Во всех же остальных случаях скорее спасется тот, кто останется в союзе с законной церковной властью, ожидая разрешения своих недоумений на Соборе, чем тот, кто, восхитив себе Соборный суд, объявит эту власть безблагодатной и порвет общение с ней (правило 15-е Двукратного Собора и многие другие). Поэтому апостольски умоляем вас: не будем больше «младенцами, колеблющимися и увлекающимися всяким ветром учения, по лукавству человеков, по хитрому искусству обольщения» (Еф. 4, 14). Не пойдем за теми, кто по всякому мнимому поводу торопится раздирать хитон Христов, а, наоборот, будем «стараться сохранить единство Духа в союзе мира» (Еф. 4, 3), помня о едином Теле Христовом, о Святой Его Церкви, Которой одной на земле дано совершать наше спасение (Еф. 4, 12), через Богом учрежденное и Апостолами начатое священноначалие (Еф. 4, 11), Господь же, все устрояющий на благое, да дарует Своей Церкви мир и ими же весть судьбами, да соберет расточенное паки воедино.
Благодать Его, милость и мир да пребудут со всеми вами. Аминь.
В поддержку Декларации и возобновления поминания в ходе богослужения власти выступали и некоторые монашеские общины вместе со своими настоятелями. К примеру, в московском Высоко-Петровском монастыре, где настоятелем был архиепископ Варфоломей (Ремов), Декларацию приняли с момента ее обнародования. Монахи Петровского монастыря поминали сущих у власти по указанию святителя Тихона и до издания Декларации. Тем самым исполнялся апостольский Завет: «Молю убо прежде всех творити молитвы, моления, прошения, благодарения за вся человеки, за царя и за всех, иже во власти суть, да тихое и безмолвное житие поживем во всяцем благочестии и чистоте (1 Тим. 2, 1–2)».
Вдохновителем этого моления был старец Зосимовой пустыни иеросхимонах Алексий (Соловьев), тот самый, что в ходе Поместного собора 1917/1918 г. «вынутием жребия» определил имя одиннадцатого патриарха всея России – Тихона. Многие из монашествующих специально ездили к батюшке Алексию в Сергиев Посад, где он жил после закрытия Зосимовой пустыни, с вопросом: неужели он действительно благословляет придерживаться митрополита Сергия? И старец указывал каждому вопрошающему поминать митрополита Сергия: «У христиан не должно быть вражды ни к кому. Должна быть любовь, любовь и молитва. Митрополит Сергий – законный, поступает правильно, надо его слушать… Не нахожу никакого греха в молитве за властей. Давно нужно было молиться за них и усугубить свои молитвы. Только благодать молитвы может разрушить ту стену вражды и ненависти, которая встала между Церковью и советской властью. Молитесь, – может быть, благодать молитвы пробьет эту стену… Всем, кто меня знает в Москве, скажи, что старец ни минуты не сомневался и не колебался и стоит на стороне тех, кто принимает власть и слушается митрополита Сергия»[201].
Из сводок ОГПУ за 1928 г.
«…В начале февраля группа ярославских церковников
(Агафангел, Иосиф Петровых, Серафим Самойлович и др.) с целью порвать с митрополитом Сергием выпустила от своего имени обращение к Сергию: “Отныне отделяемся от Вас и отказываемся признавать за Вами и Вашим ‘синодом’ права на высшее управление церковью”. Данное выступление реакционных церковников большого числа последователей, кроме оппозиционно настроенных епископов, не имело.
С целью воздействия на Сергия в вопросе об отмене им указа о поминовении власти во время богослужения его посетила делегация московских монархических церковников. С другой стороны, все московские благочинные, поддерживая необходимость поминовения, прислали Сергию по этому поводу коллективное письмо. Аналогичные письма с выражением необходимости поминовения и осуждения всех, порывающих связь с Сергием, послали многие ссыльные епископы и попы, находящиеся в Коми-Зырянской обл[асти].
В СССР сергиевские церковники стали гораздо более активны в организационной работе, всячески добиваясь создания губернских центров (епархиальных советов) и борясь с ограничениями в их деятельности, требуя от представителей власти в отдельных случаях епархиальных съездов (ДВК, Вятка).
…Наиболее серьезные вопросы, которыми были заняты сергиевцы, это подготовка к собору и к совещанию епископов. В поступающих с мест материалах по этим вопросам выставлены прямо следующие требования к собору: “Требуется возвращение мощей из музеев в церкви, допуск служителей культа в кооперацию, церковная пресса, объявление церковных праздников нерабочими днями, открытие духовных учебных заведений, право юридического лица для религиозных объединений, свободы слова, освобождение арестованных и высланных, церковный суд и даже переделка советского законодательства о церкви применительно к церковным законам”».
В январе 1928 г., когда власть склонна была разрешить проведение Собора, Сергий и Временный синод направили епархиальным архиереям указ о созыве Второго Поместного собора с просьбой направлять в их адрес предложения о времени, составе, порядке созыва и вопросах, подлежащих обсуждению. Одновременно Сергий доступными для него способами – письмами и при встречах – неустанно объяснял властям причины такого решения и доказывал жизненную его необходимость.
Чуть позже, 29 марта 1928 г., было издано «Деяние», в котором подробно была изложена позиция высшей церковной власти относительно обвинений, выдвинутых против Сергия не подчиняющейся ему части епископата. Обоснование полномочий заместителя местоблюстителя, в том числе и в части увольнения и перемещения епископов, что вызывало особое неприятие и протест, выводилось из того обстоятельства, что митрополит Петр передал ему свои права и обязанности «без всяких ограничений». Можно привести слова видного церковного деятеля той эпохи архиепископа Верейского Илариона (Троицкого), писавшего из Соловецкого лагеря: «Что и других переводят, так что ж делать, поневоле делают, как им жить дома нельзя. Прежде по каким пустякам должность меняли – и еще рады были, а теперь заскандалили»[202].
Тем, кого «смущали» слова Декларации: «Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой – наши радости и успехи, а неудачи – наши неудачи», специально пояснялось, что они относятся к внешнему благополучию и бедствиям народной жизни, но вовсе не к «распространению неверия», как некоторые извращенно толковали их.
Спустя годы, в 1942 г., вспоминая эпоху конца 1920-х гг. и связанные с опубликованием Декларации церковные нестроения, Сергий свидетельствовал: «В нашей Церкви воцарился невообразимый хаос, напоминавший состояние Вселенской церкви во времена арианских смут, как оно описывается у Василия Великого… Мы могли рассчитывать только на нравственную силу канонической правды, которая и в былые времена не раз сохраняла Церковь от конечного распада. И в своем уповании мы не посрамились. Наша Православная церковь не была увлечена и сокрушена вихрем всего происходящего. Она сохранила ясным свое каноническое сознание, а вместе с этим и канонически законное возглавление, то есть благодатную преемственность Вселенской церкви и свое законное место в хоре автокефальных церквей»[203].
В Обновленческой церкви отношение к Декларации также было неоднозначным. Часть епископов и приходского духовенства, а еще в большей мере рядовые верующие восприняли положительно выраженную в ней идею лояльности к государству. Поэтому на местах паства покидала Обновленческие церкви, переходя в патриаршии приходы. Обновленческое руководство в своих публичных выступлениях и на страницах церковной прессы подавало Декларацию как «акт лицемерия, заискивания и заигрывания» с властями митрополита Сергия и его сторонников. Александр Введенский, выступая в ноябре 1927 г. на пленуме обновленческого Синода, говорил: «Я боюсь, что это только новая маскировка староцерковничества, новая перелицовка в советского льва, который, в самом деле, остается белогвардейским общипанным орленком»[204].
Русская эмиграция и Декларация митрополита Сергия (Страгородского)
Жаркие споры вызвала Декларация и среди русской эмиграции. Расколотая на два лагеря, она была едина в политическом неприятии «большевизма» и жаждала падения «Совдепии», но по-разному представляла будущее государственное и общественное устройство России (монархия или буржуазная республика), по-разному относилась к идее и возможности новой интервенции против Советской России. Оба лагеря стремились опереться на образовавшиеся на Западе церковные структуры, в которых они видели своих возможных союзников.
С публикацией Декларации обострились отношения и между группами церковной общественности, примыкавшими к различным политическим группировкам. Обсуждение этого документа сразу же переросло рамки церковной проблемы. Это, к примеру, хорошо передает листовка-обращение группы русских офицеров к управляющему православными приходами в Западной Европе митрополиту Евлогию (Георгиевскому): «Мы не вмешивались в церковный вопрос, не знаем, правильно или нет, покуда он рассматривался в области канонов, которые, каемся, нам пока мало ведомы. Но теперь церковный вопрос приобрел характер чисто политический. И тут для нас, политических борцов за родину, недомолвок не может быть. Уважение к личностям па