– Да, нет… Сижу в раздумье. Внутрь себя вопрошаю, а ответа нет, – отвечал Сергий.
– А как к советской власти относитесь?
– Это что вопрос с подвохом? Есть сомнения?
– Здесь принято прямо отвечать на прямо поставленный вопрос, – жестко прозвучало в ответ.
– Устами патриарха Тихона наша церковь ответствовала на такого рода вопросы. Церковь лояльна, а наши внутренние мировоззренческие убеждения – наши убеждения…
– Это все теория! А сотоварищи ваши – Антоний Храповицкий, Вениамин Федченков, Нестор Анисимов, Григорий Шавельский и иже с ними как воевали против Советской России, государства рабочих и крестьян?! Вот это – практика, дела их антисоветские!
С этим Шпицберг положил на столе перед митрополитом тексты обращений некоторых из названных лиц. – Ужель, нам забыть их вой и визг?
– Гражданин следователь, о чем мы разговариваем? Гражданская война закончилась. Многих воевавших на белой стороне власть помиловала… Церковь осуждала и осуждает участие в военном противостоянии… Верующие – граждане Российской Федерации… у них права… у них обязанности. Они, как все, работают в селах, в городах. Мы – пастыри – служим их внутренним духовным интересам, ведем к жизни вечной…
– О! Знаю, знаю… вы горазды на лекции! Но вернемся от них к делам Вашим клеветническим, противосоветским. Каяться будете?!
По изумленному лицу Сергия читалось, что он в полном неведении; растерян и сбит с толку словами следователя, да и всем тем, что уже полчаса происходило в кабинете без окон…
Посчитав, что шоковая терапия удалась, Шпицберг обратился к козырям. Из выдвинутого ящика стола он достал два листочка. Поначалу они не показались Сергию знакомыми. Шпицберг пробежал их глазами. Видимо, искал нужную цитату. Вот он поднял глаза – жесткие, злые – и стал читать… По первым же словам Сергий все понял. То было составленное им по просьбе патриарха Тихона письмо в Ватикан с благодарностью за моральную поддержку Православной церкви в жестких условиях новой политической реальности в Советской России… Следователь также увидел, что его «подопечный» все понял, уяснил, о чем идет разговор.
– Так вот, ваша практика, Иван Николаевич. А Вы мне все о теории рассказывали.
– Да, это мое письмо. Написано по просьбе патриарха Тихона.
– А как же оно в Рим то попало?
– Я не знаю.
– Клевету на власть советскую признаете?
– Нет. Мы, вернее, я, так чувствовал наше угнетенное состояние и несправедливость к нам власти.
– И все же. Вы – автор, кому письмо отдали, кто повез в Рим?
– Не знаю. Да, написал, отдал патриарху… И это два года назад было. Какие-то подробности стерлись из памяти…
– Стерлись? Значит, надо восстанавливать… Кто ответит за клевету? За связи с иностранным, противным нам, государством?
Сергий молчал.
– Давайте так, – вещал Шпицберг. – Либо память Вам помогает, и Вы идете домой… Либо память будем «лечить»… в Бутырках… Я не против, сидите сколько хотите… пока не вспомните нужные мне данные… Еще раз, в последний, спрашиваю: кто передал клевету за границу? – Сергий подавленно молчал. – В Бутырку, – прокричал часовому следователь и демонстративно захлопнул тощее (пока?) дело и встал из-за стола.
Хлопотать за Сергия взялся… бывший архиепископ Владимир Путята, в то время мечтавший не только вернуться в Патриаршую церковь, но и занять Казанскую кафедру. По его просьбе нарком просвещения А. В. Луначарский, знакомый с ним еще с дореволюционных времен, обращался к Ф. Э. Дзержинскому, намекая, что Сергий может быть использован «в советских целях».
Слово митрополита Киевского и Галицкого Антония (Храповицкого) к солдатам и офицерам Добровольческой армии
2 ноября 1919
[ГА РФ. Ф. А-353. Оп. 2. Д. 717. Л. 49–50]
Слово протопресвитера Георгия Шавельского
2 ноября 1919
[ГА РФ. Ф. А-353. Оп. 2. Д. 717. Л. 50–51 об.]
Неделю спустя Луначарский писал и Шпицбергу: «Дорогой товарищ. Мне кажется, что следует до отъезда Владимира Владимировича в Казань устроить так, чтобы дела с Сергием были налажены. По моему мнению, насколько я в курсе, хотя, конечно, моя информация несколько односторонняя, Сергия не стоит тормошить. По всей вероятности, restitucio in integrum[110] будет иметь место, но нужно тут действовать осторожно. В общем и целом, при нынешнем повороте на уступки крестьянству нам крайне выгодно иметь послушную нам церковь. С этой точки зрения Вл[адимир] Вл[адимирович] нам ценный человек. Я уезжаю завтра в отпуск и пробуду две недели в отъезде, но как только я вернусь – хорошо будет переговорить нам с Вами лично»[111].
Письмо А. В. Луначарского Ф. Э. Дзержинскому с просьбой об освобождении митрополита Сергия (Страгородского) из заключения
6 апреля 1921
[РГАСПИ. Ф. 76. Оп. 3. Д. 196. Л. 1–1 об.]
Нарком просвещения, обуреваемый тогда идеей возможного «союза» советской власти и обновленной Православной церкви, обращался за помощью и поддержкой в деле освобождения Сергия из заключения и продвижения Владимира Путяты на церковные и даже нецерковные посты к председателю Совнаркома В. И. Ленину (см. Приложение 2 к настоящей главе). Правда, тот впрямую в эти дела не вмешивался, предоставив возможность своим наркомам разбираться между собой.
Спустя месяц власти все же выпустили митрополита Сергия, оставив за собой право выслать его в любой момент в административном порядке в Нижний Новгород.
После выхода Сергия из тюрьмы в его квартиру в доме на 2-й Тверской-Ямской зачастил опальный Владимир Путята. Он обхаживал митрополита, прося заступничества перед патриархом и Синодом в положительном разрешении своего судного дела, суть которого состояла в том, что во время его служения в Пензе от одной молодой особы поступило письмо с обличением «безнравственных поступков» архиепископа. Хотя Судная комиссия под председательством митрополита Владимира (Богоявленского), опираясь на данные судебно-медицинской экспертизы, вынесла в декабре 1917 г. оправдательное заключение, оно не было принято Синодом. Более того, Владимир был освобожден от управления Пензенской епархией и в целях «умиротворения» церковного общества направлен во Флорищеву пустынь, бывшую фактически монастырской тюрьмой. Владимир не подчинился, и тогда против него было начато новое дело, теперь уже по обвинению в «попрании канонических норм» или, как тогда говорили, в «церковном большевизме». Церковный суд лишил его архиерейского сана, «извергнув в первобытное состояние», т. е. «монаха Владимира». Попытки добиться пересмотра своего дела ни к чему не привели. Владимир, оставаясь в Пензе, объявил о создании в Пензенской епархии Народной церкви.
Сергий считал возможным возвратиться к рассмотрению дела Владимира Путяты и вернуть ему сан и епархию. Согласно имеющимся документам, временами к такому же решению склонялся и патриарх Тихон. Перед самой Пасхой, 5 мая 1921 г., Тихон, уступая Сергию, собрал членов Синода – митрополитов Евсевия (Никольского) и Сергия (Страгородского), архиепископов Серафима (Чичагова), Назария (Кириллова) и Михаила (Ермакова). Сам патриарх в заседании не участвовал. Как сообщают современники, оно продолжалось с вечера до утра и завершилось «поражением» Сергия Страгородского. Было признано, что «дело Путяты» не подсудно Синоду и его должен рассматривать Собор.
Подробности разбирательства изложил в письме митрополиту Арсению (Стадницкому) от 16 мая 1921 г. епископ Алексий (Симанский):
«Оказался неожиданным для всех, самым ревностным, энергичным отстаивателем надлежащей точки зрения на Владимирский вопрос митрополит Евсевий, выступивший с часовой речью и резко выговаривающий митрополиту Сергию за его прямо незакономерные действия по отношению к вопросу о принятии Владимира. Причем он заявил даже, что теперь еще не время, а впоследствии собор епископов его самого (Сергия) будет судить за многие его деяния, и, в частности, отношение его к данному вопросу есть одна из темных страниц его деятельности. В результате вопрос был сорван главным образом благодаря энергии Евсевия и поддержке его со стороны а[рхиепископа] Серафима (Чичагова)»[112].
Путята еще пытался сопротивляться и вновь обратился за помощью к наркому Луначарскому, но результат был отрицательным: никто из партийно-советских лидеров не захотел вмешиваться в столь щекотливое дело.
Владимир вынужден был покинуть Москву и вернуться в Пензу, где продолжил возглавлять самочинную «народную» Православную церковь.
Телефонограмма А. В. Луначарского В. И. Ленину
9 мая 1921
[РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 1. Д. 120. Л. 12, 13 об.]
События марта – мая не прошли для Сергия Страгородского бесследно. По стандартному для того времени обвинению «нарушение декрета об отделении церкви от государства» он был арестован в Москве в июне 1921 г., осужден условно на два года с обязательством проживать в Нижнем Новгороде. Вполне логично предположить, что это была месть Шпицберга за провал «дела» Путяты. Из своего нового места пребывания Сергий пытался управлять Владимирской епархией. Он озаботился прежде всего подысканием себе достойных помощников – викарных епископов. 27 июня, согласно решению патриарха и Синода, Сергий возглавил хиротонию архимандрита Афанасия (Сахарова) во епископа Ковровского, викария Владимирского. Хиротонию в Крестовоздвиженском монастыре Нижнего Новгорода совершали митрополит Владимирский Сергий (Страгородский), архиепископ Нижегородский Евдоким (Мещерский) и епископ Печерский Варнава (Беляев). Само Ковровское викариатство было учреждено в помощь епархиальному архиерею еще в июле 1920 г., и по 1921 г. им руководил епископ Леонид (Скобеев), принятый в епархию Сергием исключительно по просьбе патриарха Тихона, который и возглавлял хиротонию Леонида. При первом же удобном случае, когда свободной оказалась викарная Верненская и Семиреченская кафедра в Туркестанской епархии, митрополит Сергий поспособствовал назначению на нее Леонида. Правда, туда последний так и не выехал, ссылаясь на отсутствие транспортного сообщения, а в мае 1922 г. он вдруг, неожиданно для всех, возглавил обновленческое Высшее церковное управление.