Елевферий (Богоявленский), митрополит Литовский
[Из открытых источников]
Елевферий, митрополит. Неделя в патриархии: Впечатления и наблюдения от поездки в Москву (Париж, 1933)
Обложка книги
[Из архива автора]
Год 1929: время решительного перелома в советской церковной политике
Опубликование митрополитом Сергием (Страгородским) Декларации от 27 июля 1929 г. пришлось не только на период «церковной разрухи» внутри страны и «церковной смуты» в Зарубежной церкви, но и на то сложное время, когда в партийно-государственных кругах СССР обострилась борьба двух тенденций в осуществлении церковной политики.
За относительное смягчение жесткого курса в отношении религиозных организаций выступали, хотя и с разной степенью последовательности, М. И. Калинин, П. Г. Смидович, П. А. Красиков, А. И. Рыков, А. В. Луначарский. Иной была позиция И. В. Сталина, Н. И. Бухарина, Е. М. Ярославского, В. М. Молотова, ратовавших за авторитарное решение религиозных проблем.
Когда шли переговоры с митрополитом Сергием, существовало примерное равенство сил, непосредственно занимавшихся церковной политикой, – ВЦИК, НКВД РСФСР, ОГПУ. В результате еще было возможным участие религиозных организаций в общественной жизни страны, они могли проявлять свою инициативу в сфере хозяйственной жизни. Даже наблюдался рост количества религиозных организаций. Если на 1 января 1926 г. в РСФСР (без автономных республик) были зарегистрированы 34 796 объединений, в том числе 27 126 «тихоновских», то на 1 января 1928 г. – 38 442 и 29 584, соответственно.
Но со второй половины 1927 г. происходила вначале едва заметная, а затем все более очевидная переориентация на вытеснение религиозных организаций на периферию общественной жизни, сведение их деятельности лишь непосредственно к отправлению культа в стенах молитвенных зданий. Этот курс отчетливо проявился в канун принятия Декларации, а затем и при решении вопроса о регистрации «сергиевских» епархиальных управлений. Позиция ОГПУ вновь оказалась решающей и сводилась к следующему:
1) отказывать в официальной регистрации вновь образующихся управлений,
2) существующие де-факто управления официально не регистрировать, но и не препятствовать их деятельности.
Такая позиция была подтверждена секретным циркуляром НКВД РСФСР «О “Сергиевских” епархиальных управлениях»[221].
Очень скоро выявилась и еще одна особенность линии административных органов в отношении епархиальных управлений «тихоновской» церкви. Для НКВД РСФСР и ОГПУ термин «регистрация» не имел какого-либо юридического смысла. К примеру, центральный аппарат НКВД РСФСР в разъяснении от 6 января 1928 г. в адрес Административного отдела Дальневосточного края указывал: «Термин “регистрация” употреблен в силу того, что как так называемый Патриарший Синод, так и так называемые епархиальные управления в своих заявлениях, представляя по установленной форме списки этих организаций, возбуждают вопрос “о регистрации” их как официальных учреждений, о чем, конечно, не может быть и речи. Каким-либо образом разъяснять им их заблуждение из чисто политических соображений совершенно нецелесообразно»[222].
Эта установка транслировалась и во всех других «разъяснениях» НКВД РСФСР, направлявшихся в местные органы в связи с их запросами об отношении к деятельности Патриаршего синода.
Иными словами, для НКВД РСФСР и ОГПУ вся линия их поведения в 1925–1927 гг. в отношении руководства «тихоновской» церкви была всего лишь тактическим шагом, не менявшим существа отношения этих органов к «религии и церкви». Органы церковного управления, как и вообще религиозные сообщества, были в их понимании «политическими организациями», противостоящими социализму и «нежелательными» в социалистическом обществе. Они не были и не могли быть признаны в качестве юридического лица и были лишь терпимы как неизбежное следствие конъюнктуры симпатий и антипатий к «религии и церкви», сложившейся в государственно-партийном аппарате к этому времени.
Очень скоро разрушилось и то непрочное «перемирие» между церковью и государством, что было достигнуто на принципах, изложенных в Декларации митрополита Сергия. За точку отсчета этого процесса следует принять 1929 г., когда окончательно рухнули надежды не только митрополита Сергия, но и тех сил в коммунистической партии и Советском государстве, которые заявляли о необходимости демократизации государственной вероисповедной политики.
Во второй половине 1920-х гг. в правящей партийно-советской элите происходит «концептуальная перезагрузка» относительно религиозного вопроса – начинается переход к идее превосходства «атеистического мировоззрения», к представлению о том, что подлинно демократическое светское государство есть государство «атеистическое», а партия, со свойственной ей идеологией, должна играть ведущую роль в строительстве светского атеистического государства[223].
Журнал «Безбожник»
(1930. № 2). Обложка
[Из архива автора]
Особую активность предпринимала Антирелигиозная комиссия при ЦК РКП – ВКП(б). Ее председатель Ем. Ярославский призывал в своих погромных антирелигиозных статьях «вырвать почву из-под ног всякого церковного и религиозного проповедника»[224].
Ярославский мечтал превратить Комиссию в некий центр, целиком и полностью определявший и контролировавший «религиозную жизнь», «антирелигиозную пропаганду» и «церковную политику» государства на территории всей страны. В декабре 1928 г. Оргбюро ЦК ВКП(б) с подачи Ярославского рассмотрело вопрос «О мерах по усилению антирелигиозной работы». В своем докладе он рисовал картину угрожающего и всеохватного «религиозного оживления» в стране. «Партия, – взывал докладчик, – слишком мало обращает внимания на то, что в лице религиозных организаций капиталистические элементы имеют сложный и сильный аппарат агитации и пропаганды, имеющий за собой опыт столетнего влияния и опирающийся на невероятную техническую, культурную отсталость сельского хозяйства, на все еще сильное влияние кулачества». Он буквально запугивал слушателей, сообщая о почти 40 тысячах культовых зданиях. Убеждал, что единственной силой, могущей противостоять «религиозникам», является антирелигиозное движение, Союз воинствующих безбожников. Но они не могут реализовать свои возможности, поскольку испытывают острый недостаток в средствах, имеют слабую материально-техническую базу, недостаточно поддерживаются и в центре, и на местах партийными и государственными органами. Выход из создавшегося положения докладчик видел в том, чтобы на первый план выдвинуть меры «административно-политического воздействия» на религиозные организации, преодолевать «пассивность в отношении реакционных попов», всячески активизировать антирелигиозную работу, рассматривая ее как одну из важнейших сторон деятельности партии, государства и общественных организаций, как часть «наступления на капиталистические элементы».
Вывод был краток и категоричен – Советскому государству и коммунистической партии противостоит «легальная организация, прикрывающая очень гибкими формами политическую антисоветскую деятельность». Ярославский намеренно вывел вопрос о свободе совести из мировоззренческой плоскости в политическую, соответственно и меры борьбы с «религиозными организациями и реакционными попами» предлагались исключительно уголовно-административные[225].
Проект резолюции по докладу Ярославского более месяца обсуждался специально созданной комиссией. Возникло мнение о необходимости выработки специального партийного постановления по «религиозному вопросу», которое одновременно было бы «руководящим документом» и для государственных органов. 24 января 1929 г. на заседании Политбюро, где присутствовали Н. И. Бухарин, К. Е. Ворошилов, М. И. Калинин, В. В. Куйбышев, В. М. Молотов, Я. Э. Рудзутак, А. И. Рыков, М. П. Томский, И. В. Сталин и Л. М. Каганович, было принято секретное постановление «О мерах по усилению антирелигиозной работы». Спустя почти месяц оно рассылается за подписью Л. М. Кагановича в виде письма ЦК ВКП(б) в республиканские, краевые, областные, губернские и окружные партийные организации.
Постановление Политбюро ЦК РКП(б) «О мерах по усилению антирелигиозной работы»
24 января 1929
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 766. Л. 9–9 об.]
В письме констатировалось, что в стране активно развивается «процесс изживания религиозности», который, однако, «тормозится», во-первых, недостаточным вниманием к этой работе со стороны «партийцев, комсомольцев, членов профсоюза и др. советских организаций», а во-вторых, оживлением деятельности религиозных организаций, их стремлением приспособиться к новым социальным условиям. Обосновывая необходимость преодоления этих «тормозов» в антирелигиозной работе, составители письма обращаются к характеристике политических позиций религиозных организаций. При этом, исходя из постулата об обострении классовой борьбы в ходе социалистического строительства, они зачисляют духовенство, активных рядовых верующих, органы церковного управления и религиозные организации в разряд противников социализма. Им предъявляются обвинения в «мобилизации» реакционных и малосознательных элементов в целях «контрнаступления на мероприятия советской власти и компартии». Присутствует в письме и упоминание о недопустимости применения в отношении религиозных организаций и верующих «административных мер», «поверхностной клерикальной борьбы с попами», но это не более чем проформы ради[226].
Отправленное на места письмо, по сути, развязало руки местным работникам, санкционируя силовое давление на религиозные организации. Наиболее нетерпеливые советские работники, активисты «антирелигиозного движения» осуществляли на местах массовое закрытие церквей, игнорируя настроения и желания верующих, с издевательством над их чувствами и надругательством над предметами культа. И все это подавалось как «проявление революционной активности», как исполнение желания масс «покончить со всем, что напоминает о религии». А право и желание большинства рассматривались как достаточное основание для проведения подобного курса. Ведь нельзя же, в самом деле, утверждали активисты, принимать во внимание настроение меньшинства, да еще, как правило, представляющего из себя «чуждый элемент», «врагов», лиц, нежелающих идти в колхоз. Под аккомпанемент таких заявлений на местах все большую популярность приобретала практика проведения сходов, собраний, митингов, на которых простым большинством голосов, зачастую в отсутствие «заинтересованной стороны», принимались решения: быть или не быть действующей церкви, мечети, синагоге, молитвенному дому в населенном пункте.