поворачиваясь к Филомене.
От страха у нее отнялся язык. Она затрясла головой, но в итоге сумела выдавить шепотом:
– Вы отец. Сделайте это, пожалуйста, сами.
– Я тебе горло вспорю, – пригрозил Брази, доставая из-за пазухи нож.
Дальше все было как в тумане. В себя повитуха пришла стоя в пропахшем мышами подвале перед чугунной печкой со свертком в руках. Ребенок по-прежнему не издавал ни звука. («Может, если б он закричал, если б мне хватило ума его ущипнуть, это чудовище сжалилось бы», – сказала Филомена.)
Кто-то, видно, открыл печь. Внутри плясало пламя. И вот женщина осталась один на один с Брази среди покрытых испариной труб. Лука снова достал нож. Филомена была уверена, что ее убьют. С одной стороны горело пламя в печи, с другой – пылали глаза Брази. Его лицо было безумным, нечеловеческим, словно демоническая маска. Он подтолкнул Филомену к открытой печи…
Сложив на коленях костлявые руки, старуха молча смотрела на Майкла. В ее глазах читалась бессловесная мольба.
– И вы сделали то, что он велел? – мягко спросил Майкл.
Филомена кивнула. Только после еще одного бокала вина она, несколько раз перекрестившись и произнеся молитву, смогла завершить повесть.
Ей дали денег и отвезли домой. Она понимала, что если проболтается о случившемся, то ей не жить. А два дня спустя Брази убил ту ирландку, мать своего ребенка, и его арестовали. Филомена, вне себя от ужаса, рассказала все крестному отцу. Тот велел ей молчать и пообещал, что разберется. Тогда Лука Брази еще не работал на дона Корлеоне.
В камере Лука Брази попытался покончить с собой, вспоров себе горло осколком стекла. Его поместили в тюремную больницу, а когда он поправился, дон Корлеоне уже все уладил. Дело рассыпалось из-за отсутствия улик, и Луку Брази отпустили.
Хотя дон Корлеоне уверил Филомену, что ни Луки, ни полиции ей бояться нечего, она не чувствовала себя в безопасности. Нервы ее были расшатаны, и она просто не могла работать. Наконец уговорила мужа продать бакалею и вернуться в Италию. Ее муж был добрым человеком; он все узнал и все понял. Увы, из-за своих слабостей он быстро промотал то, что с таким трудом заработал в Америке. После его смерти Филомена была вынуждена стать прислугой.
Закончив свой рассказ, старуха выпила еще вина и обратилась к Майклу:
– Я молюсь за твоего отца. Он спас меня от Брази и помогает деньгами, если я прошу. Передай ему, что я молюсь о его душе и что он не должен бояться смерти.