и временного Патриаршего синода от 29 июля 1927 г.
В начале 1927 г. ситуация в высшем церковном управлении «тихоновцев» оказалась чрезвычайно запутанной и трудноразрешимой. Были известны имена 13 иерархов, претендовавших на первенство. Значительная часть епископата находилась в тюрьмах и ссылках. Кроме давления внешних обстоятельств, церковь раздиралась внутренними противоречиями и увеличившимися расколами, каждый из которых хотел называться «истинной Церковью». Разобщенность между церковным центром и епархиями, с одной стороны, приходами и епархиальными управлениями – с другой, была почти полной. Все это создавало широкие возможности обновленческому расколу, чтобы окончательно подчинить себе все патриаршии, ставшие почти бесхозными, приходы на всем пространстве Советского Союза. «Тихоновская» церковь все более походила на корабль без руля и ветрил, несомый бурями на гибельные для него скалы.
Опираясь на документы, можно предполагать, что в двадцатых числах марта 1927 г. Сергию Страгородскому со стороны ОГПУ было предложено начать переговоры о легализации церкви. В какой-то мере это предложение являлось неожиданным, ибо было очевидным, что все предшествующее время эта организация исповедовала курс на раскол и децентрализацию Патриаршей церкви. Нельзя было не учитывать, что и в заключении Сергий оказался, как раз предпринимая меры по объединению церкви.
Начать переговоры о легализации церкви было предложено на условиях, ранее выдвигавшихся патриарху Тихону и митрополиту Петру:
● осуждение контрреволюционного прошлого церкви,
● отказ от участия в «политике»,
● провозглашение курса лояльности и признание государственных актов, регулирующих деятельность религиозных организаций,
● осуждение «карловацкого раскола».
Не знал митрополит Сергий, что в церковной политике спецслужб акценты были несколько смещены. Государству теперь нужна была не «раздробленная», а «целостная» организация. Советское государство готовилось отметить свое десятилетие. Политическое руководство страны хотело продемонстрировать и своим гражданам, и зарубежью, что не только рядовые верующие, но и Православная церковь в целом лояльно относится к советской власти, прежние конфликты и противостояние между ними исчезли, а потому и задачи перед силовыми органами ставились иные. На тот момент митрополит Сергий рассматривался как единственный человек, могущий «собрать» Патриаршую церковь.
Перед митрополитом Сергием, как ранее перед патриархом Тихоном и перед митрополитом Петром, встали важнейшие вопросы бытия Русской православной церкви:
а) ее сохранения и спасения при давлении со стороны государства, переставшего быть «христианским», желающим стать «светским» и формировавшим новую модель отношения к религии и церквам;
б) удержания своей паствы, которая уходила из «церковных стен» в новое общественное пространство, где для нее первостепенной задачей было участие в строительстве новой жизни, не отягощенной «православной духовностью».
Мучительный вопрос встал перед митрополитом Сергием: как быть? Конечно, он мог отказаться от переговоров, но это наверняка повлекло бы за собой очередное давление репрессивного аппарата на церковь и, по всей видимости, окончательно ее ликвидировало бы. И тогда власть могла бы к своему юбилею рапортовать если не о полной политической лояльности Православной церкви, то о «преодолении» религиозных пережитков и «естественном» распаде ее административно-управленческих структур. Сергий этого не желал и понимал, что спасти церковь со всем ее богослужебным укладом, местными и центральными органами управления, спасти от поглощения обновленцами, спасти как целостный институт и тем дать ей надежду на благоприятное будущее могло только одно – урегулирование отношений с государством.
Если бы церковь не была разделена, если бы не существовало в ней борьбы за власть, Сергий на переговорах мог бы выдвинуть и отстаивать более благоприятные условия, чем те, что ему предлагали. Но этого не было, и условия диктовали ему. Он же мог лишь надеяться на выполнение даваемых ему обещаний, главное среди которых – разрешить скорейший созыв Поместного собора. Нельзя было не считаться и еще с одним, пожалуй, решающим политическим фактором, о котором почему-то «забывают» критики митрополита Сергия: в большинстве своем рядовые верующие осознавали себя гражданами Советского Союза, не за страх, а за совесть работающими на его благо. Если сегодня мы хотим быть честными перед этим ушедшим поколением, то должны признать очевидное и неоспоримое: их политические симпатии были на стороне советской власти. Игнорируя все это, церковь противопоставила бы себя и властным структурам, и своей многомиллионной пастве, которой трудно было понять, почему руководство церкви не идет на признание реальной политической ситуации в стране, не выражает свои политические взгляды открыто и публично. Тем более что это сделал патриарх Тихон, и к тому он призывал своих сторонников в «Завещании». Вместе с тем им были чужды политические идеи и воззрения Зарубежной церкви, которая, по их мнению, никак не могла быть «голосом русского православия» и их голосом.
В этой ситуации Сергий, как и ранее патриарх Тихон, не уклонился от тяжкого жребия, посланного ему судьбой. Он сделал шаг навстречу власти осознанно, а не в малодушном стремлении извлечь какие-либо личные блага. Сделал шаг, который лично ему не мог принести славы и почета, но давал шанс выжить всем тем, кто был рядом с ним, кто пришел в церковь в эти и последующие годы, и вместе с тем не дал бы прерваться тысячелетней нити православия на Руси. Наверняка, он не однажды вспоминал при этом патриарха Тихона, говорившего в период поиска компромисса с Советским государством: «Пусть погибнет имя мое в истории, лишь бы церкви была польза».
По этим основаниям автор считает абсолютно неправомерными и даже оскорбительными и аморальными раздававшиеся тогда и звучащие сегодня в адрес Сергия Страгородского обвинения в «предательстве церкви», в «симфонии с безбожной, богоборческой властью», в «превышении и узурпации церковной власти», в «страхе перед внешней силой»… За всеми этими формулировками, сколь бы витиевато они ни звучали со ссылками на экклесиологию, каноны и предание церкви, пастырское богословие, церковное право, христианскую этику и т. д. и т. п., стоит личная политическая позиция авторов, заключающаяся в неприязни к советской власти; неприятии государственно-церковных отношений, характерных для светского государства, и, наконец, нежелание слышать голос всей церкви, а не только ограниченной части епископата.
Достигнутое взаимопонимание было закреплено постановлением об освобождении из-под стражи под подписку о невыезде из Москвы. 12 апреля Сергий вышел на свободу из своего четвертого тюремного заключения послеоктябрьского периода. Он обосновался в Москве, в Сокольниках, в том самом доме по ул. Короленко, что был присмотрен для патриарха Тихона и органов Высшего церковного управления при нем; где некоторое время жил и митрополит Петр (Полянский), да и бывал сам Сергий. Здание патриаршей резиденции в Сокольниках вновь становилось центром возрождающейся церкви.
После возвращения архиепископом Серафимом своих таких нежданных для него полномочий Сергий вновь принял бразды церковного правления. Весна и лето 1927 г. ушли на то, чтобы завершить работу над прошлогодним текстом обращения к пастве и получить разрешение на легальное действие Синода.
Переговоры Сергия с властями о легализации «тихоновской» церкви чрезвычайно встревожили «григориан». 11–13 мая 1927 г. в Москве, в Донском монастыре, совещание григорьевских епископов составило послание и объяснительную записку о современном состоянии русского православия. В них отмечалось, что только ВВЦС является единственной законной церковной властью и сохраняет установленные с апостольских времен принципы соборного управления церковью, нарушенные единоличным управлением патриаршего местоблюстителя митрополита Петра. Утверждалось, что и митрополит Сергий Страгородский управляет церковью незаконно и подлежит церковному суду. ВВЦС заявлял, что никакого сближения ни с митрополитом Сергием, ни с обновленцами быть не может. Все накопившиеся нестроения, возникшие в церкви, предлагалось разрешить на предстоящем Соборе.
Из письма протопресвитера В. Виноградова
епископу Иоанну (Шаховскому)
[Август 1947 г.]
…Меня глубоко удивляет то, что всю вину за церковную примирительную с большевистской властью политику возлагают на покойного патриарха Сергия и не хотят знать, что ведь это собственно политика самого патриарха Тихона в последний период его правления, именно после освобождения его из тюрьмы.
Бранят п[атриарха] Сергия за то, например, что будто бы он ввел поминовение властей за богослужением. Но ведь это же совершенно неправда. Это поминовение установил именно п[атриарх] Тихон тотчас после освобождения его из тюрьмы и установил не единолично, а со своим Временным Синодом, в котором всеми похваляемый епископ (архиепископом он никогда не был) Иларион (Троицкий)[181]. А указы об этом по приходам рассылал именно я, как председатель Московского Епархиального Совета. П[атриарх] Сергий только подтвердил (по требованию Сов[етских] властей) распоряжение п[атриарха] Тихона, сделанное при давлении е[пископа] Илариона (он мой товарищ по Академии). И вот п[атриарха] Сергия за это бранят, а п[атриарха] Тихона и е[пископа] Илариона – хвалят.
…А ведь чтобы убедиться, что политика п[атриарха] Сергия была продолжением политики п[атриарха] Тихона, достаточно вспомнить два документа:
1. Обращение п[атриарха] Тихона к Верховному Суду, ценою которого он получил освобождение из заключения;
2. Так называемое завещательное послание п[атриарха] Тихона, опубликованное после его смерти.
Порицателям церковной политики п[атриарха] Сергия настолько не нравится это послание, что они обозвали его подложным.