…С конца ноября 1890 по январь 1891 г. иеромонах Сергий находился в Осаке. Он жил в церковном доме, и здесь же в большой комнате размещался храм. B первое же воскресенье служили обедницу. Пело, и совсем неплохо, несколько христиан мужчин и женщин. Христиан собралось весьма мало, да и как-то сиротливо, по-видимому, чувствовали они себя в полупустом зале. Сергий говорил ектеньи и возгласы по бумажкам: японские слова были написаны русскими буквами.
После богослужения молодой миссионер дал в своем сердце зарок: изо дня в день по вечерам ходить по христианским домам для знакомства и назидания. Просить, умолять, призывать своих слушателей и собеседников, использовать все свое красноречие, но добиваться роста православной общины. Видно, Господь не оставил этих трудов без благословения: христиане, проживавшие в Осаке, постепенно собрались в тесную церковную общину, исправно посещали богослужения. Мало того: они то и дело отыскивали затерявшихся издавна или только переселившихся откуда-либо христиан и приводили их в церковь.
На страницах дневника продолжали появляться подробные записи впечатлений от увиденного и познанного. В виде писем «русского миссионера» некоторые из дневниковых записей были вскоре публикованы в российских журналах, вызвав неподдельный интерес в обществе. О многих сторонах жизни японцев, об особенностях их характера читатели смогли впервые узнать из этих писем. В одном из них есть и такие строки: «Все в Японии мило, красиво; прекрасны их цветы, но они не благоухают. Прелестны их птички, но они не поют. Изысканно любезны и ласковы японцы, но у них нет поцелуев, даже между родителями и детьми. Вы проходите точно в панораме, видите природу, города, людей, но все это только картины, только внешняя сторона жизни, скрывающая пустоту». Эта «пустота», воспринимавшаяся автором сродни «язычеству», объяснялась им слабым распространением среди японцев христианства, православия, которые, как ему казалось, только и могут наполнить человека и общество смыслом бытия.
Следующим пунктом миссионерского служения стал город Киото, куда Сергий приехал в январе 1891 г. Здесь уже имелся катехизатор, но еще молодой и неопытный. Взамен ему направили одного из свободных учителей семинарии, а Сергию предстояло помогать ему советом, а главное, служить, как говорил Сергий, «вывеской» потому что имя иностранца еще привлекало японцев. По воскресным дням Сергий и его напарник выезжали в город и ближайшие пригороды, чтобы посетить свою паству, а также снимаемый Миссией дом, где проходили общие службы, собиравшие, как правило, 15–20 японцев.
Япония, Токио. Никольский собор Японской духовной миссии
1891
[Из открытых источников]
На 24 февраля было намечено торжественное освящение новопостроенного собора Миссии. Преосвященный Николай вызвал в Токио Сергия, чтобы тот мог принять участие в подготовке и проведении общецерковного торжества.
В условленный день, в восемь часов, раздался первый в Токио удар православного колокола. До сих пор служба совершалась без звона, а теперь в Миссии имелся звонарь, прибывший из России. При освящении собора Воскресения Христова[31] вместе с епископом служили 19 священников (в том числе трое русских) и четыре диакона. Прекрасно пел хор в 150 человек – семинаристы и ученицы женской школы. Собор был переполнен народом, хотя пускали по билетам, т. е. только христиан и их близких. Присутствовали члены дипломатического корпуса, представители почти всех инославных Миссий, много разных здешних знаменитостей, ученых, литераторов и пр. Море «язычников» в несколько тысяч человек собралось вокруг ограды Миссии.
В последующие дни собор во время служб был переполнен молящимися и любопытными «язычниками». Решено было открывать собор для осмотра каждый день, было и видно, как беспрерывно к нему подходят группы по пять-десять человек и не только из Токио, но и из других японских провинций. Сложилась практика, когда всякого, кто приезжал в столицу осматривать достопримечательности, извозчики непременно везли к православному собору. У всех посетителей неизменно возникал вопрос: зачем все это, что это за вера? Чтобы пояснить и разъяснить, начать с «язычниками» разговор о вере, выделили специального человека, который постоянно находился в соборе и отвечал на многочисленные вопросы.
29 апреля – понедельник Фоминой недели. С утра Сергий вместе с членами Миссии и немногочисленными православными японцами ходили на кладбище, чтобы навестить родные христианские могилы и помолиться с христианами. После обеда Сергий преспокойно сидел с английской газетой и читал описание путешествия цесаревича Николая Александровича по южной Японии, о приеме, устроенном ему в Кобе. Вдруг в комнату, как всегда, быстро вбегает епископ Николай:
– Что же Вы? Поедемте!
– Куда? Зачем?
– Да разве Вы не знаете? Ведь, цесаревич ранен около Киото. Поедемте в посольство служить молебен.
Известие было ошеломляющее. Срочно выехали в российское посольство, где застали полнейшее смятение: приготовления к приему приостановлены, царила тяжелая неизвестность. Показали поступившую телеграмму: «Близ Киото один полицейский ударил Цесаревича саблей по голове; хотя раны глубоки, но состояние духа твердое». Но и она мало что разъясняла и возбуждала всякие опасения: что там? чем все это кончилось? Епископ Николай намеревался было служить благодарственный молебен об избавлении от смерти, но, видя царившую в посольстве неопределенность, решил провести службу о болящем, как наиболее подходящую к обстоятельствам. После молебна, собравшись все вместе, делились впечатлениями, опасениями, написали цесаревичу телеграмму от всей русской колонии. Новых известий не поступало, и церковная делегация покинула посольство, так и не дождавшись ничего определенного.
Сразу по возвращении в Миссию известие о ранении цесаревича быстро распространилось в округе. К епископу стали приходить христиане с выражением соболезнования и сочувствия.
Некоторое время спустя из посольства пришло известие, что цесаревич переехал в Киото и что правительство посылает туда экстренный поезд, на котором могут ехать все желающие из русских. Преосвященный направился туда. Чувство неизвестности еще оставалось, но появилась и некоторая уверенность, что опасность не так велика, если можно было сразу после нападения переехать в Киото.
Между тем, двери собора были отперты, в окнах светился огонь. Оказывается, ученики и ученицы школ Миссии самостоятельно собрались там, чтобы вместе со своим духовником молиться о здравии цесаревича. На следующий день служили молебен во всех токийских церквях. Это было очень необычно, поскольку в общественном сознании японцев молитва за чужого государя недопустима, воспринимается как измена своему государству.
Весь вечер и следующий день в кабинет Сергия приходили один за другим христиане-японцы с выражением сочувствия. Все были смущены и удручены. Говорили о «пятне позора», легшем на Японию.
1 мая вернулся преосвященный Николай с утешительными известиями: цесаревич ранен легко и теперь поправляется. Он сообщил, что был очень милостиво принят цесаревичем, который благодарил епископа за молитвенную помощь и сказал, что из-за одного человека он отнюдь не переменил своего доброго мнения о Японии. Вскоре стало известно, что наследник из Киото прибыл в Кобе на русское военное судно и вся русская эскадра отбыла во Владивосток. Волнение, произведенное покушением, стало понемногу спадать.
Зимой – весной 1891/1892 г. иеромонах Сергий был прикомандирован в качестве судового священника на военный крейсер «Память Азова» вместо захворавшего священника. Вступил он на корабль в Йокогаме 6 декабря. Пошли в Кобе и оттуда, простоявши дня три, в Нагасаки. Крейсер, пробуя ход, шел на всех парах, обгоняя джонки и пароходы. Из его трех труб клубами валил черный дым, а на корме трепетал георгиевский флаг.
На удивление быстро удалось установить добрые отношения с офицерами и матросами крейсера. Жизнь на корабле шла по строгому порядку, все занятия распределены по часам. Утром, часов в пять, а иногда и раньше, барабан или рожок собирал всех матросов на молитву. На верхней палубе они выстраивались в две шеренги, всего 600 человек. Лиц не видно, темно… Чувствуется утренняя зябкость. Подходят опоздавшие, в сторонке видна фигура вахтенного офицера в черной шинели с поднятым воротником. Ему тоже и зябко, и спать хочется. Все ежатся, позевывают, закрывая лицо рукавом. Потом офицер произносит: «Фуражки снять», и все поют «Отче наш». Поначалу выходит сипло и сонно, поют немногие, потом просыпаются все, и конец звучит торжественно и мощно. Команде дают: «чай-пить», после чего начинаются обычные утренние занятия. «Медь-железо чистить!», – кричит офицер. На верхнюю палубу приносят «чистоту». Так называется небольшой ящик с целой аптекой всего нечистого, тут и грязные, масляные тряпки, и пакля, и песок, и толченый кирпич, и пр., и пр., и все это – «чистота». Так проходит время до восьми часов утра.
В восемь часов совершается главный здешний ежедневный парад – поднятие флага. К этому полуязыческому торжеству выходят все офицеры. Как только часы пробьют восемь, музыканты играют особый марш, все снимают фуражки, и флаг тихо поднимается на корме. Далее – «Боже, Царя храни», и за ним национальные гимны всех тех наций, суда которых стоят на рейде. Вот полились аккорды английского… американского… японского гимнов. Вечером также торжественно флаг спускается, причем вместо гимнов играют «Коль славен». При закате солнца гимн этот положительно великолепен. По праздникам собирается походная церковь. Ставятся престол, жертвенник, иконостас, с очень недурными иконами, перед ними вешаются подсвечники, ставятся к иконам свечи, на которые щедры усердные к церкви матросы. Поет небольшой хор из матросов. Служба идет, конечно, очень быстро, по-военному. Прямо против царских врат – трап на верхнюю палубу, направо и налево огромные пушки, около них офицеры, а дальше за машинными люками темнеет сплошная стена матросов, с их быстрыми русскими крестами и поклонами. С жадностью ловят они всякое слово о душе… о спасении… о верности долгу.