ко не первой свежести, но все еще трепещущей от неслыханной необузданности своих новых увлечений. Поэтому якобы в отношении ее не может быть вообще никаких принципов.
Перед сном мой попутчик рекомендовал чтить лишь богатство и презирать труд. Протестовал против женской мускулинизации и призывал громить систему банковских операций страны. Под занавес этот достойный сочлен свежего движения «демократических преобразований» сообщил мне полушепотом, что любовь к «демократии» — явление аномальное, свидетельствующее о психической неполноценности влюбленных в нее. В общем, Васильев был слишком путан и вертляв помыслами, чтобы сойти за русского, больше смахивая на эфиопского еврея — гордый продукт любви разноцветных изгоев.
По брони управделами Совмина тогда еще РСФСР нам с Васильевым полагался один двухместный номер в гостинице «Россия», что на Красной площади столицы. Поэтому мне пришлось с ним провести еще сутки среди множества иногородних депутатов Верховного Совета республики, для которых эта гостиница стала прибежищем обитания и болтания. Они днями и ночами напролет слонялись по многокилометровой круговерти жилых разноэтажных коридоров и околачивались в номерах с загустевшим духом азиатского караван-сарая, в котором постоянно исполнялись в пьяном виде сексуальные обряды всех народов мира, вызываемые скоротечным единомыслием противоположных полов, обязательно ведущим к внезапным объятиям.
Наш обшарпанный, как, впрочем, и все другие, номер был укомплектован двумя раздолбанными кроватями, на которых, судя по их состоянию, постояльцы много лет кряду незатейливо и без отдыха терзали тела своих незнакомых приятельниц.
За многочасовое вынужденное гостиничное общение депутат Васильев полностью убедил меня в успехе осуществления за короткий срок в СССР его сподвижниками, «демократами-любителями» плана «Барбаросса», что когда-то не удалось профессионалу Адику Гитлеру Он так же основательно дал мне понять, что высшая цель всех пришедших к власти «реформистов» — украсть каждому в отдельности как можно больше денег. И если в их широко разрекламированной «программе реформ» только это поставлено на карту, то тут не до судьбы страны и любви к избирателям. (Как показало будущее, Васильев был предельно откровенен.) Дальше он долго плел что-то о «цивилизованном обществе», хотя и без того было ясно: если научить животных говорить, а «нардепов» внимательно слушать, не шуршать конфетными обертками в театрах и не сопеть громко во время сна на парламентских заседаниях, то наше общество еще сможет стать «цивилизованным».
Характеризуя среди прочих знакомых своего многолетнего друга А.Чубайса, мой сосед по номеру убежденно заявил, что тот «обыкновенный туповатый академический шалопай», не способный стратегически мыслить, зато настроенный весьма агрессивно и активно при первой же реальной возможности хапать все подвернувшееся ему под руку. Правда, в институте, где он до этого трудился, Толю Чубайса отличало безупречное поведение и полная неспособность к любой конкретной работе, кроме разве что парткома, где он с успехом занимался идеологией, чем очень гордился, постоянно выражая жгучее желание расти по партийной линии и поэтому от всех скрывая, что у него в Москве ошивается бородатый брат, уже тогда заметно балаганивший в столичных трутневых тусовках и, что самое ужасное, — огрызавшийся властям «демократическими» лозунгами. Подобное поведение в ту пору Чубайс гневно и безжалостно клеймил на заседаниях своего парткома. А если же такие случаи имели место среди институтской интеллигенции, то Толя срочно бежал «советоваться» в OK КПСС к заведующему отделом экономики Владимиру Архангельскому (это фамилия, а не кличка), под руководством которого Чубайс и вознамерился прошмыгнуть нудной тропинкой внештатного инструктора в кресло кадрового партийного функционера Ленинградского обкома.
Сам Вова Архангельский принадлежал к предпоследним слоям партноменклатуры, успевшим сильно деградировать за счет ошибки, допущенной в теории кадровой политики ЦК КПСС. Он по любому поводу постоянно колебался вместе с линией партии и люто ненавидел в жизни только две категории сограждан: всех офицеров, независимо от рода войск и званий (эта ненависть была данью памяти о притеснениях Вовчика представителями ратной профессии во времена армейской службы); кроме военных Володя испытывал также мучительную неприязнь к людям, которые были умнее и компетентнее самого Архангельского, имевшего тематический кругозор не более двух автобусных остановок. К усиливающемуся с годами ужасу, Владимир обнаруживал этих людей не только всюду и в абсолютном большинстве, но просто глупее себя не находил.
Поэтому, присмотревшись к Чубайсу, он понял, что наконец-то выискал экземпляр, который в требуемом для Архангельского смысле конкуренцию ему в обкоме составить не сможет. После такого открытия Вова ухватился за рыжего Толю и принялся радостно пропихивать его в аппарат своего отдела, без разбору включая Чубайса на общественных началах в состав разных комиссий и секций, представляя Толю всем как «академического специалиста» по части правильного рационального использования основных производственных фондов социалистической промышленности. Дабы намозолить свое имя в памяти обкомовцев, Чубайс сам стал без устали мотаться по всем подряд кабинетам Смольного, натирая своею невзрачностью глаза даже партийной «мелкотуре» (занимающим незначительную номенклатурную должность). Желая понравиться всем встречным, он, блея, повествовал им о том, что является активистом сбережения, приумножения и рачительной интенсификации основных фондов промышленности — главного богатства нашей страны. Кто бы мог тогда подумать, что, едва став вице-премьером России, Чубайс сразу же активно примется их уничтожать, разрушать и разворовывать.
После многомесячной обкатки Чубайса в аппаратной среде, Архангельский отважился отнести секретарю обкома, ведающему кадрами, анкету Чубайса или же «объективку», как принято было тогда ее называть.
Не угадав с ходу основной причины Бовиных хлопот за кандидата в партновобранцы Чубайса, секретарь, пробежав глазами скудную Толину биографию, заслуживающую внимания лишь датой рождения, и выслушав пылкую устную рекомендацию ходока, хмуро воззрился на заведующего отделом:
— Где вам удается подыскивать публику, начисто лишенную требуемых для работы в качестве инструктора обкома качеств? Или хотите заполнить вакансии отдела экономики неопытными болванами, тем самым добиться 100-процентной кретинизации своих подчиненных? И зачем вам нужны сотрудники без знаний, кругозора и опыта хоть какой-либо практической деятельности, единственное достоинство которых — пустозвонство?
Архангельский, неожиданно наткнувшись на абсолютную непреклонность начальника, боязливо застыл лицом, как степной суслик, внезапно выскочивший из своей норки и увидавший вблизи лисицу.
Справившись с волнительным запотеванием стекол больших роговых очков, Володя заюлил и начал сбивчиво пояснять прелесть рекрута, заключающуюся, по его мнению, в наличии у Чубайса диплома кандидата наук и якобы отсутствии в его крови прямой еврейской составляющей. Бовин пассаж секретарь разбил уверенностью в полной «бесценности» такого диплома для шустрого контингента экономического вуза, где имелся собственный ученый совет по защите диссертаций, и не кандидатами таких наук в институте оставались разве что уборщицы да клинически ленивые лаборанты, злоупотреблявшие спиртным исключительно в рабочее время.
Полная девальвация единственного положительного аргумента кандидата привела Архангельского в позу раскаявшегося, и он залепетал о трудностях с подбором кадров и возможных ошибках, подстерегающих ответственного партработника на этом неблагодарном поприще.
— Одна из таких ошибок, — распинался дальше Архангельский, — была только что исправлена уважаемым секретарем обкома, имеющим бесспорно несравненно больший, чем у завотделом, опыт в подобных делах.
После этой бормотухи Вовчик, поблагодарив секретаря за совет тщательней и качественней подбирать кадры, ретировался, унося с собой злополучную «объективку» Чубайса, которому, в связи с полной профессиональной непригодностью, было суждено инструктором обкома не состояться.
Как показало совсем близкое будущее, секретарь нашего обкома проявил потрясающую недальновидность. Помешал ему предвидеть, видимо, перегруженный опытом жизненный багаж. За это он и пострадает впоследствии, ибо известно: чем ничтожнее личность, тем злопамятней.
Спустя немного времени общая некомпетентность и отсутствие каких-либо профессиональных навыков или, если хотите, профессии вообще не помешает Толику Чубайсу занять высокое кресло первого заместителя главы правительства России. Чего же теперь от него все хотят? Ведь даже для исполнения скромных обязанностей инструктора провинциального обкома он не набрал нужной нормы до качественного профессионального уровня.
Правда, если при подборе кадров в «демократическое правительство» России руководствовались мерками, например, Свердловского OK КПСС, то, может, там все нормы были просто значительно ниже ленинградских? И тот, кто не годился инструктором в наш обком, по свердловским стандартам зашкаливал выше секретаря? А? Вот и думай, читатель. Как так могло стрястись? Кому и зачем потребовалось затащить обычного, даже неошкуренного мало-мальским жизненным опытом кандидата социалистических наук (судя по его диссертации) в кресло главы капиталистических преобразований России?
Именно этот кандидат наук с ходу предложит и сам же возьмется насаждать «блистательную садистско-эпохальную» программу «ваучеризации» страны. Правда, Чубайс умолчит, для чего и кто ее придумал.
Однако возвратимся в тесно уставленное столиками маленькое кафе, где за шторкой после дегустации содержимого большинства наличных разнозапечатанных бутылок неизвестного происхождения сотрапезники уже стали пытаться, по большей части руками, угощать друг друга ассортиментом еле умещавшихся перед ними кавказских блюд из всей местной поваренной книги. Наблюдать такое в середине дня мне было еще довольно странно. Тем более, если учесть: в сотне метров от этого переднего края всепоглощающей страсти к еде шла своим чередом сессия, где места для голосования этих застрельщиков нового обеденного почина пустовали.