Сегодня Джонни, став успешным кинопродюсером, имел такое же влияние, как в годы своей певческой карьеры, а то и большее. На него снова табунами вешались красотки, хотя теперь уже скорее из меркантильных соображений. У него был свой самолет; он даже жил на более широкую ногу, поскольку получал налоговые льготы для предпринимателей, недоступные артистам. Так какого черта он не рад?
Джонни понимал, в чем дело. Болел лоб, болели носовые пазухи, горло драло. И единственный способ справиться с этим – петь, а он боялся даже пробовать. Фонтейн позвонил Джулзу Сигалу с вопросом, когда будет безопасно петь, и тот ответил: когда захочется. Джонни попробовал, однако голос звучал так хрипло и мерзко, что он сдался. А на следующий день горло ужасно саднило – не так, как до удаления «бородавок», а даже хуже и неприятнее. И он боялся петь снова, боялся либо вообще лишиться голоса, либо безвозвратно его испортить.
А если он не может петь, на кой черт ему все остальное? Все остальное – требуха. Петь – единственное, что он умеет по-настоящему. Возможно, в пении и в «своей» музыке он разбирается лучше всех на свете. Теперь-то Джонни понимал, что был великолепен. Годы практики сделали из него настоящего профессионала. Даже не нужно было спрашивать у остальных, что хорошо, а что плохо, – он все знал и так. Как жаль, как ужасно жаль…
Была пятница, и Джонни решил провести выходные с Вирджинией и детьми. Как всегда, позвонил, чтобы предупредить, хотя на самом деле, чтобы дать ей шанс отказать. Однако за все годы раздельной жизни она ни разу не отказала, потому что не могла запретить дочерям видеться с отцом. Какая женщина, думал Джонни. А ведь ему с ней невероятно повезло. Увы, как бы он ни любил Вирджинию, жить вместе, как прежде, они просто не могли. Может, когда им обоим исполнится по шестьдесят пять, возраст выхода на пенсию, они вдвоем отрешатся от всего и будут жить в свое удовольствие…
Все эти мечты разбились о реальность, когда Фонтейн приехал в дом бывшей и обнаружил, что Вирджиния сама не в духе, да и девочки не то чтобы рады его видеть: их обещали на выходные отвезти с подружками на ранчо кататься на лошадях.
Он велел Вирджинии отправлять дочек на ранчо и с нежной улыбкой поцеловал их на прощание. Ну конечно, какой ребенок предпочтет катанию на лошадях сидеть с ворчливым отцом, который вспоминал о своих обязанностях лишь от случая к случаю?
– Я немного выпью, а потом тоже отчалю, – сказал Джонни.
– Ну и ладно.
Ясно, и у нее выдался паршивый денек. Бывает. Ее жизнь тоже не сахар.
Вирджиния обратила внимание, что он налил себе больше обычного.
– Какую тревогу запиваешь? Все ведь идет прекрасно. Я и не предполагала, что у тебя такие задатки к предпринимательству.
– Да там ничего уметь и не нужно.
Джонни улыбнулся и в то же время подумал: вот что не так. Он стал лучше понимать женщин и догадался, чем расстроена Вирджиния. Ей казалось, что у него все складывается, а женщины ведь терпеть не могут, когда мужчины преуспевают. Это их бесит. Заставляет бояться, что хватка, которую они имеют благодаря любви, сексу и брачным связям, слабеет.
– Какая к черту разница, если я не могу петь? – сказал он, скорее чтобы подбодрить бывшую, чем чтобы пожаловаться.
– Ну Джонни, опять ты за свое ребячество! – раздраженно бросила Вирджиния. – Тебе уже больше тридцати пяти, что ты переживаешь о своих глупых песенках? Ты и зарабатываешь больше как продюсер.
Джонни удивленно покосился на нее.
– Я певец. Я люблю петь. При чем здесь возраст?
– Мне твое пение никогда не нравилось, – не выдержала Вирджиния. – Теперь, когда ты продемонстрировал умение делать кино, я даже рада, что у тебя пропал голос.
– Что за хрень ты несешь?! – вспылил Джонни, удивив и себя, и ее.
Он был потрясен. Зачем Вирджиния так его унижает? Что он ей сделал?
Джинни злорадно усмехнулась. У этого подлеца еще хватает наглости на нее обижаться!
– А как, по-твоему, я себя чувствовала, когда девицы штабелями укладывались перед тобой, лишь заслышав твое пение? Каково было бы тебе, если б я нагишом бегала по улице и цепляла мужиков? Ты не представляешь, как я мечтала, чтобы у тебя пропал голос!.. Но это было до развода.
Джонни допил коктейль.
– Ни черта ты не понимаешь.
Он пошел на кухню и позвонил Нино. Они быстро договорились, что на выходные поедут в Палм-Спрингс. Джонни дал Нино номер юной красотки, на которую тот давно положил глаз.
– Она наверняка возьмет с собой подружку, – сказал он. – Собирайся, через час заеду.
Вирджиния попрощалась с ним холодно, но он даже не обратил на это внимание. Давно он так на нее не злился. Черт бы с ней, он просто оторвется на выходных и выведет яд из организма…
Конечно же, в Палм-Спрингс все прошло отлично. У Джонни там имелся собственный дом, который в это время года был открыт и укомплектован прислугой. Девушки оказались достаточно молодыми, чтобы хорошо с ними порезвиться, и притом не настолько хваткими, чтобы требовать чего-то взамен. Перед ужином несколько друзей составили отдыхающим компанию у бассейна. Потом Нино повел свою девушку в комнату, чтобы переодеться к ужину и по-быстрому перепихнуться, пока оба разогретые с солнца. Сам Джонни был не в настроении, поэтому свою спутницу, стройненькую блондиночку по имени Тина, отправил в душ одну. После ссор с Вирджинией у него долго не получалось заняться любовью с другой.
Он вошел в застекленную патио-гостиную, где стоял рояль. Когда Джонни пел с ансамблем, он любил для смеха баловаться с клавишами, поэтому умел на слух играть песни в псевдобалладном стиле. Фонтейн присел и, аккомпанируя себе, промычал несколько нот, очень тихо бормоча слова. Спустилась Тина и, смешав себе коктейль, пристроилась рядом. Джонни сыграл несколько мелодий, и они помычали вместе. Оставив девушку у рояля, Фонтейн поднялся принять душ сам. Стоя под струей, он пропел пару коротких фраз на манер речитатива, потом оделся и прошел в гостиную. Тина по-прежнему была одна. Нино вовсю развлекался со своей девушкой – или опять пил.
Тина вышла на улицу прогуляться вокруг бассейна, а Джонни вновь сел за рояль и запел одну из своих старых песен. В горле не першило. Ноты выходили глухими, но полнотелыми. Он оглянулся на стеклянную стену. Тина все еще была там, за закрытой дверью, и ничего не слышала. Отчего-то Джонни не хотел, чтобы его кто-то слушал. Он начал сызнова со своей любимой старой баллады. Теперь он пел в полный голос, как будто на публике, и все ждал обжигающей хрипоты в горле, но та не появлялась. Он прислушался. Голос немного изменился, однако по-прежнему был приятным, стал гуще и глубже. Теперь это был мужской голос, а не детский. Фонтейн допел песню и задумчиво сидел у рояля.
– Недурно, старина, очень недурно, – произнес у него за спиной Нино.
Джонни резко повернулся. Приятель стоял в дверях один, без подружки. Джонни облегченно выдохнул: против Нино он ничего не имел.
– Так, давай избавимся от девиц, – сказал Джонни. – Отправь их домой.
– Сам отправляй, – ответил Нино. – Хорошие девочки, я не хочу их обижать. К тому же я только что поимел свою дважды. Нельзя же теперь оставить ее без ужина!
«Была не была!» – подумал Джонни. Пусть и девочки слушают, даже если получится ужасно. Он позвонил знакомому директору оркестра в Палм-Спрингс и попросил привезти мандолину для Нино.
– Додумался, тоже мне! Где я тебе достану мандолину в Калифорнии?! – заартачился директор.
– Где хочешь! – крикнул Джонни в трубку.
После ужина взялись за работу. В доме стояла тонна студийной аппаратуры, и девушек усадили следить за громкостью и записью. Нино аккомпанировал на мандолине, а Джонни исполнял свой старый репертуар. Пел в полную силу, совершенно не жалея голос. Связки не подводили; казалось, он может петь вечно. В месяцы, проведенные без голоса, Джонни часто думал о музыке, думал, как по-иному станет интонировать старые тексты. Он пропевал песни в голове, придумывая более интересные и сложные вариации. Теперь он исполнял их вживую. Иногда задуманное не получалось: то, что выигрышно звучало в голове, на деле звучало так себе. Но, черт побери, ОН. ПЕЛ. ВСЛУХ! Джонни не слушал себя, а сосредоточился на исполнении. Немного не попадает в ритм? Не беда, наживное! Внутренний метроном никогда не подводит. Просто нужно попрактиковаться.
Когда он закончил, подошла Тина и с сияющими глазами запечатлела на его губах долгий поцелуй.
– Теперь понятно, почему мама ходила на все твои фильмы…
В любой другой момент эти слова вызвали бы обиду. Сейчас Джонни с Нино засмеялись.
Затем на записи он прослушал себя по-настоящему. Да, голос изменился, притом сильно, но это был его голос, никаких сомнений. Он стал глубже, гуще, как Джонни уже заметил, более мужественным, нежели мальчишечьим. В нем звучало больше подлинных эмоций и характера. А техника исполнения и вовсе была выше всяческих похвал. Виртуозно и мастерски. И если он выдал такой материал без подготовки, то как же будет звучать, когда придет в форму?
– Это правда хорошо, или мне кажется? – Он подмигнул приятелю.
Нино задумчиво смотрел в его счастливое лицо.
– Чертовски хорошо. И все же давай поглядим, что будет завтра.
Пессимизм приятеля задел Джонни.
– Ах ты сукин сын! Тебе просто завидно. Забудь про завтра. Я отлично себя чувствую.
Однако больше он не пел. Они с Нино сводили девушек на вечеринку, и Тина провела ночь в постели с Джонни, однако он не сумел оправдать ее ожиданий. Ну и черт с ней, нельзя же получить все в один день.
Наутро Фонтейн проснулся со смутно-тревожным чувством, будто возвращение голоса ему привиделось. Когда пришло понимание, что это был не сон, возник другой страх: а если голос снова пропадет? Джонни немного помычал у окна, потом прямо в пижаме спустился в гостиную. Подобрав мелодию на рояле, он попробовал тихо ее пропеть. Ни боли, ни хрипоты не было, поэтому он добавил громкости. Связки работали прекрасно, совершенно без напряжения. Звук просто лился. Джонни понял, что черная полоса прошла. Теперь он вернет все. Плевать, если его фильмы провалятся в прокате. Плевать, что накануне у него не встал. Плевать даже на Вирджинию, которая очень расстроится, узнав, что он снова поет. У Джонни осталась только одна печаль: как жаль, что голос не вернулся к нему, когда он попробовал спеть дочерям… Было бы очень мило. Очень.